Гита читала: рядом на столе среди прочих книг, обтянутых потемневшей от времени телячьей кожей, лежала книга, раскрытая как раз посередине.
Греческий светильник в виде сосуда с одной ручкой тускло горел, распространяя запах конопляного масла. Его света едва хватало, чтобы осветить половину светлицы от одного столба, поддерживавшего потолочные балки, до другого.
Гита предложила Олегу сесть там, где ему удобно, стала рассказывать про книги, которые служат ей грустным напоминанием об утраченной родине, делилась впечатлениями обо всем увиденном на Руси… Ей все-таки одиноко здесь, несмотря на то что русские люди необычайно приветливы. Она очень скучает по морю и по вересковым пустошам, скучает по братьям и сёстрам, оставшимся в Дании у короля Свена. И ещё она постоянно думает об Олеге после той самой первой их встречи в Новгороде.
Последние слова Гита произнесла очень тихо и сразу же смолкла, смутившись.
У Олега от волнения перехватило дыхание и сердцу вдруг стало тесно в груди. Он тоже часто вспоминал кареглазую дочь короля Гарольда, не по годам серьёзную, преисполненную душевной стойкости при кажущейся телесной хрупкости. Этим Гита сильно отличалась от русских княжон и боярышень. Ещё в ней было нечто такое, что поразило Олега с самой первой встречи. Взгляд Гиты завораживал, улыбка обезоруживала, а интонация голоса пробуждала в душе Олега какое-то сладкое томление. Он был готов внимать ей бесконечно и бесконечно был готов её созерцать!
Видимо, все эти чувства отразились у Олега на лице, поскольку Гита, уже не пряча глаз, спросила:
- А ты вспоминал обо мне хоть иногда?
- Ответить "нет" значило бы солгать, ответить "да" значило бы не сказать всей правды, - ответил Олег, пожирая Гиту взглядом. - Я думаю о тебе постоянно. Ты даже снилась мне несколько раз.
В следующий миг Олег устремился к Гите и упал перед ней на колени, стиснув её нежные ручки в своих ладонях. Им вдруг овладел такой душевный трепет, словно перед ним сидела не обычная смертная женщина, а сказочная фея из саксонских баллад, которые часто пела Олегу мачеха.
Было трудно говорить и ещё труднее молчать.
- Почему меня отдали в жены Владимиру, а не тебе? - печально прошептала Гита и что-то добавила по-английски, проведя рукой по волосам Олега.
В этот момент в дверь три раза тихонько стукнули.
Видимо, это была служанка Гиты, так как Гита поднялась с кресла, прошептав Олегу:
- Тебе пора.
Но сама продолжала держать его за руку.
Олег притянул Гиту к себе, обняв за плечи. Женщина запрокинула голову, подставляя ему губы. Долгий пламенный поцелуй растворил их друг в друге. Вновь раздался тихий стук в дверь, но они уже не обратили на это внимания.
Глава вторая. БИТВА ПРИ ОЛОМОУЦЕ.
Русское войско вступило в Польшу, но польского войска под Сандомиром не оказалось.
Стало известно, что поморяне в очередной раз совершили набег на владения польского князя, и поэтому Болеслав спешно увёл войско на защиту своей столицы. Для войны с чехами собиралось другое войско, во главе которого должен был встать брат Болеслава, Владислав.
Дыглош, переговоривший с сандомирским воеводой, сказал русичам, что им придётся двигаться к городу Калишу, где пребывает Владислав.
На пути к Калишу русским полкам пришлось переправляться через реки Вислу и Варту, что замедлило их движение. Повсюду в польских городах и селениях на русичей взирали с недоверием и опаской. Это была, так называемая, Малая Польша, куда не раз ходили войной русские князья, начиная с Ярослава Мудрого и его брата Мстислава Храброго.
Земли по реке Буг входили в состав Руси со времён Владимира Святого, как и восточные предгорья Угорских гор. Однако польские князья неоднократно пытались отвоевать Побужье у киевских князей, зарились они и на червенские города, что стояли у притоков Вислы по рекам Сан и Вепш. Население в этих неспокойных краях было смешанным: диалект западных славян давно смешался с диалектом живущих здесь издревле волынян и бужан, восточнославянских племён. Противостояние поляков с русами, несмотря на родственные браки, обострялось ещё из-за того, что польские князья исповедовали католицизм, в то время как на Руси было распространено православие.
Вражда западной Церкви с византийскими патриархами, распространившими свою веру на южных и восточных славян, не позволяла соседствующим славянским народам до конца разрешить все противоречия. По этой же причине поляки, хоть и часто враждовали с чехами, но, тем не менее, считали их собратьями по вере, поскольку у чехов богослужение происходило на латыни.
Город Калиш лежал в самом центре польских земель, сюда победоносные русские дружины не доходили ни разу. Зато, по признанию Дыглоша, чехи в прошлом неоднократно разоряли Калиш и всю ближнюю округу. Оказывается, у польских владетелей издавна были две беды: язычники-поморяне, не желавшие принимать веру Христову, и чешские князья, постоянно отнимавшие у поляков земли по реке Одре. Последний раз земли по Одре отнял у поляков чешский князь Бржетислав, отец нынешнего властителя Чехии - Братислава. Утраченные области вместе с городом Вроцлавом сумел вернуть польский князь Казимир Восстановитель, отец Болеслава. Но сделал это Казимир не вооружённым путём, а пообещав впредь выплачивать чехам дань в виде пятисот гривен серебром и трёхсот гривен золотом ежегодно. Эту дань поляки выплачивали и поныне, так как все попытки избавиться от неё заканчивались неизменным вторжением чехов в Польшу.
Как-то в разговоре с Перенегом Олег поинтересовался, почему князь Болеслав, постоянно побеждая поморян и мазовшан, не может одолеть чехов, и вынужден откупаться от них унизительной данью.
- Это не пристало князю, имеющему прозвище Смелый, - добавил Олег.
Перенег, не питавший к полякам особых симпатий, презрительно усмехнулся.
- Признаться, Болеслав столь же смел, сколь и глуп, - сказал воевода. - Вдобавок, невероятно жесток и злопамятен. Договариваться с соседями он не умеет. Многие польские можновладца втайне ненавидят Болеслава и вредят, как могут. Родной брат ему не доверяет, опасаясь отравления. Недаром Владислав подолгу гостит у германского короля, который ему друг. Просто удивительно, что ныне Владислав в Калише, а не в Германии.
Болеслав побеждал чехов в сражении не раз: вояка он отменный, что и говорить. Однако взять верх в сражении - это одно, а победить в долгой войне - совсем другое. Верных сторонников даже среди ближней знати у Болеслава немного, его предают свои же на каждом шагу. - Перенег вновь усмехнулся. - По-твоему, чем занят Болеслав всю свою жизнь? Тем, что либо воюет, либо распутывает заговоры, которые плетут его приближенные. В этом недоброжелателям Болеслава помогают чехи и германский король. Наверняка причастен к этому и Владислав, которому старший брат как кость в горле.
Истинность сказанного Перенегом в какой-то мере подтвердилась при встрече в Калише Владислава и предводителей русского войска. Когда Дыглош стал упрекать Владислава, что тот попусту теряет время и не собирает войско с должным рвением, хотя лето уже в разгаре, брат Болеслава раздражённо заметил, что войну с чехами затевает не он, а Болеслав.
- Иль не вместе ты помыслами с братом своим? - возмутился прямодушный Дыглош. - Иль полагаешь, что германский король отвратит от Польши чешскую беду?
Дальнейший разговор проходил в форме упрёков и язвительных намёков, из коих даже человеку несведущему стало бы ясно, сколь непримиримая вражда разделяет Болеслава и Владислава.
Своей внешностью тридцатитрёхлетний Владислав очень походил на Болеслава. Он был так же широкоплеч и грузен, часто щурил свои близорукие светло-серые глаза, в которых сквозила, как и у старшего брата, затаённая подозрительность. Дремучие низкие брови Владислава и слегка крючковатый нос придавали его широкому лицу мрачное выражение. Пепельно-русые длинные волосы совсем не облагораживали лицо, как и ухоженная небольшая бородка, поскольку недоброжелательный взгляд, кривая ухмылка, словно прилепившаяся к устам, и привычка развязно бросать слова сразу убивали малейшее благоприятное впечатление.
Владислав поносил своего брата с таким наслаждением, словно вёл речь о своём злейшем враге. При этом его нисколько не смущало присутствие русских князей и воевод.