- А я, говоря между нами, себя, Данаечку, очень люблю. Такая душечка (восклицательный знак). И за что только ей досталась такая неудачная жизнь? Мужей не любила. Любила не мужей. Детей не было. Один Чёртушка, да и тот оказался не котом, а кошкой.
- Да, не повезло тебе с ним. Да и со мной тоже.
- Ну, скажи толком: почему ты меня не любишь?
- В таких делах не спрашивают "почему".
- Любишь Магду?
- Привязалась ты ко мне с этой Магдой. Сказано: нет, не люблю.
- Если не Магду, так кого? Неужели эту змею, Марианну? Кстати, как ее отчество?
- Андреевна.
- А фамилия?
- Моя. Если за это время не изменилась. Могла развестись в одностороннем порядке. А на что тебе ее фамилия?
- Просто так. У тебя ее карточки нет?
- Нет.
Нешатов вспомнил ту, с выколотыми глазами, и передернулся спиной.
24. Соперницы
Марианна Нешатова вернулась с работы в семь часов - проводила родительское собрание. Одна из самых тяжелых работ: тридцать человек, и у каждого свое дитя - центр мира.
Лифт, как нарочно, не ходил. Она стала подниматься по лестнице. Сердце... Рановато вы стали жаловаться на сердце, Марианна Андреевна.
Сверху вниз, галдя и пересмеиваясь, шла компания юнцов. Шаркали подошвы по ступеням, стонала гитара, которой, видимо, стукали по перилам. Марианна поджалась внутренне, как всегда, когда встречалась с такими компаниями на улице, во дворе... В хохочущем многоголосье она различила голос сына, его типичное "пля-а-вать!". И в самом деле он спускался по лестнице вместе с другими, без шапки, вяло замотанный шарфом, вихляя ногами, глубоко засунув руки в карманы. Юнцы были долговязые, небритые, нетрезвые. Позади всех топала какая-то девушка, невзрачная, серая лицом.
- Паша, - окликнула Марианна.
Он остановился на площадке, отстав от компании. Бледный до синевы, кривой плечами, коленчатый.
- Привет! Это ты кстати появилась. Слушай, мать, подбрось десятку.
- Паша, я тебе вчера дала двадцать пять. Неужели потратил?
- Занял в долг одному парню.
- Не "занял", а "дал в долг", - автоматически поправила Марианна. - "Занять" можно не парню, а у парня.
- Правильность родной речи, - скривился Павел. - До чего вы все нудные, педагоги. Вот и наша русачка такая же: ей говоришь, а она ошибки поправляет. Пля-а-вать на содержание, была бы форма. В общем и целом гони десятку.
- Паша, ты знаешь, у меня эти десятки на полу не валяются. Каждая достается трудом.
- А труд надо уважать, и тэ дэ, и тэ пэ. Мораль мелкой буржуазии. Не хочешь просто дать - займи. Извиняюсь, дай в долг. Верну с процентами.
- Под какие такие доходы ты занимаешь деньги?
- А это уж мое дело. Может быть, я по ночам грузчиком работаю.
- По ночам ты не работаешь, а спишь. Утром в школу тебя не добудишься.
- Теперь уже и спать мне нельзя! И это называется воспитание! Юному организму необходим сон.
- Не паясничай.
- А ты не задерживай. Меня ждут. В последний раз спрашиваю: дашь?
- Нет.
- Ну и подавись своей десяткой.
- Паша!
Снизу раздался свист, и несколько голосов крикнули:
- Раз, два, три... Ушат!
- Что это значит - "Ушат"? - спросила Марианна.
- Моя подпольная кличка. Некогда мне с тобой. В общем, не жди.
И загрохотал вниз по лестнице.
Марианна продолжала свой тягостный путь наверх. Руки у нее дрожали. Снизу доносилось греготание. "Грегочет какая-то тварь" - это Помяловский, "Очерки бурсы". И Паша с ними. Ключ бился, не попадал в скважину. Вошла. Та самая, отдельная, двухкомнатная, которой так радовались тогда с Юрой. Юры нет. Паши нет. И винить некого, сама виновата во всем.
Заглянула в кухню - там остатки какого-то пиршества. Бутылки, окурки, грязная посуда. Из крана течет вода. И не завернули... Начала мыть посуду. Мыть и ставить. Мыть и ставить. За стеной прогрохотал лифт. Напрасно пешком поднималась, надо было подождать.
Каждая моя слеза заслуженна. Но Паша-то, Паша в чем виноват? Вырос без отца. Когда спрашивал: "Где папа?" - отвечала: "Папа от нас ушел". Среди его товарищей немало было таких, брошенных. Старалась дать ему побольше, чтобы не чувствовал себя обездоленным. Работала на полутора ставках, давала уроки... Хочешь магнитофон - пожалуйста. А ему ничего не надо было, кроме отца...
Вся беда в этом чувстве вины перед Пашей. Если бы не оно, воспитала бы его лучше. Хотя кто знает? Воспитание - всегда загадка. И мы, педагоги, ничуть не лучше умеем воспитывать, чем простые смертные. Где, где, когда я его упустила? Если бы знать! Впрочем, зачем знать? Другого сына у меня уже не будет.
Позвонили в дверь. Коротенький, робкий звонок. Неужели Паша вернулся? Не может быть! Нет, не он. Незнакомая женщина, щеголеватая, в импортных сапогах, шапка лисьего меха, из-под шапки желтые волосы.
- Марианна Андреевна?
- Это я.
- Меня зовут Даная. - Рука у гостьи была энергичная, маленькая, теплая.
- Раздевайтесь, проходите, пожалуйста. Только извините, у меня беспорядок.
Сказать про эту обстановку "беспорядок" значило ничего не сказать. Нагажено было экзотично, преднамеренно. Брюки переброшены через люстру, горшок с цветком опрокинут, корни жалобно высунулись в воздух. Мальчики забавлялись...
- Только что пришла с работы, - пыталась оправдаться Марианна.
- Ничего, я привыкла, - сказала Даная. "Значит, это у них семейное", - подумала она.
Сели. Марианна скрестила на коленях тонкие руки. Даная волновалась.
- Марианна Андреевна, я пришла к вам без приглашения. Адрес узнала в справочном. Нужно было позвонить по телефону...
- Номер переменился.
- Дело не в этом. Если бы я позвонила, вы бы мне наверняка отказали встретиться. А мне нужно было видеть вас обязательно.
- Пожалуйста, я вас слушаю.
- Дело в том... Ну, коротко говоря, дело в том, что я любовница вашего мужа.
- У меня нет мужа.
- Все равно, бывшего мужа. Мне необходимо с вами о нем поговорить.
- Почему со мной?
- Потому что вы его хорошо знаете.
- Допустим, что так. Знала, во всяком случае.
- Как вы думаете, способен он на дурной поступок?
- Странный вопрос. Пожалуй, способен. Но не на пользу себе, а во вред.
- Это вы хорошо сформулировали. Я тоже что-то такое чувствовала. Попутно еще один вопрос: вы когда-нибудь были брюнеткой?
- Никогда.
- Значит, этот вариант отпадает.
- Какой вариант?
- Неважно.
- Даная... А по отчеству?
- Просто Даная. Я еще моложусь. А вы?
- Даная, я не понимаю, что за странные вопросы. С Юрой что-нибудь случилось?
- Боже упаси. Ничего не случилось. Просто я его люблю, но не понимаю и хочу лучше его понять. Мне хочется разобраться, почему он несчастен. И как с этим бороться? Если бы я могла сделать его счастливым ценой отдачи другой женщине, я бы его отдала обеими руками, честное пионерское. Его горе прямо разрывает мне душу, это красиво сказано, но правда. Поэтому я к вам и пришла. Конечно, вы не можете обеспечить, чтобы он меня полюбил. Но помогите мне хотя бы понять его. Может быть, я к нему найду более удачный подход. Наш разговор, конечно, не похож на разговор двух соперниц. Если бы я была счастливая соперница, с моей стороны это было бы нетактично. Но я несчастная соперница... - Даная уткнулась лицом в ручку кресла и зарыдала.
Марианна растерялась:
- Успокойтесь, выпейте воды. У меня есть сердечные капли. Дать?
Даная трясла головой:
- Не поможет. У меня сердце, как у слона. И вообще плакать полезно. Это даже в одном научном журнале написано... - Она высморкалась. - Надо открывать... свои шлюзы...
- Ну, открывайте, я подожду.
Отплакавшись, Даная повеселела:
- А почему у вас брюки висят на люстре?
- Это не у меня. Это развлекался мой сын Паша с товарищами.
- У вас сын? Тоже для меня ново. Сколько же ему лет?
- Скоро семнадцать. В девятом классе.
- Похож на Юру?
- Что-то общее есть.
- Ведь Юра, строго говоря, нехорош. Красивы в нем только глаза и общая отвлеченность. Я иногда сама не понимаю, что я в нем нашла. Есть у нас в отделе Феликс Толбин. Он и Юра - это небо и земля. Феликс - буквально красавец. Зубы белые-белые. И особая такая улыбка - молниеносно возникающая и молниеносно пропадающая. Ну что бы мне влюбиться в него?
- Даная, вы меня извините, я хочу здесь хоть немножко прибрать.
- Не надо. Здесь хорошо. Нелепо. Эти брюки на люстре. Как раз под стать моему настроению.
- Вы курите? - спросила Марианна.
- Очень редко. После тяжелых переживаний. Мой кот Чёртушка, впрочем, не кот, а кошка, я его по инерции зову котом, - оказывается, очень любит есть окурки. Залезет лапой в пепельницу, вытащит окурок и жрет. Причем только окурки, целая сигарета его не интересует. Это явление меня так заинтересовало, что я даже утешилась в своем горе.
- А я курю.
- Давайте закурим. Будем считать сегодняшнюю встречу за тяжелое переживание.
- Только перейдем на тахту.
Перебрались на тахту, поджали ноги и закурили. Через час они разговаривали уже на "ты".
- Какие у тебя красивые ноги, - говорила Даная, - вечный предмет моей зависти. У меня ноги тоже ничего, прямые, но массивные, особенно сзади. В целом-то я смотрюсь. А как ты с ним познакомилась?
- На дне рождения у моей подруги. Танцевали. Юра тогда был очень красив, поразил меня с первого взгляда. Лицо какое-то летящее. Похож на архангела Гавриила, или кто у них там является к деве Марии.