2
Первый гость на первый пирог - романовский поп Лазарь. С Лазарем Господь свёл не в Божьем храме - в царёвой тюрьме{4}. На другой год, как обольстил Никон царя, оба взвалили крест на плечо за правое-то слово, за веру непоколебимую...
- Угодные мы Богу люди, коль Сибирь про нас, - сказал Лазарь, благословляясь у протопопа.
Расцеловались, поплакали.
Лазарь лбом, как солнышко, поросль на лице рыжая. Нос - луковичкой, а нижняя челюсть от бабы-яги досталась, губа губу прихватывает. Сердитый с виду человек, но уж такая младенческая бирюза в глазах - сто раз поглядишь, сто раз изумишься.
- Давно ли ты в Сибири, батюшка? - спросил Аввакум.
- На апостола Акилу - третий год почну.
- Совсем новый. Как Москва живёт-здравствует?
Все волосёнки на Лазаре взъерошились, стал жила жилой.
- Все сорок сороков на месте. Звонят, как к празднику.
- По самим себе.
- Истину, протопоп, проглаголил. По самим себе. Из-за сладкого куса госпожа Москва душой всегда готова поступиться. Было в Смуту, было при Грозном царе... И раньше то же самое! Жидовскую ересь холила, татар ублажала. - Поп кивнул на свой мешок у порога: - Позволь тебя попотчевать чем Бог послал.
Вытащил из мешка полуведёрный горшок, замазанный сверху печёным тестом, и другой горшок, с крышкой. Снял крышку - груздями пахнуло, взломал корку - затопил горницу зело сильный дух.
- Грибищи и винище, батька!
Пироги в печи не поспели, и Анастасия Марковна, благословясь у Лазаря, поставила сковороду с каурмой - иртышские татарки в дорогу дали. Каурма - вяленая баранина в бараньем жиру.
- С половиной дороги, батька! Со здоровьицем! - молвил поп Лазарь, опрокидывая первый ковш. - Нахолодался небось в Даурах стоеросовых!
- Нахолодался. Ты про Москву сказывай. Нам всё в новость.
- Семена Башмака помнишь? Ведал пушной казной в Сибирском приказе. Постригся в Чудовом монастыре, да не утерпел, подал царю грамотку: русскому-де языку, государь, теснота от греческого, защити, надёжа ты наша! А надёжа только и ждёт, кто ему правдой глаза поколет. Спровадил Башмака в Кириллово-Белозерский монастырь.
- Никона-то уж нет?! Чего же ради?! - удивился Аввакум.
- Вот и смекай!
- Сколько помню, царь - добрая душа, да больно доверчив. Я тебе, Лазарь, так скажу. Быть православным государем - великое испытание. Православный государь для сатаны всё равно что праотец Адам. Сатана со дня творения завидует Богу за человека, ибо человек подобен Богу!
- Да не Бог!
- То-то и оно. Соблазнить Адама - украсть у Бога весь род человеческий, соблазнить православного царя - погубить разом всё Христово стадо. Кровью Христа выкупленное!.. Беречь нужно русского царя, а мы его - надо, не надо - поносим. Отдаём сатане за чох!
- Видно, не больно тебя мытарили в Даурах! - взъярился Лазарь. - У царя без тебя защитников много. Ругнёшь в сердцах - рука-нога долой, да половину языка в придачу. Знаешь, как в народе про царя-то сказывают? Не знаешь? Вот-де когда Алексей Михайлович из утробы вышел, отец его, царство ему небесное, так сказал: "Не наследник родился престолу: родилась душам пагуба".
- Что за дикое измышление?!
- Ты дослушай, батька!
- Что за дикое измышление?! Царь у них - сатана, стольный град - Сатаниил. А мы-то кто же, народ православный? Сатанинские пособники? Господи, урежь им всем языки! Урежь, Господи!
- Аввакум, милый! Батюшка, ну, что ты на меня напасть зовёшь? - заплакал вдруг Лазарь. - Урежут мне язык, много тебе радости прибудет?
- Батька! - не сдержалась Анастасия Марковна. - Лазарь верно говорит... Дослушай, потом и казни.
Аввакум бухнул на стол локти, подпёр голову кулаками.
- Слушаю.
Кротко помаргивая глазами, поп упрямо продолжил историйку:
- Говорят, оставил по себе добрый царь Михаил Фёдорович рукописаньице... Назвал день и час, когда явит себя в Москве, в тереме царском, - трёхглавый змий. Заповедал сыну накрепко: в тот день и час, в минуту страшную, горькую, снарядись, царь-сын, как на битву, защити голову шлемом, тело броней, достань саблю из ножен, стой у двери царских своих палат и, как явится змий, так тотчас секи все три поганые головы... И то было! Был день, и час, и та горькая минута. Встал Алексей Михайлович у дверей с саблей и уж замахнулся было, а вошёл-то патриарх Никон. Царь-то и обрадовался, забыл отцово завещание.
- Н-ну! - хмыкнул Аввакум. - Рассказчики!.. По заслугам воздано... А мне всё равно жалко царя... Коли змий теперь на цепи, верно, опамятуется голубь. Не попустит Господь увлечь сына в бездну, коли и отец и дед праведники.
- Не прошибись, батюшка, со своей жалостью, - повздыхал Лазарь. - Тут у нас ещё один защитник сыскался. Его в Сибирь, а он великому государю славу поёт, как тетерев, глаза зажмуря. Не слыхал о Крижаниче{5}?
- Не слыхал.
- Премудрый муж. Приехал от многих стольных городов учить Москву уму-разуму, а его цап - и в Тобольск.
- Латинянин?
- Латинянин.
- Ну и чего о нём говорить?
- Нет, протопоп! Крижанич - душа живая! Он, как пономарь, со свечой на Русь явился.
- На себя бы и посветил.
- Не ворчи, батька! Послушай! Крижанич дурного России не желает. Вознамерился, широкая душа, все роды славянские собрать в единую семью, под руку белого царя. Я с ним о многом кричал.
- Докричался ли?
- Я, Аввакум, радуюсь, когда о нас, русских, о судьбе нашей думают. Что судить человека, если он родился в басурманской земле? Не лучше ли благословить? Стремясь душой к России, Крижанич, дабы ей полезным быть, учился грамоте где только мог... В Вене, в Риме...
- Вот-вот!
- Он хорват, а познал языки: немецкий, итальянский, испанский, латынь, греческий, турецкий, венгерский, русский... Хотел учить московских людей красноречию, стихосложению, грамматике, казуистике, философии, математике, истории. Хотел склонить нашего государя пойти на османского султана.
- Чужими руками жар загрести. Латинянин твой Крижанич. Не о душе помышляет. Отдай ему в заклад русскую душу, а он её сатане поднесёт.
Лазарь от обиды за Крижанича потемнел лицом, осунулся, и только в глазах бирюза.
- У наших-то, у православных, заботы, верно, не чета заморским... Знавал я одного архиерея. По утрам в колокола любил звонить, а как ночь - он в баню, на баб глядеть. И чтоб всякая показала ему срамное своё. Бог с ним, с греховодником, но бабы-то рады были... показать. За малую, за тесную - давал по три алтына... В другом месте, в Порухове, отец дьякон петухом служил. Мужики там нищенством промышляют. Как полая вода сойдёт, мужики - из дому, а бабы - к дьякону. Поверишь ли, его бесовскую мощь из теста пекут, друг дружку угощают.
- Пакостен у тебя язык, Лазарь!
- Русь бесится, а Лазарь виноват... Я, что ли, с дочерьми живу, со всею полудюжиной? А таков мужичишка здесь, в Тобольске, обретается. Протопоп ты, протопоп! Забыл небось про житьё-бытьё русское. Для помещика первая дань - взять девство. Подавай господину сокровенное, сам стыд. Кобель на кобеле, а виноват поганый язык Лазаря!
Заплакал Аввакум. На колени встал перед попом.
- Прости ради Бога! Через десять лет встретились - и ругаемся. Господи, что мы за люди такие?! Неистовое племя!
Лазарь припал головою к плечу протопопа и тоже обливался слезами, как дитя.
- Устал я, батюшка! Не вижу исхода. Веришь ли, пропасть хочу.
- Пропасть - дурное дело... Мы с тобой, поп, за Христа постоим. За Слово! За Любовь!
Анастасия Марковна принесла пироги.
- Боже ты мой, плачут!
- То хорошие слёзы, матушка! - улыбнулся Лазарь.
- Как детушки, как жена поживает? - спросила Марковна.
Помрачнел Лазарь.
- Матушка по романовскому луку слёзы льёт. В Романове лук хороший. Головки с голову младенца. Растил и я с матушкой лучок, радовались, сколь велик, сколь горек, теперь вот плачем...