- Ну, что ты спрашиваешь? - вмешалась Ада. - Видишь же, что он сделал с моей лабораторией.
- Если позволите, в среду вечерним поездом, - ответил Сольский и стал прощаться.
Вскоре после него ушла и Эленка; Ада с Мадзей остались в гостиной вдвоем.
- Что ты скажешь об этом, Мадзя? - спросила Ада.
При этом она так печально и странно посмотрела на Мадзю, что та смешалась.
- О чем это ты, милочка, говоришь, не об отъезде ли?
- Ах, и об отъезде и о других вещах, - ответила Ада. Она вдруг обняла Мадзю и, прижавшись головой к ее плечу, прошептала: - Ты не представляешь, Мадзя, какая ты добрая, благородная, простая. Но я должна тебе сказать, что ты меньше меня знаешь людей, хотя я тоже только сейчас начинаю их постигать, немного, совсем немного…
- Совсем как я, - воскликнула Мадзя. - С недавних пор, всего каких-нибудь несколько недель, я стала смотреть на мир какими-то иными глазами…
- Совсем как я. Ты думаешь и об Иоасе?
- И об Иоасе, и о всяких других делах. А ты?
- Я тоже, но об этом не стоит говорить, - сказала Ада.
За несколько дней до отъезда за границу комната Эленки превратилась в швейную мастерскую. Пани Ляттер привела трех портних: закройщицу, швею и мастерицу - и велела им пересмотреть весь гардероб дочери. Из кухни в кабинет внесли простой стол; нагнувшись над ним, закройщица с сантиметром на шее и ножницами в руках целый день кроит и перекраивает лифы и юбки. С семи часов утра до одиннадцати вечера качается над стрекочущей швейной машиной бледная швея; мастерица, сидя у окна, то и дело напоминает ей:
- Я жду, панна Людвика.
Или:
- Плохая строчка, панна Людвика, надо поправить челнок.
На кровати и на письменном столике Эли лежали груды белья, на обитых атласом диванах и креслах - юбки и кофточки, ковер был засыпан обрезками. На столе лязгали ножницы, машина стучала, ей вторил кашель швеи. Мадзю неприятно поражал шум и беспорядок, царивший у Эленки, но та готова была сидеть у себя в комнате с утра до ночи, по нескольку раз примерять каждое платье и вмешиваться в работу мастериц.
Когда бы Мадзя ни зашла к Эленке, она заставала ее перед зеркалом в новом лифе или новой юбке.
- Ну как, - спрашивала Эленка, - хорошо сидит? Мне кажется, что в талии слишком свободно, а на плечах морщит. Юбку не укорачивать ни на один дюйм, так гораздо солидней; никакая женщина не может гордо держаться в короткой юбке.
В такие минуты закройщица и мастерица вертелись вокруг Эленки, как голуби вьются вокруг гнезда: они примеряли, наметывали, закалывали булавками, поднимались на цыпочки или опускались на колени. У Эленки, которая терпела все эти пытки, глаза были томные и выражение лица как у святой или влюбленной.
"Как глупы эти мужчины, - подумала Мадзя, глядя на красавицу. - Им кажется, что барышня может быть интересной только при них".
Это ангельски мечтательное и томное выражение Мадзя заметила у Эленки не только во время примерки платьев.
В понедельник перед обедом Эля вызвала Мадзю из класса.
- Дорогая, - сказала она, - тебя заменит панна Иоася, а мы с тобой поедем в город. Стефан прислал Аде карету, но она остается, и мы поедем делать покупки вдвоем.
Мадзе стыдна было садиться в карету; в своем суконном салопчике она боялась дотронуться до атласной обивки. Но Эленка чувствовала себя как дома. Она опустила окно и с надменным видом смотрела на прохожих.
- Смех, право, - сказала Эленка, - как вспомню, что и я ходила, как эти дамы, или ездила в ободранных пролетках.
- Мне кажется, - прервала ее Мадзя, - нам чаще придется ездить не в каретах, а в пролетках.
- Посмотрим! - глядя в пространство, прошептала Эленка.
"Смешная она", - подумала Мадзя, вспомнив, что на содержание пансиона пани Ляттер пришлось занять денег у Ады.
В городе Эленке надо было купить два локтя шелка, башмачки и золотой крестик для панны Марты. Однако на эти покупки у них ушло три часа.
У ювелира Эленка купила крестик за два рубля, но попутно велела показать жемчужное ожерелье и два гарнитура: один сапфировый, другой брильянтовый. Она спросила о цене и поторговалась с ювелиром. У сапожника, прежде чем выбрать одну пару обуви, она померила несколько пар башмачков и туфелек. В мануфактурном магазине, прежде чем купить нужный ей шелк, велела подать столько штук разного цвета, что вокруг нее образовалась радуга из белых, розовых, голубых и желтых шелков. Это было так красиво, что даже Мадзя на минуту забыла, кто она и где находится, и ей показалось, что все это принадлежит ей. Но, поглядев на Эленку, у которой от волнения дрожали губы, она тотчас опомнилась.
- Пойдем же, Эля, - прошептала Мадзя, видя, что старший приказчик смотрит на Эленку со злобной улыбкой.
Они расплатились и вышли. Когда они сели в карету, чувство злобы и сожаления охватило Эленку.
- И подумать только, - говорила она, - что у меня на все это нет денег! Нечего сказать, хороша справедливость! Ада родилась в семье миллионеров, а я - дочь начальницы пансиона. Она за годовой доход могла бы купить целый магазин, а у меня еле хватит на два платья.
- Стыдись, Эля!
- О да, люди, у которых нет денег, всегда должны стыдиться. Ах, если бы наконец наступил общественный переворот, о котором я все время слышу от Казика.
- Думаешь, ты ходила бы тогда в шелках?
- Конечно. Богатства принадлежали бы умным и красивым, а не уродам и простофилям, которые и оценить-то их не умеют.
- Я уверена, что пан Казимеж так не думает, - перебила ее Мадзя.
- Еще бы, конечно, не думает, только наслаждается жизнью и за себя и за меня. Но придет, быть может, и мой черед.
После этого разговора в душе Мадзи проснулась еще большая неприязнь к Эленке.
"Боже! - думала она, - чем быть такой дочерью и такой женщиной, лучше уж сразу умереть! Дай только Элене волю, она разорит мать".
Вскоре после того, как они вернулись домой, в пансионе кончились занятия. Мадзя стояла у окна и смотрела на улицу, где в эту минуту начал падать снег. Она видела, как девочки разбегаются по домам, словно шумный пчелиный рой, улетающий в поле; затем видела, как по двое и поодиночке идут учителя, и наконец заметила Дембицкого; около старика вертелся какой-то щеголь, одетый, несмотря на снег, в один узкий сюртучок и маленькую шляпу. Дембицкий медленно пересекал двор, иногда приостанавливаясь, а молодой человек забегал то справа, то слева, хватал его за пуговицы шубы и что-то с жаром говорил ему.
Снег на минуту перестал падать, молодой человек повернулся к окну, и Мадзя узнала пана Сольского. Невольно сравнила она бедную Элену, которая мечтала о шелках и брильянтах, и миллионера, который в узком сюртучке выходил на такой мороз.
Собеседники исчезли в воротах, а Мадзя подумала:
"О чем это они толкуют, уж не об Эленке ли? Если Дембицкий расскажет пану Стефану, как она вела себя на занятиях, то я бы на ее месте отказалась от поездки за границу".
Глава восьмая
Планы спасения
Дембицкий и пан Стефан в эту минуту действительно вели серьезный разговор о пани Ляттер.
Начали они с того, что отправились обедать в изысканный ресторан на Краковском Предместье, где заняли самый уютный кабинет с готическими креслами, обитыми зеленым утрехтским сукном, и двумя большими зеркалами, на поверхности которых обладатели колец с брильянтами выписывали соленые словца, не отличавшиеся особым вкусом.
Щеголеватый кельнер во фраке и белом галстуке, с прямым пробором, подал им карточки и начал предлагать меню.
- Начнем с водочки и закуски, - предложил кельнер.
- За водку спасибо, - отрезал Дембицкий.
- А мне, пожалуйста, - сказал Сольский.
- Есть свежие устрицы.
- Отлично, - заявил Сольский.
- Так, к водке можно подать устрицы. Дюжину?
- К водке подайте два соленых рыжика.
- Два рыжика и дюжину устриц?
- Два рыжика без устриц, - ответил Сольский. - А может, вы, сударь, хотите устриц?
- Гадость, - проворчал Дембицкий.
- А на обед? - спросил кельнер.
- Мне - борщ, затем можно судачка, ну, кусочек сернины и компот, - заказал Сольский.
- Мне то же самое, только вместо сернины говяжью котлету, - прибавил Дембицкий.
- А вино?
- Полбутылки красного, - сказал Сольский, - а вам?
- Содовой воды.
Когда кельнер вышел из кабинета, навстречу ему шагнул хозяин.
- Ну как? - спросил он.
Кельнер махнул рукой.
- Рубля на два наберется.
- Только! - вздохнул хозяин. - Денег у таких - хоть пруд пруди, а всегда они скупы. Но ты к нему со всем уважением, он с вашим братом хорош, это пан Сольский.
- Который, тот, что постарше, или тот, что помоложе? - полюбопытствовал лакей.
- Тот, что помоложе, у которого не хватает денег на шубу.
Обслуживал кельнер на славу. Вовремя подавал кушанья, входя в кабинет, покашливал, выходил на цыпочках и Сольского титуловал ясновельможным. Гости за обедом беседовали.
- Вы, сударь, так ничего и не пьете, даже кофе, - говорил Сольский. - Не ложная ли это тревога с сердцем?
- Нет. С каждым годом мне все хуже, - ответил Дембицкий.
- Тем больше оснований заняться нашей библиотекой, вряд ли вам полезно бегать вверх и вниз по этажам, - сказал Сольский.
- С каникул, с каникул. Не могу я бросить пансион, куда меня соблаговолили принять, да еще в необычное время.
- Как хотите. Что же касается пансиона, то у меня к вам просьба.
- Я вас слушаю.