- Затем, что алтайские горы Золотые. Их так называют испокон веку. А если вы там не найдете себе пристанища, я дам вам записку к своему знакомому, тамошнему священнику. Он вас приютит.
Не дожидаясь согласия, батюшка подошел к свечной конторке и черкнул на "заздравном" листке несколько строк.
- Вот вам путевка в жизнь, - пошутил он, вручая листок ошеломленному Федору. - От глупостей же сохрани вас Бог.
Священник военной походкой ушел в алтарь, оставив его одного разделываться с половодьем противоречивых чувств. Федор повернулся к женщине в черном.
- А вы верите в случайности? - спросил он.
- Это бывает, - она улыбнулась, поправив очки.
Федор поискал в карманах деньги на пожертвование. Их оказалось много.
- Не поймите меня неправильно, - он вывалил на прилавок горку крупных купюр, последнее, что оставалось от бывшей уже работы, - просто удивительные случайности у вас тут происходят.
- Тоже бывает, - кивнула свечница, снова улыбаясь.
Теперь она показалась Федору красавицей. Поразительно, подумал он, как украшает женщину сочувствие к ближнему. А ведь еще несколько лет назад его пугало обилие дурных, уродливых лиц на улицах и в студенческих аудиториях, особенно у девиц. Федор относил это печальное явление на счет вырождения нации, слишком жадно припавшей к общему котлу цивилизованных ценностей с портретами американских президентов. Но в последнее время лицо нации явным образом улучшило свои очертания, и это, вероятно, не могло не приводить к мысли, что возрождаемая любовь к отеческим гробам не такое уж пустое занятие.
Бумажку с алтайским адресом Федор прочел, сунул в карман и тут же забыл о ее существовании. Не то чтобы он совсем отвергал мысль о необходимости ехать в алтайские дебри, но все же основывать свои жизненные планы на чудесах и руководствоваться в делах мистическими влияниями он не привык. Хотя, разумеется, все когда-то происходит в первый раз, и, возможно, надо было как раз начинать.
Федор посидел в кафе, выпил чашку кофе и съел бутерброд с ветчиной. Чаевых не оставил - официант не понравился ему лицом и манерами, да и денег было непривычно мало. Затем он спустился в метро и поехал в университет. Там Федора давно ждали для серьезного разговора на тему перспективности его дальнейшего пребывания в стенах альма-матер. Уже год он числился в аспирантуре, но еще того дольше фигурировал в негласных списках золотой столичной молодежи, и оба эти факта решительно противодействовали друг другу. Федор до сих пор не мог объяснить себе, как произошло подобное раздвоение его личности, однако приводить все к единому знаменателю не спешил. За него это отлично могли сделать другие.
Завкафедрой встретила его так будто поджидала с вечера и провела в нетерпении всю ночь. Мужа у Елены Модестовны никогда не было, и к тридцати восьми годам к ней крепко пристал ярлык матери-одиночки с непреходящей тоской по мужу-подкаблучнику. По мнению Федора, к науке она была непригодна ни в каком виде, и ему всегда хотелось каким-нибудь образом сказать ей об этом.
После посещения храма состояние его души было противоречивым и неспокойным, как море с пятибальной зыбью. С одной стороны, расхотелось совершать прыжки из окна и потянуло к чему-то большому и светлому. С другой - он слишком хорошо осознавал, что пути к светлому ему не одолеть и вряд ли стоит к тому стремиться. Ведь там, в конце пути, непременно окажется своя Елена Модестовна и приобщение путников к оному светлому будет происходить под ее свербящим контрольным взглядом, от которого не ускользнет ни одно отступление претендента от заведенных правил и заповедей.
Федор сел на стул и, кинув ногу на ногу, благосклонно выслушал претензии Елены Модестовны к его кандидатской диссертации, существующей пока лишь в виде названия.
- Вы прекрасно понимаете, - заключила она, под конец речи утекая взором мимо него, - что, при всем уважении к вашему отцу, мы будем вынуждены поставить вопрос прямо…
- Помилуйте, Елена Модестовна, - вскинул руки Федор, - вы прекрасно понимаете, что мой уважаемый родитель тут вовсе ни при чем. Просто меня не устраивает тема моей диссертации. Слишком пресно, по-моему. "Проекты политического устройства России в годы Гражданской войны" - в этой теме, знаете, не хватает оккультного перца. На худой конец, какой-нибудь конспирологии.
Елена Модестовна, чуть побледнев, насторожила взгляд.
- Отчего это вас потянуло к псевдонауке? - спросила она подозрительно.
- Да вот, побывал недавно на одном семинаре, - охотно объяснил Федор, - на тему как раз действия темных сил и оккультизма в истории. Очень современное звучание, знаете. А вы как на это смотрите?
По правде говоря, из того семинара он вынес мрачное впечатление, что всю мировую историю и современность нужно подвергать немедленному экзорцизму. Но, к сожалению, добавлял он про себя, изгнание духов зла не поможет избавиться от проблемы с украденными алмазами. Авторитетные люди, уважающие конкретность в делах, очень плохо поддаются экзорцизму.
- Я на это смотрю как на вашу избалованность и недисциплинированность, - ответила завкафедрой и поджала крашеные в ниточку губы. - Но если вам так угодно… Как, по-вашему, должна звучать тема?
Федор откинулся вместе со стулом, опасно поставив его на задние ножки, и, не гадая, выпалил:
- "Гражданская война как проект обустройства России". Годится? И заметьте, проект вполне действующий. Даже во мне самом ощущаю этот разлагающий мою цельность процесс. Буквально чувствую в себе распад на враждующие лагеря.
Елена Модестовна бесстрастно подвинула к нему чистый лист бумаги, быстро смирившись с капризом enfan terrible.
- Пишите заявление.
Федор прихлопнул стул всеми четырьмя ногами к полу.
- Что вы, Елена Модестовна, я же пошутил. Вы однако не дослушали. Так вот, о враждующих лагерях внутри меня. Представьте себе, одна моя половина заявляет о желании разложить вас сейчас на этом столе и заняться с вами сексом. Другая половина, представьте себе, с ней спорит, уговаривает не делать глупостей, за которые потом будет мучительно стыдно.
Елена Модестовна сделалась мертвенно серой и сжала губы до их полного исчезновения. Федор с наслаждением следил за подземными толчками гнева в этой холодной глыбе мемориального мрамора. Но взрыва не произошло.
- Этот пьяный дебош, - процедила она со стиснутыми зубами, - вам так не сойдет, имейте в виду. Пошел вон, щенок.
- Не смею больше обременять вас своим присутствием, - откланялся Федор.
Он отправился гулять по университетскому городку, растекаясь мыслью по поводу странностей человеческой судьбы. Иной раз, к примеру, судьба дает себя знать, что называется, обухом по голове, единожды и навсегда. Иногда же, а может, и чаще всего ее не допросишься явиться и направить тебя по нужной дороге. С некоторых пор Федору казалось: жизнь проходит не то чтобы мимо, а как-то зря. В неясных перспективах он подумывал о женитьбе. Если жениться, тогда жизнь будет проходить, вероятно, не зря, но все же как-то мимо. "А может, в самом деле поехать в горы, - спрашивал он себя, - размышлять там о вечном, собирать кристаллы бытия и складывать из них слово "Бог"?"
Он дошел до стадиона и направился вдоль трибуны. На скамейках повыше курили студенты. Федор уловил слабый запах анаши. Парень в красной куртке, с некогда обваренной чем-то едким щекой, монотонно рассказывал историю из старого детского фольклора "о черной руке и зеленом диване". Только у него фигурировала черная горелая береза и пустая станция метро.
- …огромная, и ты в ней как мошка. А красотища неописуемая, но ты понять не можешь, что именно красиво, - а просто ощущение, что красотища.
На Федора посмотрели, и рассказчик спросил, не проявляя враждебности:
- Тебе чего? Покурить?
- Послушать.
- Ну, слушай.
Федор сел на скамейку поблизости.
- Ты чувствуешь, что вокруг полно невидимых, которые на тебя смотрят, и знаешь, что они тоже неописуемо красивые, хоть и не видишь их. И это все - тайна. Ты попадаешь в тайну, в самую середину. Ты вдруг понимаешь, что эти невидимые смотрят на тебя, на твою жизнь все время, а не только здесь, и внушают тебе, что нужно делать. Ты не знаешь, добрые они, мудрые или злобные, вредные. Это хуже всего. Если решишь, что они злые, то сойдешь с ума, потому что не сможешь забыть, как они смотрят и думают за тебя. Можешь прямо там свихнуться и даже не выберешься со станции. Или выберешься, а потом сковырнешься от тоски. А если решишь, что они мудрые и все правильно делают, тогда они тебя будут одаривать. Богатым сделают или власть дадут. Могут знание особенное открыть, или гением станешь. У них много всего. Главное, горелую березу найти. Вход туда через нее. Но там необязательно метро, а пещера, например, тоже огромная, красоты неописуемой.
Парень в красной куртке замолчал, сделал затяжку, с губ его порскнула прозрачная струйка дыма. Остальные ничего не спрашивали, сосредоточенно безмолвствуя, и Федор догадался, что все они сейчас примеряют на себе испытание таинственной пещерой. Вне всякого сомнения, это были жертвы науки. Причем, подумал он, совершенно конкретной оккультной науки, без разбору импортируемой со всех закоулков мира и колосящейся диким образом на отечественных болотах.
- Вот что меня мучает, парни, в последнее время, - поделился он своим риторическим, - отчего это получилось, что русскую жертвенность так полюбили в мире, что приносить русских в жертву стало даже традицией? Причем у самих же русских в первую очередь. Вот где тайна настоящая.