…Возле забора стояла высокая черноволосая женщина лет тридцати пяти. В синем длинном платье. Вид у нее был довольно жалкий.
– Не думала, что в Нью-Йорке такое возможно, – сказала она. – Пришла сюда сегодня в первый раз. А тут такое… Хорошо еще, что меня тоже не арестовали. Вовремя отошла в сторону и меня приняли за прохожую, – она подняла с асфальта сумку, из которой выглядывал рулон белой бумаги. – Ты не знаешь, почему их арестовали?
– Если я правильно понял, вышел новый указ. Теперь, чтобы рисовать на улице портреты, нужно покупать специальное разрешение. Художники, видимо, посчитали, что платить не обязательно. И ошиблись. В Америке такие штуки не проходят.
– Их оштрафуют и отпустят?
– Кого-то отпустят сразу. А тех, у кого проблемы с документами и просрочены визы, наверное, подержат подольше... Меня зовут Алексей.
– Лиза.
– Ты давно живешь в Нью-Йорке?
– Год.
– Ты откуда родом?
– Из Киева.
Он посмотрел ей в лицо. Большие карие глаза, персиковый пушок щек, сухие губы. Поцеловать бы…
– Помнишь Сэлинджера "Над пропастью во ржи"? Там парнишка терроризировал окружающих дурацким вопросом: "Улетают ли на зиму утки из Центрального парка?" Эти утки – рядом, минут десять ходьбы отсюда.
Она усмехнулась, отдала ему сумку.
– Пошли.
Они стояли на берегу озера, кормили серых уток и селезней. Лиза их назвала "утками Сэлинджера". Потом смотрели, как мальчишки играют в бейсбол на зеленом поле. Лиза призналась, что, сколько ни пыталась, не может понять правил этой игры. Зато заметила, что бейсбол уродует мужские фигуры. Нашли несколько грибов.
…Шуршали листья под ногами. Алексею казалось, что он с Лизой уже когда-то давно, лет сто назад, гулял по осеннему лесу, где тоже крякали утки на озерах, пахло сосновой смолой и грибами… И не было ни иммиграции, ни Нью-Йорка. Не болели родители, не уходила жена. Все это – бред, чепуха…
2
Они часто встречались в аллее этого парка, потом гуляли по городу. Лиза мало рассказывала о себе. Окончила Институт легкой промышленности, но вскоре поняла, что работа технолога – не для нее. Затем работала в Музее русского искусства, готовила экспозиции. Что потом? – "Ничего интересного..." А год назад встретила одного мужчину, иммигранта, приехавшего в гости в Киев из Нью-Йорка. Он предложил ей выйти за него замуж и уехать с ним в Америку. Она согласилась. Он – программист, работает в одной солидной фирме...
Поначалу для Алексея многое оставалось непонятным в этой женщине. Скажем, ее нарочито грубоватая манера одеваться: простые длинные платья, обычные ветровки. Волосы, густые и черные, Лиза стягивала жгутом или связывала "бабушачьим" узлом и лишь изредка распускала.
Но в ее самоогрублении чувствовалась какая-то вымученность, искусственность. Алексей догадывался – в душе ее что-то надломлено, и она продолжает гнуть и доламывать себя. Порою она забывалась и, увлекшись своим рассказом, могла вдруг протанцевать и застыть в грациозной позе. И тогда ее тело вдруг обретало свободную волнующую плавность.
Вскоре Алексей уже был уверен в том, что своего мужа она не любит. Кто спорит? – ее муж – весьма порядочный человек, работает с утра до вечера в солидной фирме и мечтает о недельном отпуске во Флориде. У него свой дом, машина. Денег для Лизы не жалеет, в азартные игры не играет, в стриптиз-клубы для джентльменов не ходит. Словом, о такой американской партии можно было только мечтать...
Все это Лиза повторяла не раз. Но, перечислив все достоинства своего чудесного мужа, умолкала и грустно улыбалась.
...А под Рождество Нью-Йорк, заснеженный и холодный, затопили огни. Ветер гнал поземку по асфальту, с синеватых пушистых елок осыпался снег. Все куда-то спешили, и румянец играл на щеках, и хрустели плотной бумагой пакеты с подарками… Канун Рождества в Нью-Йорке – месяц над Рокфеллер-центром, елочные шары и прозрачные ангелы, трубящие в хрустальные трубы…
Возвращались поздно вечером. Поезд мчался экспрессом, минуя остановки. Лиза впервые вошла к Алексею в дом, раскрасневшаяся от мороза. Когда он помогал ей снять пальто, она слегка наклонила голову и как-то странно взглянула на него из-под длинных ресниц. Алексей ощутил томительную дрожь в кончиках пальцев, и холодная волна прокатилась по его животу.
Лиза прошла в комнату. Остановилась у стены, где висел его портрет.
– Это рисовал Акоп, ведь правда?
– Да.
– Мне не нравится, как он пишет портреты. Вычурно, манерно.
– А как нужно?
– Нужно просто.
Она обернулась к нему. Одним движением сняла с себя платье. Осталась в белой шелковой рубашке с глубоким вырезом. И в ложбинке между грудей поблескивал крестик.
…Ночью он проснулся и обнял рукой холодную пустоту.
Лиза сидела в кухне, набросив на плечи шерстяной плед. Дрожала. Увидела его и отвернулась. Алексей приблизился к ней, хотел обнять. Поднял было руки.
– Не надо, – она отпрянула от него, как от чужого.
– Что случилось? – спросил он неестественно спокойно, закурил и сел напротив.
За окном завывал ветер. Сквозь щель в металлической раме пробивалась струйка морозного воздуха.
– Я не должна была к тебе приходить.
– Почему?
– Это никому не нужно.
Он сделал еще одну затяжку, прежде чем спросить о главном.
– Я тебя не люблю, – сказала она тихо.
Губы ее, сухие и жесткие. Бесчувственные. Холодные. Поцеловать бы…
– Ладно. Пошли спать, – она встала и, кутаясь в плед, пошла в комнату.
А он еще долго сидел один. Курил. Слушал вьюгу.
Утром она ушла.
….…………...................................................................................................
Алексей поджидал ее у дома, но так и не встретил. Не раз звонил ей домой, но чей-то мужской голос неприветливо отвечал, что Лизы дома нет, и когда она вернется – неизвестно. Разыскивал ее в залах Метрополитен музея. Надоедал расспросами Акопу.
Зимою аллея художников в Центральном парке пуста. Холодно. Художники перебиваются редкими заказами, кто-то пытается создать вечное, кто-то занимает деньги, тоскливо поглядывая то на календарь, то в окно, где виднеется лишь клочок хмурого неба.
Но Алексей был уверен: если Лиза не уехала из Нью-Йорка, рано или поздно он найдет ее. Нью-Йорк – самая большая в мире деревня. Тем более русский Нью-Йорк. Кто-нибудь – случайный русский таксист, или парикмахер, или журналист – упомянет имя приятеля или клиента, напишет статью, пожалуется на босса, который обязательно окажется твоим знакомым, а то и родственником.
...Она стояла за стойкой в баре "Голливуд". В зале висел смрад от дешевых сигарет. Музыкальный автомат сверкал лампочками, гремела музыка.
Лиза в ядовито-красной блузке с глубоким вырезом варила кофе.
Сердце Алексея возликовало.
– Как ты меня нашел? – спросила она.
– Мне знакомая официантка сказала. Она работает в похожем баре "Голливуд".
Лиза почему-то смутилась. Алексей смотрел на нее, не зная, что сказать. Свисающие локоны, стрелки у глаз, яркая помада на губах. И за всей этой пошловатой бутафорией он вдруг ясно увидел другую Лизу – ту, которая ночью сидела у него на кухне, простоволосая, заплаканная, несчастная.
– Лыза, водку и кофе-эспрессо! – гаркнул какой-то мужик в кожаной куртке.
– Алеша, мне нужно идти. Подожди меня, моя смена скоро заканчивается, – попросила она.
Через полчаса она вышла из бара, села в его машину. Достала салфетку и стерла помаду. Брезгливо поморщилась и выбросила салфетку в окно. Распустила волосы.
– Утомили они меня сегодня... Извини, Алеша. Так было нужно.
– Кому?
– Мне.
Он завел двигатель. Вспомнил, что дома осталось полбутылки вина.
– Я к тебе не поеду, – сказала она твердо. – Отвези меня домой.
Она ушла от мужа. Снимает квартирку-"голубятню". Пока зима – устроилась официанткой в баре. Все это она рассказывала, пока ехали.
– Эти итальянцы – деревенщина из Сицилии, но ведут себя, как настоящие пижоны. Когда играют в карты, подзывают меня, чтобы я снимала с колоды, и за это платят "сеньорите" по десять долларов.
Машина остановилась около ее дома.
– Все, спасибо. Мне пора, – Лиза взяла сумочку.
– Хочешь, я одолжу тебе денег? Вернешь, когда сможешь, – предложил он.
Она на миг нахмурилась. Посмотрела на него с любопытством, даже ласково:
– Нет, Алеша. Я постараюсь справиться сама. И, пожалуйста, не приходи больше в ту забегаловку. Не хочу, чтобы ты меня видел там.
– А где? Когда?
– Попозже… Мне нужно какое-то время побыть одной.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Лиза поднялась по лестнице и вошла в свою квартиру. Из-за низких скошенных потолков там постоянно приходилось пригибаться, чтобы не ушибить голову. В руках она держала конверт. По почерку сразу узнала, от кого письмо. Она небрежно бросила сумочку на кровать и, не снимая плаща, распечатала конверт.
Писала инокиня Мария.
"…Будь здорова и Богом хранима. Может, тебе удастся приехать к нам в пустынь? Хоть на пару дней. Познакомишься с сестрами, помолишься, отведешь душу. От Нью-Йорка к нам – если рейсовым автобусом – четыре часа езды. Иногда в Нью-Йорк по делам ездит на машине наш настоятель о. Лавр. Он смог бы тебя привезти, только назад тебе придется добираться самой.
Вот, пожалуй, и все, моя дорогая. Помогай тебе Господь.
Твоя во Х. I., недостойная монахиня Мария".