Когда снова заскрипели ворота и трое посетителей ушли, Велко снял палец со спускового крючка и поднял брови. Его лицо светилось в темноте, как солома. Наверное, и Дамян выглядел не лучше. Хорошо, что они вовремя ушли из дома этого столь настойчиво рекомендованного им ятака. Услышанное не нуждалось в пояснениях. Каждый переживал случай по-своему, и в то же время их мысли вертелись вокруг одного: надо предупредить товарищей. Подлец он, этот ятак. На недоброго человека нарвались они, хотя в молодости он и был арестован за левые убеждения. Глядя в темень сеновала, слушая шорохи, звук древоточца, оба думали о неприятных сюрпризах на своем пути, о том, как они пытались их предвидеть и избежать. Этот случай был весьма красноречивым. Когда они поняли, что за люди вошли в сарай, то готовы были встретить их как подобает, однако им не было известно, одни ли эти гости тут и стоит ли рисковать. Подождали. И хорошо сделали: узнали тайну. Они спасут жизнь другим товарищам, предупредив кого надо. Оба были довольны тем, что перехитрили свою смерть, и Дамян с присущим ему юмором не преминул ругнуться шепотом:
- Ибахмамамудайбах!..
10
Хотя прошла целая ночь после встречи с доктором Делиусом, немецкий посол Бекерле все еще находился под впечатлением разговора. Делиус объяснил ему все так, как он и предполагал: слухи о царе - пропаганда коммунистов и англичан. В этом не было ничего нового, новое было в рассуждениях о болгарском характере. По мнению доктора, этот народ имеет странную склонность жалеть даже самых больших своих врагов, особенно когда их уже нет в живых. Случай с царем очень красноречив. При его жизни все думали о нем очень плохо, даже устраивали на него покушения, а теперь готовы снять с него почти всякую вину, изобразить жертвой и даже возвеличить его. Не странно ли, сам себя спросил Делиус и сам же ответил, что этим болгарский народ, наверное, обязан своему давнему величию. Только великие державы и великие нации позволяют себе быть снисходительными к поверженным врагам.
По словам Делиуса получалось, что царь был врагом собственного народа. Бекерле воздержался от спора, потому что вряд ли доктор Делиус в самом деле так думал. Борис, болгарский царь, был их союзником, лояльно выполнявшим свои обязательства. Сколько обещаний о поддержке он получал от России, сколько соблазнов исходило от Англии и Франции, но, как и его отец, он остался верен старой дружбе и немецкой крови. Ничего загадочного в смерти царя не было. Делиус с такими подробностями пересказал ему медицинское заключение о кончине Его величества Бориса III, болгарского царя, что у Бекерле возникло впечатление, что оно лежит у него в кармане пиджака. Его слова полностью совпадали с мнением Зайтца, профессора Эпингера, невролога Де Криниса, полагавших, что изнеженный организм царя не мог сопротивляться болезни, носившей неизлечимый характер. Иное дело, как информировать верхи, чтобы дать отпор вражеским обвинениям.
Полная осведомленность Делиуса пугала Бекерле все больше и больше.
У посла не было тайных грешков, используя которые можно было бы дискредитировать его перед начальством, однако под взглядом Делиуса он чувствовал себя неудобно. И смертный приговор, которого он избежал в тридцать четвертом году, побуждал его быть бдительным.
С этими мыслями Бекерле спускался по ступенькам, чтобы сделать еще один трудный визит, обязательный по дипломатическому протоколу. В десять часов ему надо быть у господина премьер-министра Филова и передать личные соболезнования по случаю великого несчастья. Филов ожидал его в обитом зеленой материей кабинете. Несмотря на утреннее время, он выглядел утомленным. Утром для воздаяния почестей они перенесли тело мертвого царя из дворца в храм Александра Невского. За телом шли только царица, Кирилл, Евдокия, из министров - он и Михов, а за ними - дворцовые служащие. Визит Бекерле имел и другую цель: он хотел понять, что думает Филов о ближайшем развитии событий. После выражения соболезнования оба расположились на соседнем диване, за столиком с коньяком. Филов хотел услышать советы, как поступить с поднимающей голову легальной оппозицией во главе с Мушановым; он полагал, что смерть царя породила много надежд, особенно у тех, кто не выступает за дружбу с рейхом…
- Мы верим в вас, господин Филов, и я говорю это также по поручению фюрера, - поспешил подчеркнуть Бекерле, приподняв рюмку с коньяком. - Но вы вспомнили лишь о легальной оппозиции, а что же нелегальная?..
Бекерле был не из разговорчивых дипломатов. Он больше слушал и оценивал.
- Для нелегальной остаются все те же средства, господин министр…
- Постарайтесь и для легальной оставить те же…
- С легальной дела обстоят несколько иначе…
- И в чем же их специфика, господин премьер?
- В невозможности объединения оппозиционеров…
- Вы, господин Филов, настолько умны, что для вас нет невозможного… - И, когда они оба встали, добавил - И не забывайте, что мы стоим за вами со всей нашей духовной и военной силой. Лично фюрер уполномочил меня сказать вам это. Вы пользуетесь его высоким доверием…
Это категоричное заверение на мгновение прогнало усталость с лица Филова. Он крепко и долго пожимал руку Бекерле. Они расстались как друзья и единомышленники. Иначе проходил визит к князю Кириллу. Как только речь зашла о большой утрате для болгар - их царя, друга фюрера и рейха, - губы князя задрожали, глаза наполнились слезами, и он прикрыл их ладонью, пытаясь утаить эту неожиданную слабость. Бекерле пришлось прервать свое хорошо продуманное слово и подождать, когда вернется спокойствие к брату почившего царя. Кирилл оставался в напряжении до окончания визита, а глаза его все это время были на мокром месте. Бекерле сказал, что понимает его большое горе и, как представитель великой Германии, от всего сердца присоединяется к невыразимой скорби князя и всего болгарского народа, оставшегося без такого великого царя и сына, каким был почивший в бозе Борис… Тут Кирилл снова расплакался и нарушил всякий официальный этикет, склонив голову на грудь Бекерле. Вначале посол хотел отодвинуться, но, поняв, что князь пытается таким образом скрыть свои слезы, положил ему руку на плечо в знак дружбы и сочувствия. Однако разговор - тот, ради которого пришел немецкий посол, - не состоялся. Он хотел сказать князю, что их общие враги постараются разъединить их и что на это необходимо отвечать еще большим стремлением к единству в борьбе за новый порядок. Но эти слова остались непроизнесенными. Князю пришлось их выслушать от делегации рейха, специально прибывшей на царские похороны, - от адмирала Редера и барона Штенграхта, которые сообщили также о пожелании германского руководства видеть в регентском совете господина Филова и князя Кирилла.
Вернувшись в посольство, Бекерле погрузился в повседневную работу: телеграммы, встречи, решения. Состоялись беседы с приехавшими представителями табачных монополий - Венкелем, Райхнаром и Лайблом, которые хотели продолжить переговоры об импорте сигар. Вопрос этот возник давно, но сейчас для его обсуждения был неподходящий момент. После смерти царя наступила какая-то странная неуверенность, какой-то психоз завладел и друзьями, и врагами Германии. Каждый спрашивал себя: и что же теперь будет? Как будто должны случиться необыкновенные события. И на беседе с коммерсантами, и в разговорах с сотрудниками посольства Бекерле не мог отделаться от мысли о слухах вокруг смерти царя, о которых сообщил ему доктор Делиус. Слухи продолжали доходить до него различными путями, и он стал думать, что какой-нибудь дурак вроде князя, удрученного смертью брата, может поверить или уже поверил им. Эта нервозная неуверенность возникла, возможно, вследствие глубоких сомнений князя в искренности соболезнований. Сами врачи говорили Бекерле, что такого рода сомнения-вопросы им не раз доводилось слышать во дворце, и чаще всего - от князя Кирилла и его сестры Евдокии. Врачи объясняли их состояние большой тревогой и опасениями за жизнь царя, но теперь стали думать, что определенные сомнения существовали еще до приезда врачей. Даже английское радио в одной из передач намекнуло на некую загадочность смерти монарха. По мнению Бекерле, все это было наивно, но, вслушиваясь в молву, он понимал, что удар нацелен верно. Царь вернулся живым-здоровым из главной ставки фюрера, и в тот же день он, Бекерле, разговаривал с ним; Его величество сказал, что очень доволен встречей с фюрером и оказанным ему приемом. Он сказал также, что фюрер выглядел хорошо и что в главной ставке он виделся со своим родственником, принцем Филиппом, с которым его связывала сердечная дружба.
О здоровье и хорошем самочувствии Бориса говорил послу и личный пилот фюрера Бауэр, который прилетал за царем и останавливался в доме Бекерле. С ним прибыл советник посольства Бренер, кавалер ордена "Рыцарский крест за храбрость", полученного за бой под Эль-Аламейном в Африке. После ранения эта награда помогла ему стать советником посольства по особым поручениям. Бренер, который сопровождал царя, рассказывал, что Его величество и фюрер имели продолжительный разговор наедине. О чем они говорили, никто не знает. Бренер полагал, что обсуждался вопрос о взаимной информации. На следующий день царь прибыл со всем семейством на аэродром. Дети изъявили желание осмотреть самолет. И их желание исполнили. Его величество, царь Борис, был в хорошем расположении духа, шутил с сопровождающими его лицами, подбадривал сына - вот подрастешь, станешь смелым пилотом. С того дня до смерти царя прошло двенадцать дней, а молва пыталась их забыть, будто их никогда не было. За работой и заботами Бекерле не заметил, как стемнело. Лишь когда мрак встал за окном и прислуга начала опускать черные шторы затемнения, он понял, что уже поздно. Эти шторы усилили духоту, и он подумал, что хорошо бы принять ванну. Несмотря на то что вчера прошел дождичек, на дворе было душно.