Солдаты и кучера, довольные случаем потешиться над жидом, быстро бросились исполнять его приказание, подвесили Швейнауге на вожжах под мышки на фонарный крюк и длинною кистью быстро выкрасили с головы до ног желтою краскою.
Барахтаясь в воздухе, Ицка вопил благим матом.
Его крики и вопли долетели до офицерского собрания и канцелярии полка, оттуда пришли офицеры, и хотя хохотали до упаду, но уговорили Николая Герасимовича велеть снять Швейнауге с импровизированной виселицы.
Вне себя от ярости, Ицка с места побежал к командиру полка и не удовольствовавшим этим, кинулся в город жаловаться обер-полицеймейстеру, представ перед обоими начальствующими лицами в том виде, в каком был снят с фонарного крюка, то есть сплошь вымазанный желтой краской.
За эту проделку Савин высидел три дня на гауптвахте.
Подобные скандальчики, в связи с все возрастающими неоплаченными долгами, привели Николая Герасимовича к необходимости оставить полк, подав прошение об отставке.
С горьким чувством расстался он с ним и с Варшавой и отправился в отпуск в Петербург, чтобы там выждать получение указа об отставке.
В Петербурге ожидали его две встречи, роковым образом отразившиеся на всей его последующей жизни.
Он влюбился и совершил первое преступление… но не будем предупреждать событий.
VII
НА БЕРЕГАХ НЕВЫ
Петербург, после более двухлетнего отсутствия, Николай Герасимович нашел таким же, каким и оставил.
Мы говорим, конечно, не о внешнем его виде, почти сплошь построенном из долговечного камня и гранита, а о его внутренней жизни и, главным образом, о жизни того круга общества, в котором вращался Савин перед переходом в Варшаву.
Остановившись в "Европейской" гостинице, он стал посещать свой старый полк и товарищей, которые приняли его с распростертыми объятиями.
Большая часть товарищей Николая Герасимовича все еще были юнкерами, и во главе их царил все тот же Яша Хватов.
Он сделался положительно известностью Петербурга, по своей разгульной жизни и расточительности, а еще более по своей фигуре.
Хотя ему было только двадцать лет, но он расплылся до необъятной толщины, и лицо его, лишенное растительности, было похоже на полнолуние.
Этот-то бочкообразный юнкер появлялся везде и выкидывал штуки, до того времени неслыханные в Петербурге.
Своими выездами и лошадьми он до того намозолил глаза начальству, что вышел приказ, запрещавший юнкерам ездить иначе, как на извозчиках.
Яша Хватов, однако, не сдался; он немедленно взял в думе несколько извозчичьих ярлыков и, прибив их ко всем своим экипажам, с прежним треском стал показываться на Большой Морской и на Невском в обычные часы катанья.
Роскошные экипажи с извозчичьими номерами, прибитыми на самом видном месте, невольно обращали всеобщее внимание.
Посмеялись этой выходке и махнули на него рукой.
Жил Хватов на Пантелеймоновской, близ Моховой, и занимал один целый дом, а на дворе помещались его знаменитые конюшни, каретные сараи и манеж.
Квартира его была похожа скорее на ресторан или клуб, чем на частное помещение.
Лакеев, гайдуков, карликов у него был целый взвод, и все они были одеты в ливрейные костюмы.
Сам Хватов дома одевался в генеральскую форму и все его величали "ваше превосходительство".
Товарищи, в особенности юнкера, были у него как дома, ели, пили, даже спали без всякой церемонии.
Все это рассказал Николаю Герасимовичу его закадычный друг Михаил Дмитриевич Маслов, встретивший по телеграмме своего приятеля на Варшавском вокзале и поехавший с ним в карете в Европейскую гостиницу.
Савин очень заинтересовался этим рассказом, заставил Маслова продолжать его в номере гостиницы, наскоро переодевшись из дорожного платья и заказав завтрак.
Приятели сидели в ожидании этого завтрака на удобном турецком диване и курили сигары.
- Когда же он будет произведен? - спросил Савин, продолжая разговор о Хватове.
- Не знаю. Он теперь освобожден от полковых занятий, так как готовится к офицерскому экзамену. Да какие это занятия? - засмеялся Михаил Дмитриевич.
- И как это ему все сходит с рук… Вот что значит независимое состояние… - вздохнул Николай Герасимович, вспомнив о своем положении в последнее время в полку.
- Да разве это одно, то ли еще ему сходит и сходило… - заметил Маслов. - Я тебе не рассказал и десятой доли…
- Что же еще?
- Что?! Компания подобралась у них очень теплая… Я и многие офицеры перестали бывать… Прямо предосудительно. А с ними юнкера, офицеры из пехотных полков, несколько штатских - отчаянных буянов, и всеми коноводит Хватов и князь…
- Какой князь?
- Карноухов… помнишь?..
- Помню, помню…
В это время лакеи на двух серебряных подносах внесли кушанья, вина и приборы.
Приятели умолкли и через несколько минут сели за накрытый стол и дымящиеся кушанья.
- Рассказывай, рассказывай… - проговорил Николай Герасимович, когда первый голод был утолен и приятели выпили по стакану душистого "Шамбертена".
- Взяв, как я уже тебе рассказывал, - начал Маслов, - извозчичьи ярлыки, Хватов придумал воспользоваться ими для новой забавы, и вот, накупив извозчичьих троечных и одиночных саней, он с компаниею запрягают их по вечерам и выезжают на Невский. Посадят там какого-нибудь господина и везут в противоположную сторону той, куда он нанял. Седок ругается, импровизированный извозчик хохочет и наконец выталкивает седока и удирает… Ну и забавно…
- Верно, что забавно, - заметил Савин.
- В большинстве же эти извозчики-дилетанты собираются у театральных подъездов, чтобы развозить актрис, причем главное старанье прилагают к тому, чтобы разлучать мужей с женами, увозя каждого в противоположные стороны… Говорят, что несколько увезенных жен, с их согласия, попадали в "штаб-квартиру", как они называют квартиру Хватова…
- Молодцы ребята! - вставил Николай Герасимович.
- Не оставляют они в покое и гимназисток старших классов при выходе из гимназии, и из них некоторые тоже, как слышно, не миновали "штаб-квартиры"… а одна так туда совсем переселилась на житье и завела амуры с князем… И теперь живет у Хватова… После езды дилетанты-извозчики собираются в "штаб-квартиру" и рассказывают свои похождения… Кто что чудней придумал.
- И не надоедает им, однако, это? - спросил Савин.
- Отчего надоесть… Они разнообразят удовольствия… Несколько вечеров извозничают, а то садятся в тройки и летят по городу из конца в конец, бьют стекла в окнах саблями и палашами, скандал, свистки полиции, а они на лихих лошадях уезжают в карьер; а то примутся тушить уличные фонари особо приспособленными для того палками…
- А ведь это, Маслов, превесело!.. - воскликнул оживившийся Николай Герасимович.
- Как кому… По-моему, безобразие.
- Ну, ты известный служака… - захохотал Савин. - Мы, кажется, потому с тобой и приятели, что крайности сходятся…
- Может быть… - отвечал Михаил Дмитриевич.
- Нет, ты расскажи еще… - приставал к нему Савин.
- Ишь тебя разбирает… Кажется, сейчас бы ты полетел бить стекла и тушить фонари, несмотря на то, что надел офицерский мундир.
- Скоро придется его снять… - вздохнул Николай Герасимович.
- Что так?
Савин в кратких словах рассказал ему свои варшавские злоключения.
- Скверно, голубчик, - заключил он. - Поневоле, чтобы забыться, будешь бить стекла, да фонари тушить…
- Что же ты думаешь делать… К отцу?..
- Конечно, к отцу… Но что обо мне… Одна грустная канитель… Порасскажи-ка лучше еще что-нибудь о Хватовской компании.
- Да что же еще рассказать… Разве вот, когда ты мне сейчас рассказывал, как ты жида желтой краской вымазал, то я вспомнил, что они эту штуку у тебя предвосхитили и давно практикуют.
- Как так?
- Да так… По дороге на острова, в "Ташкент" или "Самарканд", - это их излюбленные места кутежей, - заезжают на Петербургскую или Выборгскую сторону, разыщут дом, где происходит какая-нибудь вечеринка, именины или свадьба… Дома там низенькие… Остановятся, двое выйдут из экипажа и постучат в окно… Открывается обыкновенно форточка и в нее показывается голова какого-нибудь расфранченного чиновника с вопросом на лице. В один миг один схватывает его за волосы, а другой приготовленной заранее щеткою с ваксой или копытною мазью мажет злосчастному франту лицо, потом вскакивают в тройки и только их и видели…
- Ха, ха, ха… - неудержимо хохотал Николай Герасимович. - Хороша должна быть картина появления из форточки вымазанного кавалера, еще молодого мужа, пожалуй.
- Ты, братец, неисправим, - покачал головою Маслов, - и я, не будучи пророком, могу предсказать, что через несколько дней ты будешь в их компании…
- Сказал тоже, - недовольным тоном возразил Савин, - но довольно о них и переменим разговор. Что театр, что "Буфф"?..
- Какой там "Буфф", о "Буффе" почти позабыли… Теперь здесь новый храм искусства, с позволения сказать… - презрительно усмехнулся при последних словах Михаил Дмитриевич.
- Это ты о театре Берга?.. Я слышал в Варшаве…
- Еще бы, слава о нем идет не только по всей России, а по всему миру… Недаром говорит пословица: "Добрая слава лежит, а худая бежит".
- Интересные есть сюжеты…
- Очень, надо сознаться… Филиппо способна своими песенками воскресить мертвого, Blanche Gandon со своею "La chose" делает юношей дряхлого старика. Недаром весь Петербург съезжается теперь к Бергу по вечерам… Седина и обнаженные от волос головы блестят по всему театру вперемежку с золотом военной молодежи… Старички покровительственно относятся к молодым людям и даже оказывают им своего рода содействие.
Маслов горько усмехнулся.