Все общество двинулось из деревни по росистым полям. Впереди ехали Катерина Николаевна с князем Сам-бикиным, за ними две девочки с берейтором; за берейтором Nelly и Милькеев, потом предводитель с Баумгарте-ном. Сзади всех остались Федя с Рудневым и молодой Лихачов. Он был тоже в Московском университете и скоро разговорился с Рудневым.
- Вы когда кончили курс? - спросил Руднев.
- Я? Я курса не кончил. Я только год или два был всего...
- Что же так?
- Надоело мне, по правде сказать. Грановского слушал, Кудрявцева иногда... А вообще-то я не очень люблю всю эту работу, я люблю вот деревню. Ну, и бросил. Сухая материя - эта юриспруденция. Я больше все на бильярде.
Мало-помалу разговор перешел на семью Новосиль-ских и Милькеева, и Рудневу удалось наконец толком добиться от него, что это за Милькеев, кто он и как он сюда попал.
- Он очень способный малый, - сказал небрежно Лихачов, - только чудак ужасный, помешан всегда на разных правилах - правилами живет... Я его давно знаю.
- Неужели он все делает по заказу или напоказ?
- То есть, не то что напоказ. А он, как сам выражается, дорожит "самым фактом красоты", он будет один на необитаемом острове - так и там то же... "Поэзия есть высший долг... Исполняют же люди долг честности, а я исполняю долг жизненной полноты". Вот этакие вещи, и за них он готов на виселицу... Очень добр, впрочем... Вообще, отличный малый... Будете вы нынешнюю осень ездить с собаками?
- Не знаю, право, Александр Николаич; Ерза околела, и дядя забросил псарню... хотелось бы обзавестись...
- Я могу вам с удовольствием предложить двух щенков от Лётки... заезжайте ко мне - выберете сами... Интересная помесь вышла от Крымки и Густопсового!..
- Благодарю вас... А Милькеев охотится?
- Куда ему!.. Он все с каким-то насосом ходит, из барышень поэзию выкачивать. Это - одна из его специальностей. Уже очень влюбчив и снисходителен.
- А что это я слышал - он к вам пешком пришел весной?
Лихачев махнул рукой и засмеялся.
- Этих штук сколько угодно! Потом продолжал серьезно: - У его отца славное именьице, душ в двести. Бросил все это, перессорился с братом и сестрой. Душно ему с ними: атмосферу, говорит, сгущают. Он ходил в опол-ченье, но, благодаря австрийцам, дальше Киева не пошел. Влюблен был там разом в трех: в еврейку, в помещицу и в хохлушку - Оксану. Он, я думаю, нарочно их отыскал и привел в порядок... Потом приехал домой к отцу готовиться на магистра... Вдруг, Бог знает почему, поссорился с родными, и в марте, в самую распутицу, поехал к нам; денег у него было мало и достало только до нашего уездного города, а остальные тридцать верст то пешком, то на обозы садился. Да это еще с ним не раз будет.
- А вы не знаете именно, за что он поссорился с отцом?
- Чорт знает, право! Отец его - капризный и скучный человек... Зять у него хитрый... сестра пустая. Она уже давно ему надоела, но он не хотел с ней прервать, потому что она а la Sand жила с этим зятем, ну, долг, знаете, правила его... Ходил, скучал у них. Отец ее не принимал, другие братья тоже. Как же ему не ходить! А потом, как она вышла замуж и приехала к отцу в деревню, и рассорился.
- Что же ему именно в них не понравилось?
- Да это вы бы у него когда-нибудь расспросили, он расскажет с удовольствием... Впрочем, вот еще что можно сказать, что он из тех людей, которых тонкие ощущения важнее крупных... Найдет у себя искру - и раздует ее, и надо отдать ему справедливость, с энергией идет по своей дороге... Не мог, говорит, видеть, что зять такой худой и чисто выбритый, все цаловал шею сестры; а шея у нее старая; а сестра и кричит на зятя и детски жеманится... За людей потом что-то вышло... Пришел к нам на Страстной и говорит: "Я к вам пришел есть; кормите меня". Рад, как Бог знает что... Хохочет... Ну, мы все его очень любим... Как нарочно, в Троицком не было в это время учителя, и Катерина Николавна хотела писать в Москву; мы его и устроили туда. Теперь пишет свою диссертацию.
- О чем она?
- Из государственных наук что-то, что-то вроде "О влиянии учреждений на нравы" - это одну; и другую, на всякий случай, маленькую, уже кажется изготовил, если ту нельзя будет пустить в ход: "О прямых налогах". Эта, кажется, у него тоже готова. Пробовал он мне читать... Да уж очень скучна! На деле все это прекрасно, но в книге...
Когда они поднялись на горку, навстречу им от передовых отделился Милькеев.
Лицо Лихачева повеселело... Милькеев тоже улыбался.
- Ну, что ты? еще не весь сок выжал из британки своей?
- Перестань врать, - отвечал Милькеев с недовольством. - Доктор, вас Катерина Николавна просила догнать ее на минуту, хочет что-то у вас спросить.
Когду Руднев отъехал от них, Милькеев спросил у Лихачева: - Что он, каков этот Руднев?
- Не знаю, право, душа моя; кажется, обыкновенный студент, и, если не ошибаюсь, довольно скучный и бесцветный. Все выспрашивает... Видно, своего запасу немного... А ты что поделываешь... Не грустишь?
- Нет, не грущу... Каждый день все благодарю тебя и твоего брата, что вы меня в Троицкое определили... Из дому, слава Богу, писем нет. Забыл я об них.
- Это главное, - отвечал Лихачев. - А ты слышал новость - этот несчастный Самбикин привез от мужа Катерины Николаевы письмо и отдал ей сегодня поутру. Просит взять к себе на воспитание сына от француженки, которая была гувернанткой Маши и которую он обольстил.
- Возьмет она или нет? - спросил Милькеев.
- Еще бы не взяла! Такая оказия для нее - праздник. Она теперь поздоровеет на три недели. Поедем-ка к Nelly, ее ami Joseph совсем уж заел скукой!
Пока они говорили, Руднев подъехал к Катерине Николаевне и спросил, что ей угодно.
- Вы, кажется, занимаетесь физиогномикой, - сказала Новосильская, - не можете ли вы по описанию князя узнать, какой характер у ребенка лет восьми?
- Я думаю, - заметил Самбикин вкрадчиво и тихо, - очень трудно узнать, какой характер у ребенка. Дети везде одни, и все от воспитания...
- Этого нельзя сказать, - перебил Руднев сухо. - А какое лицо у этого мальчика?
- Как бы это вам описать? Это трудно! Глаза у него светлые, лицо очень белое, худощавое...
- Нос и рот обыкновенные, примет особых нет, - докончил Руднев. - Так паспорты пишут!
Красивый князь покраснел и застенчиво улыбнулся, а Катерина Николаевна одобрительно взглянула на язвительного мудреца.
- Нет, вы не живописец, - сказала она Самбики-ну. - Впрочем, вы не беспокойтесь, я обдумаю... Вы говорили что-то об моем муже, когда я позвала доктора?
Руднев, полагая, что он больше не нужен, поспешил отъехать от них, а Катерина Николаевна продолжала: - Вы не стесняйтесь - говорите мне все...
- Граф очень грустил все это время после смерти Clйmentine, - отвечал Самбикин, - и ампутированная нога его иногда страшно болит в рубце. Мне, право, так его жаль! Граф - такой милый, такой добрый, и судьба бедного Юши его сильно озабочивает.
- Успокойте его поскорее, что я не прочь и подумаю. Денег на воспитание мне не нужно. Пусть лучше те пять тясяч, которые остались от матери, пришлет, я их спрячу для Юши, а он все промотает...
- Вы слишком строги к бедному графу, - с вялой любезностью отвечал Самбикин.