Описав в воздухе широкую дугу, лариска спланировала было на набережную, но не дотянула и шлёпнулась в воду.
Стояло жаркое лето тысяча девятьсот двадцатого года.
- Утю-тю-тю, дуй сюда! - пригласил Арсюха очередную крысу на корабль. - Здесь тебя ждёт сладкое угощение. - Он покрепче сжал руками палку. - Слаще не бывает. Гы-гы-гы! - В следующую минуту на его лбу возникли недоумённые морщины. - И кто вам имя такое красивое придумал: лариска? А? Зовут, как расфуфыристых господских кухарок и дворничих.
Словно ободрённая приглашением, крыса вскарабкалась на канат и поползла на миноноску, задумчиво пофыркивающую водоотливкой - трюх-трюх, трюх-трюх...
Через минуту крыса получила сильный удар по жирному телу - Арсюха не рассчитал силу, вложил в удар больше, чем положено, крыса шмякнулась не в воду, а на набережную, перемахнув через весь причал, приземлилась на камни, обрызгала их кровью.
- Ты чего! - предостерегающе закричал Андрюха. - За это нам старшой может в одно место фитиль вставить и запалить его. Рванёт так, что мужское достоинство превратится в обычную яичницу.
- Собаки подберут, - лениво отозвался Арсюха, - через двадцать минут набережная будет чиста, как стол в кубрике после обеда.
- Держи карман шире. Собаки ныне даже английскими консервами стали брезговать, не то что сомнительной свежениной. Собака крысу есть не станет.
Печальный кот проводил взглядом крысу, совершавшую последний полёт, и вновь перевёл взор на треску, плавающую в воде.
Жарко было в Архангельске. Так жарко, что днём на камнях можно было печь картошку.
* * *
В доме Миллера звучала музыка - Наталья Николаевна сидела за роялем. Евгений Карлович, светлоглазый, с хорошей выправкой и поджарой фигурой, с тщательно остриженными усами, благоухающий лондонским парфюмом, приехал домой на обед.
Щёлкнув кнопками белых парадных перчаток, положил их на столик в прихожей, глянул на себя в зеркало. Остался доволен - не стыдно показываться Тате. Можно было, конечно, пообедать и в штабе, в гостевом зале, куда генерал-губернатор Северной области иногда наведывался с гостями - в основном иностранными, но хотя бы немного времени Евгению Карловичу хотелось провести с женой.
Уже двадцать три года они вместе, у них уже подросли дети, сын стал ростом выше отца, большая часть жизни осталась позади, а Евгений Карлович до сих пор при виде жены ощущает молодое воодушевление и иногда, обронив неловкое слово, краснеет перед ней, как мальчишка. Он прислушался, стараясь угадать, что же играет Наталья Николаевна. Нет, не угадал... Да и играла жена на этот раз не по памяти, а по нотам, скованно. Когда она играет по памяти, звук у рояля бывает совсем другой - какой-то игривый, убыстрённый, усиленный, что ли.
Более полугода уже Миллер живёт в этом доме, а привыкнуть к нему не может, как не может привыкнуть и к природе здешней, к снегам выше крыши, розовому воздуху и морозам, легко разваливающим вековые гранитные валуны на несколько частей.
В Витебской губернии, где Миллер родился, таких морозов нет - там о зверствах стужи даже не слышали. В родном городе Миллера Динабурге зимы всегда бывали мягкими, каждый год на главной площади города заливали водой снежную гору, на которой с утра до вечера густо лепилась малышня.
Собственно, зима в Архангельске - тоже не самая суровая, на севере есть места, где из жилья вообще нельзя носа высунуть, вода, вылитая из кружки на снег, до земли не долетает - вместо неё шлёпаются звонкие ледышки. Лето в Архангельске стоит жаркое. Короткое и жаркое, с несметью света, в котором плавают тонкие серебряные паутины.
В Архангельск семья Миллеров прибыла из Парижа, где Евгений Карлович безуспешно пытался сформировать из остатков Русского экспедиционного корпуса армию, но дело это было заранее обречено на провал: уставшие солдаты не хотели умирать на чужбине, рвались в Россию, домой, и генеральские уговоры на них не действовали.
В конце концов Миллера пригласил к себе русский посол Маклаков, вальяжный, с длинной душистой сигаретой, засунутой в изящный, с точёными колечками, свободно висящими на узорчатом теле, четвертьметровый мундштук - мундштук был восточный, выточен в Индии из слоновой кости и привезён в Европу...
За окном уютного тихого кабинета кружились крупные невесомые снежинки.
- Что-то рано ныне полетели белые мухи, - озабоченно глянув в окно, проговорил Маклаков, - для Парижа это явление совсем нетипичное. - Маклаков не сдержал вздоха - он скучал по России. И Миллер тоже скучал, очень скучал. - Поздравляю вас, Евгений Карлович, - сказал посол.
- С чем?
- Сегодня утром мировая бойня, которую мы в нашей печати именовали Великой войной, закончилась.
- Господи... - Миллеру показалось, что он услышал собственный стон; он глянул на роскошный календарь, висевший на стене кабинета. Было одиннадцатое ноября. Перекрестился.
- Вчера подписаны последние документы с Германией о перемирии. На фронтах перестали стрелять пушки. Больше они стрелять не будут. - Маклаков помял пальцами седеющие виски, потом сделал гостеприимный жест, указывая на стул, прислонённый к игральному столику. - Садитесь, Евгений Карлович! В ногах правды нет.
Миллер сел на стул, оглядел столик, стоящий рядом, - Маклаков любил всё восточное, и это был не стол, а произведение искусства, изящный, резной, сделанный на Востоке, - и не увидел его броской красоты. Лицо у Миллера было ошеломлённым.
- Господи, наконец-то, - проговорил он тихо, - наконец-то! - Снова перекрестился.
- Я тоже считаю - наконец-то! - грубовато проговорил посол. - Эта война искалечила землю, вместо сердца у планеты - дырка. В таких войнах не бывает победителей - бывают только побеждённые, да и те в основном калеки.
- Сейчас мы ещё не можем подсчитать потери, - прежним тихим голосом произнёс Миллер, он всё ещё не мог прийти в себя, - подсчитаем лет через пять и ужаснёмся! - Он посмотрел выжидательно на посла, словно искал у него поддержки.
Посол промолчал. Он перебирал бумаги, лежавшие на игральном столике. Отложил в сторону вначале одну бумагу, потом другую.
- Из России пришли две телеграммы, Евгений Карлович, - сказал он. - Вас просят срочно выехать в Архангельск. По всей стране развернулась нешуточная борьба с большевиками. Вам предлагают возглавить эту борьбу на Севере.
Миллер согласно наклонил голову:
- Я готов.
- Точных сведений о том, что там происходит, у меня нет, - сказал Маклаков, - да и те новости, которые мы получаем из России, доходят сюда с двухнедельным опозданием. Ясно одно: Россия в огне. - Сигарета, венчавшая длинный мундштук Маклакова, погасла, посол выдернул её коротким, очень ловким движением, опустил в пепельницу. - Ленин пытается создать государство, которое бы работало, как некая бездушная железная машина: все граждане должны трудиться и сдавать свою продукцию на приёмные пункты. Взамен получать еду и одежду... Этакая всеобщая трудовая повинность на государственных предприятиях. Полное исключение частной собственности. Свободной торговли, конкуренции товаров нет и не будет. Любой бунт подавить в таких условиях - всё равно что муху пришлёпнуть газетой. Во главе этой пирамиды стоят вооружённые рабочие вместе с Лениным, они дёргают рычаги и управляют всем движением. В основе всего - тоталитаризм, жестокая подчинённость, стальная диктатура, рассчитанная на чугунные умы. Вот так, Евгений Карлович.
Маклаков знал не больше, чем Миллер. То, о чём сейчас рассказывал посол, Миллер тоже знал. Не позже, чем вчера, за ужином, он объяснял Тате, что большевики разложили, превратили в гниль фронты и превратили вчерашних умелых солдат в разбойников. Сколотившись в банды, они меняли власть в городах, будто сбрасывали соломенные шляпы - одним взмахом штыка. Так в России пришли к власти большевики - на разбойных штыках. Этих людей надо было осадить, а остальным - дать еду, работу, одежду, зарплату, жильё, но ничего этого большевики дать не могли. Ни сил, ни возможностей у них для этого не было. Но они нашли выход - дали людям войну. Гражданскую.
Наталья Николаевна, выслушав мужа, долго молчала. Молчание её было подавленным.
- Я никогда не думала, что это может быть так примитивно, Эжен, - сказала она.
- Увы!
- Господи! - Наталья Николаевна прижала пальцы к вискам. - Бедная Россия!
- Я и сам не думал, пока в этом не разобрался. Пришлось прочитать речи революционных вождей - Троцкого и Ленина.
И вот - повторение разговора у посла. Одни и те же слова, одни и те же мысли. Даже интонации те же - всё повторилось. Миллер поднялся со стула, сжал одной рукой другую. Услышал хруст костей.
- Я готов! - повторил он.
- Добираться придётся морем до Мурманска, - сказал Маклаков, - а там будет уже просто: в Мурманск из Архангельска за вами придёт судно.
- В Архангельске уже зима, - заметил Миллер.
- Значит, придёт ледокол, - блеснул своими познаниями северной жизни посол. - Но советую вначале заглянуть в Лондон, к военным. Англичане, насколько я знаю, готовы информировать вас о своих планах. В Архангельске и в Мурманске у них стоит несколько батальонов.
- Это что, оккупация? - не выдержав, спросил Миллер.