26 октября
Сегодня печатается в газете глава из романа "Строговы".
Иногда все сделанное кажется плохим и хочется отказаться от всего написанного, чтобы начать все сызнова.
28 октября
В вагоне лейтенант показал фотографию девушки. На обороте написано:
"На долгую память другу Ване от Вали Ст-кой.
Ваня, ведь все равно же волны света умчат меня куда-нибудь, так эта мертвая фигура напомнит слово не забудь.
11 августа 1943 года. Фотографировалась на ст. Шилка".
29 октября
Ветер со свистом. Утром снежок, перемешанный с песком и оттого сероватый, необычный.
Встречи с людьми и мысли о людях. Конюшня. Разбросанное сено. Ветер между зданиями. Маленький красноармеец - провожатый, в длинной не по росту шинели.
30 октября
В своей любви к человеку, снисходительности к нему я разучился (а может быть, и никогда не умел) презирать. Это тоже надо порой уметь, чтобы мелкие уколы жизни не причиняли боль сердцу.
Борьба человека с природой - вот одна из центральных проблем литературного творчества в Сибири. Здесь особенно близок нам Джек Лондон.
Неверие во мне живет ко всему, что было сказано по поводу моих произведений.
Меня хвалят, а я не верю, и больше того, мне почему-то бывает потом больно и горько.
11 ноября
Написал "Смоленского гостя". Не знаю почему, но пока я люблю этот рассказ трогательной любовью.
Ездили в Черемхово. Выступали на шахтах и заводах. За станками много подростков и женщин. Производит все это тяжелое впечатление. Работа идет круглосуточно. Ночь усугубляет трудности. Да, нелегко дается победа наших войск тылу. Отсюда до фронта тысячи километров, и кажется по напряженности жизни все рядом.
Из Шадринска (шахта) в Черемхово ехали на паре горячих лошадей. Они мчали так, что дух захватывало. Вокруг было темно, и от быстрой езды вьюжно.
16 января 1944 года
Шел в Чите в библиотеку. Мороз пробирает до легких. Дышать больно. Ветер хлещет. На улицах пустынно и уныло.
Вдруг мысли начали работать, и вся глава о гибели Маняши предстала, как на ладони.
Артем Строгов приезжает в Волчьи норы по поручению командования частей Красной Армии. (Слава о юксинской партизанской армии гремит.)
Морозный день. Куржак на деревьях. Он едет верхом на коне. Одет в полушубок, в шапку. За плечами мешок.
У поскотины пикет из ребятишек.
- Откуда?
- Издалека.
- К кому?
- В штаб.
Ребятишки незнакомые, может быть, из других деревень, а может быть, подросли и его не знают.
Через мост взгляд на долину. Видится круча, там были встречи с Маняшкой. Где она? Что с ней?
Лошадь от усталости качается.
В селе Артем спрашивает:
- Где штаб?
- На горе. В доме почты.
Едет. На доме - красный флаг.
- Куда?
- К командующему.
Заходит, глядит: Матвей Строгов.
- Тятя! Товарищ командующий!
Вечером дома расспросы. Набиваются мужики. Артем не утерпит, спросит о Мане.
В дверь заглядывает она сама, но уходит.
Анна чует, что сыну надо сходить к ней. Выручает его.
Тот уходит. (Куда? Додумать, где живет Маняшка.)
Возвращается на рассвете. Бабушка Агафья без устали подогревает самовар.
На рассвете - стрельба, крики.
Артем бежит.
Народ собрался в кучу. В середине Маня, мертвая. Кровь на снегу.
Артем скинул шапку, встал на колени, поцеловал в губы.
Прибежал Матвей.
Кто-то говорит:
- Какая партизанка погибла!
- Дочь погибла. - Это говорит Матвей.
Артем несет Маню на руках в штаб.
А тут уже погоня. Максим с ребятами. Артем тоже.
Белобрысый парень. Мельник из Соколинки.
26 января
Шел по улице Читы, морозно. Вспомнилась юность. Иду по Ново-Кускову с занятий в политшколе-передвижке. В короткой тужурке, в рыжей папахе. Дымок над избами. Светится месяц, и небо все в мерцающих звездах.
Трогательны эти мгновения. Сердце сжимается от них.
5 марта
Железнодорожный разъезд. Вечер. Сижу в читальном зале Дома Красной Армии (ДКА). На дворе пронизывающий свистящий ветер. В читальном зале пусто. Даже библиотекарша, назвав меня молодым человеком, ушла смотреть кино.
Слышится радио. Где-то далеко-далеко надрывается певица. Из кабинета начальника ДКА доносится голос: "Товарищи, выйдем, генерал скоро придет".
В час ночи я должен уехать. Придется чистым полем, незнакомой дорогой идти к станции. Всюду холод, холод, холод…
Приезжал по поручению Политуправления. Очередное занятие кружка журналистики при дивизионной газете. Рассказывал о советской литературе. Все куда-то торопились, посматривали на часы. Поспешил "закруглить".
Организаторы были весьма нелюбезны. Даже не пригласили на чашку горячего чая.
А холодище жуткий. Ощущение такое, будто ты в одном белье.
2 апреля
Итак, двигаюсь к местам, где родился и рос. Выпала такая возможность. Повод практический: мне необходимо иметь официальную, по данным сельсовета составленную характеристику имущественного положения нашей семьи.
На станции Куйтун видел сценку: семья бежит к поезду. Мужик впереди с ящиком, баба с мешком чуть не больше себя, ребятишки с узлами и, наконец, старуха с… ухватом.
Проехали Нижнеудинск и надолго застряли на станции Ук. Ветрено. Земля лежит пестрая от сочетания проталин со снеговыми полянами.
Вспомнилось: ехал как-то из Томска в Иркутск. Стояло лето. Тут же где-то под Уком девки рвали цветы, а белобрысый парень по-хозяйски сидел на рельсах и бренчал на гитаре. Где он, этот парень? Что с ним? Может быть, на фронте, а возможно, как в песне: "Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда?"
4 апреля
Проехали Красноярск. На станции масса военных. Толчея. Галдеж. Перрон оглашает радио: наши войска перешли Прут.
В тайге без задержки пересел на поезд в Асино.
Ехал мимо Вороно-Пашни. Унылое впечатление полуопустевшей деревни. Избы редко, без дворов, церковь осела, оградка разбита. Смотрел со стороны и думал: как важно для искусства воображение. Без него ничего не скажешь достоверного, ничего не нарисуешь подлинного.
Из Асино шел пешком с тяжелым рюкзаком на спине. Дорога грязная, лужи разлились, поля пестрые.
Потом задымились дома Кусковой. Сжалось сердце. Все здесь исхожено, измерено ногами.
Пройдя проулок, остановился и долго смотрел на избу своих. О чем думал? Непередаваемо. Обо всем и будто бы ни о чем.
В избу вошел не сразу. Посмотрел в окна. Была одна мать. Постучал в раму. Она встретила меня в прихожей, заплакала, запричитала:
- Кормилец! И стали-то мы старые и никому не нужные! Как живем? Кошки сырую картошку едят. - Действительно, деталь небывалая.
На кровати, скрюченный под шубой, лежал отец.
Он потянулся ко мне руками, заплакал, затрясся, произнося что-то неясное.
Я припал к его лицу губами. Жар так и пылал. Потом прибежали Прасковья, Нюра, ребятишки. Ребятишки все выросли, и я никого из них не узнал.
На минуту от всех плачущих лиц меня охватило такое отчаяние, такое уныние, что я почувствовал головокружение.
- Ну, ничего, ничего, не расстраивайтесь, - кажется, сказал я, стараясь сдержаться от нахлынувших рыданий.
Наконец стали разговаривать. Со слезами, с всхлипами Нюра и Прасковья сообщили, хотя я и знал это, о гибели на фронте Лизы и Анатолия. И дальше все нерадостное: о ранении Антона, о втором ранении Александра.
Я окинул взглядом всех сидящих в избе: постаревшие, осунувшиеся лица, скорбь в глазах, напряжение до страдания.
- Хлеб-то есть? - спросил я.
- В феврале выдавали два раза, в марте раза три, а последние семь дней ничего не дают. Картоха спасает.
Я тяжко вздохнул.
А отец все стонал и стонал. Я попросил термометр. Он нашелся в буфете на полочке. Температура 39,4. На ходиках, висевших на стене, было всего лишь полчаса третьего. Температура могла подняться еще выше.
- Лекарства у вас есть?
Что-то нашлось: аспирин или стрептоцид. Дал отцу выпить. Температура снизилась. Под вечер отец приподнялся.
- Что, утро или вечер? - спросил он.
- Темнеет.
- А Готя вчера приехал?
Придя в себя, он стал плакать, жаловаться на болезнь, на старость, на вынужденное безделье. Жалко мне стало его: охотник, силач, ходок, не знавший устали…
Вечером говорили обо всех и обо всем.
Поздно вышел во двор. Месяц стоял над землей неподвижно и совсем какой-то белый. Было так тихо, что вспомнилась фраза из охотничьего обихода в тайге: "Тихо-то как. Кажется, сам Бог уснул".
5 апреля
Очнулся от приглушенного говора. Понял: в избу собрались бабы.
- Ну, что, тетка Авдотья, он говорит-то: к Маю или к Октябрьским не прикончут?
Это голос одной из наших соседок. В ответ слышу голос матери:
- Да ты что, Аксиньюшка! Если б ее, лихоманку, войну-то, можно было к праздникам окончить, давно бы окончили!
- Не дается супостат! Мало ему нашей крови! - Это еще один голос.
Потом стало тише. Бабы одна за другой потянулись из избы.
8 апреля
Выясняя сведения для характеристики, узнал, что в 1909–1912 годах отец, мать, брат Павел жали по найму хлеб у кусковских крестьян: Волкова Сергея Филипповича, Кубицкого Алексея Осиповича, Вышегородцевой Екатерины Ионовны.