Первый монах, страшный судя по всему молчун, вышел в коридор. Федор отчего-то решил, что он приведет третьего собрата для поддержания беседы, но вместо этого явился решительно настроенный проводник. Он без слов взял Федора за шиворот и выволок из купе. Федор хотел было сопротивляться, но вовремя вспомнил об угрозе ссадить его с поезда и покорился. Только спросил:
- Простите, я не сильно ушиб вас по лицу в прошлый раз?
- Навязался на мою голову, - недовольно буркнул проводник, вталкивая Федора в его купе и бросая на диван.
- Да вы, милый мой, дебошир просто, - иронично сказал Евгений Петрович.
- Не вы первый это заметили, - проворчал Федор и пожаловался на монахов: - Весь ихний буддизм - сплошная профанация запоя. А не признают, мерзавцы.
После этого он уронил голову на подушку, заснул и проспал до вечерних сумерек.
Проснувшись, Федор мрачно поделился с попутчиком, который сидел в той же позе, только вместо компьютера в руках была газета:
- Мне приснился Будда милосердия. Знаете, что он сделал? Принес мне пиво.
- Чем же вы недовольны?
Федора мучила жажда и сознание собственного бессилия. В этот момент он как никогда ясно понимал, что бессилен отделаться от самого себя - это навязчивое соседство собственного "я" начинало раздражать тем сильнее, чем дальше он удалялся от Москвы и своей прежней жизни. С другой стороны, было неясно, с кем именно соседствует его "я" и кого именно оно раздражает.
- Пиво оказалось теплым, - произнес он с гримасой отвращения. - Даже тут никакого милосердия. Сплошные иллюзии.
Заглянувший проводник, не помня зла, предложил чаю. Федор забрал у него все четыре стакана. С жадностью выпил два, в третий добавил сахар, а четвертый отдал попутчику.
- Удивительное дело, - заговорил он после. - В Москве у меня было множество знакомых буддистов и буддисток, и я ничего не имел против. Хотя, мне кажется, обыкновенное, сермяжное язычество русскому человеку должно быть ближе, чем забубенный дзен или извращения тантры. Но почему-то они - эти бритые ламаисты - кажутся мне совершенно неуместными, когда я думаю о Золотых горах. А ведь они там, вероятно, на каждом шагу попадаются?
- По моим сведениям, - ответил Евгений Петрович, помешивая ложечкой в стакане, - алтайские аборигены до сих пор пребывают в девственном язычестве.
- Шаманят? - восхитился Федор, обнаруживая интерес к теме. - Это хорошо. Вот найду себе самого девственного и дремучего шамана и попрошусь к нему в ученики.
- Для чего, позвольте узнать? - попутчик бросил на него взгляд, полный насмешки.
- Не смейтесь, - попросил Федор. - Я вам по секрету скажу… - Он заговорил тише. - Хочу избавиться от комплекса неполноценности. Каждого человека должно вести по жизни знание, для чего он рожден, это ведь так понятно. Я предполагаю, что у большинства это знание своей судьбы есть. Что-то наподобие врожденного, вставленного в голову оракульского билетика. На худой конец рекламного штампа из телевизора. Но у меня самого ничего такого нет. Я беспутен и бесперспективен. Думаю, это болезнь. Шаманы должны знать, как она лечится. А заодно уж фокусам их научусь, тоже ведь пригодятся, как вы считаете?
- Учитесь, Федор Михалыч, учитесь, - с невыносимо загадочным, вероятно, заимствованным у Джоконды выражением лица ответил попутчик.
5
На последней неделе февраля восемнадцатого года капитан Шергин сидел в вокзальном буфете Тюмени и пил отвратительный чай, имевший вкус грязной воды после мытья в ней посуды. Он вливал в себя четвертый стакан этой мути, наблюдая в окно за посадкой пассажиров на поезд. Среди толпы различались примелькавшиеся за последние несколько дней рожи шпиков. Позавчера по их наводке красные арестовали двух человек, желавших ехать в Тобольск. Их дальнейшая судьба осталась Шергину неизвестной, но он предполагал, что несчастных расстреляли. Наметанным глазом он узнал в них - по выправке и отточенности движений - переодетых офицеров. Они были неизвестны ему, но их арест тревожил. Еще неделю назад триста верст от Тюмени до Тобольска казались сущим пустяком, и вот неожиданное препятствие почти у цели. С поездов в сторону Тобольска снимали всех, кто вызывал малейшее подозрение. Накануне Шергин попытался нанять сани, однако не нашел ни одного мужика, пожелавшего рискнуть, - город был наводнен большевистскими осведомителями.
Он вышел из буфета, поднял воротник от разбойно свистящего в ушах ветра и направился на соседнюю улицу. Пройдя по ней несколько шагов, Шергин обратил внимание на стоявшую у обочины пролетку. Лицо единственного пассажира, закутанного в шубу, в лисьей шапке, показалось ему знакомым. Пока он вспоминал, где встречал этого человека, у пролетки возник вокзальный шпик, верткий мерзавец в английском пальто. Седок наклонился к нему, выслушал, ответил, затем велел извозчику трогать. Мерзавец-шпик нырнул в подворотню.
Шергин задумчиво двинулся по улице. Он вспомнил этого господина в пролетке и даже его имя. В уме стала понемногу, в общих чертах, обрисовываться картина, не сулившая ничего хорошего. Обладатель лисьей шапки, по фамилии Соловьев, был немного известен в петербургских оккультных кругах. Перед революцией он сделал кое-какую карьеру по военному ведомству, стал генеральским адъютантом. Но репутацию составил себе не этим, а недавней, с полгода назад, женитьбой на дочери убиенного Гришки Распутина. Слухи приписывали ему шпионское ремесло, для которого оккультные увлечения были превосходным средством, отпирающим многие двери и обеспечивающим доверие. Неудивительно, что ловкач затесался в самый центр политического клубка, состоящего из многих перепутанных нитей. Все эти нити вели, разумеется, к одному - к особе бывшего государя, и одну из них держал в руках Шергин. Впрочем, эта нить могла в любой момент оборваться. Вокзальные шпики находились в распоряжении Соловьева. Сам же он, на кого бы ни работал по своей основной профессии, безусловно, имел отношения с местными большевиками. Через эту мелкую сеть и мышь не могла бы проскочить к Тобольску.
Две недели спустя вся группа заговорщиков собралась в Тюмени. Они поселились на разных адресах и встречались на улицах, мимоходом обмениваясь сведениями. Только однажды, в самом конце марта, тяготясь бездействием, устроили общий совет в комнате, которую снимал у местного лавочника Шергин.
- Этот негодяй, надо думать, взял на себя роль заменителя Распутина, - горячился штабс-капитан Скурлатовский, ряженый под прогоревшего купчика. - Как будто мало нам было одного. Это семейство - злой рок России, попомните мои слова, господа. Как прежде Гришка цербером крутился у трона, так и его зять теперь никого близко не подпускает к уже свергнутым монархам. Кстати, не кажется вам, господа, зловеще-символичным, что деревня, откуда родом Распутин, стоит как раз на пути между Тюменью и Тобольском?
- Говорят, Соловьеву здесь покровительствует некий немецкий офицер, имеющий большой вес у местных комиссаров, - флегматично дымил папиросой поручик Любомилов, натурализовавшийся в городе под видом частного учителя.
- Я совершенно не удивлюсь, если он шпионит в пользу Вильгельма, - фыркнул Скурлатовский.
- По крайней мере это объясняет, откуда у него такая власть, - задумчиво шагая по комнате между стульев, проговорил Никитенко, единственный не военный среди них. - Ведь он, кажется, заявил, что без его позволения никто не может приблизиться к Тобольску?
- Но я слышал, господин Соловьев декларирует себя ревностным монархистом, к тому же имеет сношения с императорской семьей, - вставил слово штаб-ротмистр Чесноков, разливая вино по рюмкам. Он изображал собой вечного студента, пустившегося на заработки по России-матушке.
- Ах, бросьте, Александр, - взмахнул руками Скурлатовский, - кто нынче не монархист? Даже среди самих большевиков и сочувствующих им имеются настроения, царя уже хотят.
- Однако, господа, надо решать проблему, - молвил поручик, - мы не можем сидеть здесь вечно, ничего не предпринимая.
- Именно не можем! - Скурлатовский раскраснелся и начал волноваться. - Что мы вообще можем, кроме как перетирать кости Распутину номер два! Какая ужасная бессмысленность, когда для спасения России дорог каждый день!
- Что вы предлагаете, господин штабс-капитан? - спросил Любомилов.
Скурлатовский на миг задумался, затем сообщил:
- Я предлагаю войти к господину Соловьеву в доверие. Он, я слышал, получил за границей некое оккультное образование? Вероятно, на этой почве с ним можно близко сойтись.
Чесноков оглядел присутствующих и с иронией поинтересовался:
- Господа, кто из вас достаточно сведущ в оккультных материях, чтобы составить компанию наследнику "святого старца" и гипнотизера Гришки Распутина?
Все головы, будто по команде, повернулись в сторону Шергина. Он единственный из них имел продолжительный опыт жизни в столице и представление о бытовавших там модах на "духовное".
- Должен вас разочаровать, господа, - объявил Шергин, - в роли мистика я провалюсь моментально. Оккультные материи мне глубоко омерзительны, уж не обессудьте.
- Вы можете временно пожертвовать убеждениями ради пользы дела, Петр Николаевич, - настаивал Скурлатовский. - Вы более всех нас способны пустить пыль в глаза этому распутинскому выродку. Надо лишь составить для вас новую легенду…
- Довольно, Михаил Андреич. - Шергин остановил его резким жестом руки. - Вот вам мои убеждения. Вы ратуете за спасение России, между тем в ее погибели, я уверен, не последнюю роль играли те самые оккультные поветрия, заразившие с прошлого века обе столицы и подпилившие ноги у трона. Вам мало этого, вы хотите продолжения?