"Все дело, подлец, испортил, рассердил человека, - с укором подумал Евсей Данилыч. - Теперь не даст".
А Венька не унимался.
- На счетах-то у тебя ловко получается. Чего только дашь-то под эти костяшки?
- Дадим, - уверенно сказал Коркин. - Вот решили дать аванс на трудодни по два с полтиной. И каждый месяц давать будем. У тебя, Данилыч, сколько трудодней?
- Чего там! - махнул Евсей Данилыч рукой. - Семьдесят, не знаю, наберется ли.
- Ну, твоя вина, что мало. Получишь всего сто семьдесят пять целковых.
- Когда? - спросил Евсей Данилыч.
- Да хоть сейчас. Если у бухгалтера готовы списки, иди да получай.
- Ну да? - изумленно и недоверчиво спросил Евсей Данилыч. - Сейчас можно получить?
Коркин внимательно посмотрел на него.
- Да ты, я вижу, проспался только сегодня. Еще позавчера решили на правлении авансировать по два с полтиной. Весь колхоз знает.
Не сказав в ответ ни слова, Евсей Данилыч поднялся и направился к двери. Весь предыдущий разговор, и особенно упоминание Коркина о том, что его, Евсея Данилыча, могут утвердить бригадиром, требовал немедленного реального подтверждения.
Когда через несколько минут он вышел на крыльцо, там уже стоял Венька и зло расправлял исковерканную во время разговора с председателем шапку.
- Ну и жмот! - ища сочувствия, сказал он Евсею Данилычу. - Тугой человек, одно слово.
- Да уж точно! - охотно согласился Евсей Данилыч, но в голосе его слышалось скорей восхищение, чем сочувствие.
Проводив взглядом Веньку, напропалую топавшего по загустевшей грязи, он вынул полученные сто шестьдесят семь рублей, из них семнадцать тщательно упрятал за подкладку шапки, а остальные положил в карман.
К дому он подходил с лицом торжественным и лукавым. Сейчас он доставит себе маленькое удовольствие - покуражится, прикажет вздуть самовар, заставит чисто прибрать стол, откажется пить из надтреснутой чашки, а потом, когда жена будет доведена до предельного градуса и приготовится запустить в него какой-нибудь твердостью, вдруг объявит, что его хотят поставить бригадиром строительной бригады, и как бы в подтверждение этого бухнет на стол полторы сотенных… Знай, мол, наших!
А Венька между тем уже вышел за село и шагал по полевой дороге. Жаворонки трепетали в струящемся над полями воздухе, через дорожные колеи неуклюже перелезали еще сонные лягушата, рыженькая крапивница совершала свой первый полет, и Венька мало-помалу обмяк, захваченный и покоренный всеобщим праздником весны. Когда он нашел Варьку, то на лице его не было и тени прежней озабоченности и досады.
- Подрядился? - сияя своими русалочьими глазами, встретила его Варька.
- Куда там! - засмеялся он. - Такой тугой человек - не подступись. Придется в Устюжье ехать. Туда сами звали.
- В Устю-южье, - протянула Варька. - Да туда же сто километров…
- Сто десять, - поправил Венька. - Надо сегодня же подаваться, а то можно и упустить.
Он бросил на сухой закраек поля пиджак и предложил:
- Посидим.
Но Варька не двинулась. Опершись на свою рогатую мерку, она смотрела в землю, и по ее нахлестанным весенним ветром щекам блестящими струйками бежали слезы - слезы первого девичьего горя.
Спутники
Заведующий сельским клубом в Акулове Юра Молотков и врач Акуловской больницы Никольский, случайно повстречавшись на выходе из деревни Удол, шли по лесной дороге.
Была та пора осени, когда в сырых осинниках начинает горьковато припахивать корой, красится лист, и по утрам на стебли еще зеленой травы мелкими зернами ложится морозная матовая роса. Ни птичьей возни, ни стрекота кузнечиков, ни озорных набегов ветра на говорливое мелколесье. Все точно замерло в предчувствии недалекой зимы…
- Отличная пора, очей очарованье, - бессовестно перевирая пушкинские стихи, сказал Юра, настроенный на восторженно-грустный лад. - Который раз, Николай Николаевич, иду я этой дорогой, а между тем она все равно кажется мне красивой. Я думаю, лучше наших лесов нет на свете. Вы, конечно, всему тут чужой, все вам тут не нравится, а я - здешний. Я - без предубеждения.
Юра покосился на Никольского и, не дождавшись ответа, вздохнул. Ему хотелось поговорить.
Молодой доктор, с тех пор как появился в Акулове, вообще привлекал внимание любопытного и общительного Юры. Стройный, с эластичными движениями гимнаста, одетый в тяжелое пальто, шляпу, яркий шарф и ботинки на толстой подошве, он выделялся среди коренастых и немудро одетых акуловских хлебопашцев. К тому же в отличие от них - людей неторопливых, рассудительных - Никольский был резок, скор в решениях и порой ядовито-насмешлив.
Фельдшер Никодим Федорович с обидой рассказывал Юре, что, осмотрев больницу, Никольский презрительно усмехнулся и сказал:
- Стационар на три койки. Будем, значит, жить по Чехову: фельдшер - пьяница, у медперсонала - низкий уровень знаний…
И обратившись уже прямо к Никодиму Федоровичу, добавил:
- На работу, пожалуйста, являйтесь бритым. Больной должен уходить от нас со светлой надеждой в душе, а ваш вид не способен внушить ее.
Когда же доктору показали его квартиру - две комнаты при больнице с окнами в яблоневый сад - он очень удивил всех, сказав:
- Вымойте здесь и поставьте пять коек. Ну, что непонятного! Пять больничных коек. Не собираюсь же я выписать сюда родственников со всего света.
Поселился он в избе для приезжих.
По-новому загадочным и оттого еще более притягательным Никольский стал для Юры с тех пор, как поссорился с председателем колхоза, запретив своим работникам выходить в поле выбирать картошку.
- Вы что же, Николай Николаевич, не хотите колхозу помочь? - с укоризной выговаривал ему председатель. - Учителя работают, завклубом работает, библиотекарь работает, а ваши больничные отстают от всей интеллигенции - стыдно!
- В больнице много работы, - отрезал Никольский. - И колхозу мы помогаем именно этой работой. Не будем впредь тратить время на такие разговоры. До свидания.
Впервые Юра заговорил с доктором в библиотеке. Никольский пришел туда вечером и, едва переступив порог, сказал:
- У вас тут пылью пахнет. Надо чаще вытирать книги. Все до одной вытирать.
Юра заметил, как изменилось лицо библиотекарши Ниночки Стрешневой. Оно сразу приобрело какое-то смятенно-глуповатое выражение, словно у перепуганной курицы, когда та, растопырив крылья, с разинутым клювом, спасается бегством от озорного щенка. Заполняя карточку, Ниночка задержалась на графе "пол" и долго дожидалась ответа.
- Ну что же, посмотрим, что у вас есть, - сухо сказал Никольский.
Он пошел за перегородку и стал перебирать книги на полках. Ниночка услужливо подставляла ему табуретку, показывала расположение книг.
- Вот видите? - опять сказал Никольский, протягивая ей свои руки, серые от пыли. - А подбор литературы у вас бестолковый. В следующий раз, когда будете составлять заявку в библиотечный коллектор, позовите меня. Я вам подскажу.
- Вы бы, Николай Николаевич, в клуб зашли. Может, и мне подсказали бы что-нибудь дельное, - с нарочитым смирением сказал Юра.
- Зайду, - согласился Никольский. - Закончу свои реформы в больнице и зайду.
Теперь, встретив Никольского в Удоле, Юра обрадовался случаю свести с ним знакомство покороче. Они давно уже шагали бог о бок по узкой лесной дороге, но на все попытки Юры завязать разговор Никольский неохотно поддакивал или вовсе не отвечал, глядя на легонькую, в короткой бобриковой тужурке фигурку спутника, как на пустое место.
- Оба мы, Николай Николаевич, принадлежим к сельской интеллигенции, - не унимался Юра, - а между тем вы сторонитесь меня и упорно не хотите вступать в дружеские отношения. Этого я не понимаю. Может, вы кичитесь своим высшим образованием, так это, скажу вам, отсталый взгляд на вещи. Не одни вы сейчас в деревне с высшим образованием, а между тем другие не проявляют к окружающим такого пренебрежения. Скажите, например, зачем вы обидели Никодима Федоровича?
- Разве я его обидел? - спросил Никольский.
- Еще бы! Ведь вы сказали, что он пьяница…
- A-а, так я сказал правду.
Юра обрадовался - хоть вяло, неохотно, но все же Никольский отвечал ему.
- Пьяница - это еще не доказано, - воодушевленно заговорил он, - а между тем Никодим Федорович - старый, опытный и знающий фельдшер, который на протяжении многих лет с успехом заменял здесь врача. Его у нас любят, верят ему. Он наш земляк…
- Перестаньте, Юра, хвалить свое только потому, что оно ваше, - с раздражением перебил его Никольский. - Ни черта ваш Никодим Федорович не знает. Умеет йодом да ихтиолкой мазать - и все тут. Я свой персонал за книги засадил, так фельдшер и читать-то новую медицинскую литературу не может. А на моих лекциях спит с похмелья… И авторитет ему создали такие же пьяницы. Он угадывает, исходя из своего опыта, их похмельное состояние, а они удивляются его проницательности и думают, что он руководствуется новейшими открытиями медицинской науки.
- Ну уж вы перегибаете! - возмутился Юра. - Какие же пьяницы? У нас народ хороший, работящий.
- А кому я частенько зашиваю раны на голове, как не участникам рукопашных инцидентов в сельской чайной? - усмехнулся Никольский, - Зашел я как-то в клуб… Вы, кажется, просили меня об этом, но я и без просьбы зашел бы, будьте уверены… Там же у вас, Юра, мухи дохнут! Толпятся парни и девушки в пальто, какой-то завсегдатай свадеб с кудрявым чубом дергает гармошку, стены увешаны мобилизующими плакатами… Да глядя на эти плакаты, только и остается запить со скуки.
- И до меня добрались! - усмехнулся Юра. - Наш клуб лучший в районе, я грамоту имею.