- Говори, Надюш, говори! - закивала опрятной головкой Варя. Разговор ей казался очень интересным именно потому, что Валерий и Надя по-разному рассуждали об одном и том же. "Молодец Надюшка, не смотрит Валерке в рот. Свой котелок варит", - думала девушка с затаенным восхищением сестрой.
- Во-вторых, - несколько лекционным тоном продолжала Надя, - выдвигать технические проекты секретарь горкома не обязан. Убеждена, что сотни секретарей горкомов имеют к технике самое отдаленное отношение. А вот в данном случае редкое и счастливое совпадение: секретарь горкома не только секретарь горкома, он автор проекта…
- Вот уж да! Прямо я не знаю, как удачно! - согласилась Варя и два-три раза хлопнула в ладоши.
- Сестры! Если пойдет так же дальше, то через пять минут вы поставите меня на божницу, как икону, - молитвенно складывая руки на груди и обретая покорный вид, засмеялся Валерий.
- Вот видишь, какой он! И всегда так: ты с ним по-серьезному, а он в дурачка начинает играть. - Надя смотрела на Валерия, сердито надув губы, но глаза ее за очками выдавали ее. Валерия она любила, любила восторженно, преданно, и час по-настоящему серьезных расхождений с ним по жизненным позициям пока был никем не угадан. Мог наступить, а мог и пройти мимо. В юности, когда все впереди, когда чувства кажутся бездонными, размолвки порой делают любовь еще краше.
- Ну а премию-то, Валера, получил? Небось немало? Ишь, какую мебель-то отхватили! - обводя рукой по предметам гарнитура, со вкусом размещенного в столовой, сказала Варя.
- Как бы не так! Валерка и от премии отказался. А на мебель я целых шесть месяцев из зарплаты копила. Валерка твой ни сном ни духом об этом не ведал. - Надя вскинула голову, выставила грудь, и весь ее облик без слов говорил: вот, мол, какая я, хоть жена и хозяйка совсем молодая, а все же не бестолочь. То ли еще будет, тому ли еще научусь…
- Идеалист ты, Валера! Такие, как ты, в двадцатые годы жили… Теперь другое время - все рвут, все приобретают… Да и в самом деле, почему мы должны быть хуже европейцев? А они живут ой-ой… Смотришь - шик-блеск всюду…
Варя явно подражала Наде, даже тоном голоса: чуть ворчливого, чуть наставительного. Она что-то хотела еще сказать, но, взглянув на Валерия, заметила, что он снова сморщился и крутит головой с явным неудовольствием.
- Ну и взяли в резку, сестрицы. Мало было одной пилы - вторая появилась. - Валерий поразительно умел переходить из одного состояния в другое; сидел сумрачный, какой-то нелюдимый, сейчас хохочет, рассыпаются его черные, как вороново крыло, волнистые волосы, большие, с рафинадными белками глаза переполнены веселым лукавством.
- А ты бы, Тростинка, взяла премию на моем месте? - отложив ложку, спросил Валерий.
- А что ж, думаешь, отказалась бы?! С радостью! - с вызовом воскликнула Варя, и сестры засмеялись дружно, слаженно, как в песенном дуэте, звонкими, протяжными голосами.
- А я убежден: не взяла бы! Ни за что не взяла бы! И Надя не взяла бы! - горячо запротестовал Валерий.
- Почему не взяла бы? - спросила Варя. - Раз положено, то что ж, не кража ведь…
- Вот в том-то и дело: "раз положено". А ты подумай, уж так ли положено? Ведь премия-то горкома и горсовета. В горкоме я секретарь, а в горсовете - член исполкома. Значит, премировал сам себя. Поняла?
- А все же, Валера, тебя бы никто не осудил. Все знали о твоей работе. Я тебе говорила об этом сто раз, - не отступала Надя.
- А вот за то, что не получил премии, наверняка тебя, Валера, многие не хвалят, судят как: либо Кондратьев в святого рядится, либо в другом месте лакомый кусок захватил, - поддержала сестру Варя.
- Точно, Варюша! - Надина ручка снова с громким хлопком легла на полированный стол.
- Сестрички, пощадите, отстаньте! Ну что вы, право, грызете меня беспощадно! Я еще пригожусь вам! - Валерий явно блажил. Он вздымал руки, сжимал плечи, пялил глаза, изображая, что он готов - изнурен, растоптан, уничтожен. Однако, когда сестры, внимая его мольбе, чуть примолкли, он, став серьезным и даже строгим, сказал:
- Тут, в этом вопросе, милые сестрички, дело вовсе не в том, кто что скажет. Дело в моей собственной совести. Она верховный судья. Я с ней посоветовался, и она не позволила мне оставить мою фамилию в списке премированных. И вы не представляете, как мне хорошо, легко, просто! И не потому, что кто-то мог упрекнуть меня, а потому прежде всего, что сам я не создал оснований для беспокойств собственной совести…
- Философствуй, Валера! Утешай себя! - усмехнулась Надя и посмотрела на Варю, рассчитывая на ее поддержку. Но Варя не отозвалась. Слова Валерия о совести вдруг поразили ее. Она сама старалась поступать по совести, и, когда это ей удавалось, ей всегда было приятно.
- Вот что, братцы-сестрицы, дискуссия окончена, включаю телевизор. Через пять минут начнется хоккей ЦСКА - "Спартак". - Валерий щелкнул выключателем, по квартире поплыл хрустящий шум нагревающегося телевизора.
5
Ну вот, а дальше у Вари случилась беда. На экзаменах при поступлении в медицинский институт она провалилась. В сочинении Варя такого нагородила, что сама от себя пришла в полное недоумение: да как же она могла приписать известные лермонтовские строки "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французам отдана" Александру Сергеевичу Пушкину, или самые обыкновенные слова "коридор", "эффект", которые она тысячи раз писала правильно, написала через два "р" и одно "ф".
Узнав о результатах экзамена по русскому языку и литературе, Варя, пряча глаза от всех встречных, будто каждый из них знал уже о ее печали, добрела до квартиры сестры и тут, запершись в маленькой комнатке, отведенной ей Надей, задала такого ревака, что вся подушка стала мокрой.
Перед вечером появилась Надя. Первым делом разделась по-спортивному - почти догола, принялась расспрашивать Варю, как и что.
- Ты что, с ума, Варька, спятила? Ты же всегда так грамотно писала, что я твоими письмами перед Валерой выхвалялась… Деревня ты! Звала же тебя заканчивать школу в городе. Нет, не захотела, там у нее, видите ли, друзья. Земля родная… - Надя распекала сестру так, что пыль летела. Но Варе теперь было уже все безразлично. Она сидела за столом, сжав плечи, с сухими глазами, и гневные слова старшей сестры будто не касались ее.
- И что ты, Надюш, взъелась-то? Уеду. Пойду работать на ферму… Не одна я, - попыталась поставить заслон красноречию сестры Варя, но Надя после этого еще больше воспылала, с трудом сдерживая себя от желания перейти на крик.
- Уеду?! На ферму?! Я тебе так уеду, я тебе покажу такую ферму, что ты своих родных не узнаешь! Привыкли в навозе копаться! Хватит! На нас бабушка с дедом, мать с отцом наработали!
Придя в себя после гневной вспышки, Надя заговорила спокойно, участливо поглядывая на сестру:
- Ты подожди, Тростинка, не отчаивайся: скоро приедет Валерий, может быть, он поможет. Ректор медицинского института тоже ведь под его рукой ходит…
И только Надя сказала эти слова, дверь открылась, и вошел Валерий, озабоченный, уставший, еще живущий теми интересами, которые владели им целый день в беспокойном кабинете секретаря горкома партии.
Валерий кинул кожаную папку на диван, повесил плащ и шляпу, шагнув, тут же остановился.
- Вечер добрый, милые сестрицы! - сказал он тихо, без обычного веселья, в одно мгновение поняв, что произошло.
Надя и Варя промолчали. Валерий прошел к окну, присел на ближайший стул.
- На чем посыпалась, Тростинка? - спросил Валерий.
- Сочинение, - чуть слышно ответила Варя, сидевшая за столом, в той же позе - безразличия ко всему.
Надя скороговоркой пересказала ошибки в сочинении Вари и тут же пошла на Валерия в атаку:
- Что ж, товарищ Кондратьев, думаю, не оставишь без помощи родную и единственную сестру жены, если, конечно, жена для тебя что-нибудь стоит. Один твой звонок ректору медицинского института все может изменить. Подумаешь, девушка от волнения ошиблась! А кто не ошибается?.. И есть ли на свете хоть один человек, который писал бы по-русски абсолютно правильно? Нет таких! Даже учителя, и те допускают ошибки, а, казалось бы, уж они-то всю жизнь занимаются языком… Ректор-то небось и сам корову пишет через ять…
Надя не просто говорила, а каждое слово вещала. Придя с работы, она собралась по обыкновению принять душ, но не успела и сейчас была в плавках и бюстгальтере какого-то загадочно-золотистого цвета, напоминавшего одежду циркачек, прислуживающих иллюзионистам или мастерам поднебесных трюков.
Опершись ручками на свои крутые бедра, Надя без тени смущения притопывала обутыми в золоченые туфельки ногами, как бы ставила точки.
- Надя, ты, конечно, очаровательна, - спокойно, очень спокойно, словно в доме ничего не произошло, сказал Валерий. - Варя знает тебя с дней своего детства. Ну и я, твой муж, знаю тебя от пят до макушки. Все родинки могу пересчитать… А все-таки втроем мы уже общество. Прилично ли перед обществом мелькать своим телом? Хорошо ли это? Ты извини, право, неловко как-то.
Надя блеснула из-за очков серыми глазами:
- Святоша ты, Валерка! А чуть отпусти поводок - с радостью побежишь к другой бабе…
- Ну-ну! Не говори глупостей. Пока люблю тебя - не побегу, а разлюблю если - таиться не стану. Прямо скажу.
Надя выставила грудь, прикрытую переливавшимся золотом, заперебирала розовыми стройными ногами с круглыми коленями.
- Не переводи разговор на другое - помоги Варе. А на тело я смотрю как анатом. Оно материал для моей работы!.. - Ее звонкий голос взлетел под потолок. - И учитесь любить тело, как любили его древние греки. Возвышенно! Да, да, возвышенно, не плотски!
- Поучительно, Надя! А все-таки оденься. В одежде ты совсем прекрасна!