Рада бабенка полтиннику, и хоть думала она за холстину свою рублика четыре получить, и хоть она все-таки топочется как-то нескладно и головою вертит, получая полтинник, но все же рада, что успела товар свой продать. А тут уж целая куча мужиков и баб стоит, своей очереди дожидается. Без шапок все, ровно перед начальником, стоят и мнутся, с ноги на ногу тихохонько переступают.
- За милостью вашей, Иван Липатыч, рождеством еще ржицы вам привозил, маленько должку оставалось, - получить бы желательно было.
- Некогда мне с тобой разговаривать. В слободное время толкнись, получишь сполна, а теперь не мешай.
- Надобно нам очинно деньги-то…
- Разговаривай по субботам. Мне, думаешь, не нужны деньги-то? Расходу-то побольше твоего держим.
- Вестимо побольше, - уныло поет мужик: - только ты выручи меня, Христа ради.
- Иди уж, иди поскорей, - шепчут мужику из толпы…
- Батюшка, Иван Липатыч! Снабди ты мне, бога ради, три серебра! Я тебе вот и заклад принесла, - плачет старуха-мещанка и какое-то старое ситцевое тряпье благодетелю показывает.
- Нет у меня такой суммы. Не мешай, бабка.
- Батюшка! Сына становой в кандалы кует - откупить хочу. Родителя твоего покойного знала. Он мне давал, бывало, взаймишки-то, дай и ты.
- Нету, нету, баушка! Поди-ка ты отсюда, не разговаривай ты пустяков-то, старый ты человек.
- Штобы у тебя и не было их никогда, разбойник ты безжалостный! Штоб вам обоим с батькой с твоим, мошенникам, не видать ни дна, ни покрышки, проклятым, - вопит сердитая старуха.
- Ишь, старая, ругается как, - сквозь зубы бормочет Иван Липатыч: - грех только бранить стариков-то; я бы тебе нос-то утер…
Еще новый проситель приходит. В руках у него пара гусей и новый нагольный тулуп.
- Иван Липатыч, - говорит новое лицо и смеется. - Будьте благодетелем, освободите от ноши. Век буду бога молить.
- Ну, уж ты мне! - отвечает Иван Липатыч и тоже смеется. - Издалека?
- Будьте без сумнения. В город вчера ходил, так назад когда шел, на дороге попалось. Должно быть, обронил кто-нибудь, ха-ха-ха!
- То-то обронил! Ты смотри у меня, не очень подбирай.
- Без сумнения, осторожность надо соблюдать, потому шея у меня не купленная. Тоже ведь мы бережем шею-то, ха-ха-ха! Прикажите четыре серебра получить, - праздник.
- А ты в самом деле береги загривок-то, парень. Четыре серебра! Ишь его расхватывает. На-ка вот получи рубь-целковый!
- И на том благодарны. Нам это все равно. Ха-ха-ха! Нам это летошнего снега дешевле. Только нельзя ли у вас под перед одолжиться. На предбудущую службу пошло бы. Не обернусь я рублем-то.
- Будет с тебя в трынку-то поиграть, а то коли нужно что, поди в лавке возьми.
Парень этот, видите ли, с цапанным приходил. Молодцы такие очень занозисты. Им и хозяева-то в пояс кланяются, потому ежели что не по нем сделается, умеют они под купецкие крыши красных петухов запускать.
Обеими руками, как видите, жар загребает Иван Липатыч.
Тут опять пошли у него расчеты с мужиками, у каких хлеб он ссыпал.
- Ты, шершавый, получай, подходи, - говорит ближнему мужику Иван Липатыч. - За семь мер по три гривенника рубь восемь гривен.
- За восемь, кормилец. Гляди, вон на бирке-то сам же наметил.
- Это уж ты гляди да дома с женой считай, а мне с тобой валандаться некогда. Вишь, народу сколько, не ты один.
- Это точно. Только дома я мерял, ровно четверть была, и у тебя давеча столько ж намеряли.
- То-то, то-то, говорю: на печь поди домой разговаривать-то, не в пример тебе теплей будет там. На-ка, получи поди: вот тебе рубь, а вот тебе трехрублевый. Эх, хороша монета-то! В клад хотел было положить, ну, да уж бог с тобой, огребай деньги: а пятачок за мной будет, - после заедешь когда.
- Додай теперича, Иван Липатыч. Тебе все равно.
- Чудак ты какой - погляжу я на тебя! Давай, пожалуй, с пятирублевой бумаги сдачи. Мне твоего не надобно; душа-то мне всех твоих денег дороже. Ну ступай, ступай поскорее, - давай другим место.
Другой подходит мужик.
- За три четверти по семи рублей, - бормочет как будто для себя Иван Липатыч:- двадцать рублей. Скостить што ль што-нибудь? Берешь, берешь у тебя всякую залежь, а благодарности от тебя никогда никакой нет. Ой, малый! Говорю я тебе: оставь ты свой норов собачий. Будешь ты у меня в город с своим хлебом прогуливаться. Сам покупать у тебя не буду и другим никому не велю.
- Можешь ты это завсегда сделать, коли господа бога не боишься. Только скостить я тебе ничего не скощу, а за три четверти по семи рублей не двадцать рублей выходит, а двадцать один. Ты мне их и давай.
- Ладно, ладно. Получи-ка поди.
- Еще рубль подавай.
- Ну это ты после приди, а теперь неравно обожжешься. Подходи, ребята, некогда мне с вами разговаривать. Нищую братию обделить еще нужно.
- Рубь, Иван Липатыч, давай. Деньги нужны, - пристает мужик.
- Приди с нищими вместе - два, может, получишь.
- Самому приведи бог, а мне мое подавай.
- Мне-то когда приведет, а ты-то уж клянчишь, музлан необузданный. Подходите, ребята, скорее, а то все деньги раздам, ждать вам придется.
- Нечего ждать-то - сейчас подавай, - пристает мужик с собачьим норовом.
- Подождешь. Сколь ты глубоко в землю-то врыт, не вижу; а на виду-то ты не очень широк, подождешь.
- Не больно ж и ты из земли-то вырос. Деньги, сказываю, подавай.
- Уж заставлю же я тебя, парень, молчать. Засажу я тебя хлеб ссыпанный из амбара по зернышку назад выбирать.
- Много будет. Утрись прежде, а там уж и лезь в приказчики-то.
- Ну, да живет - живет девка за парнем. Есть нечего, зато житье хвалит. Ты вот увидишь у меня, что еще не рождался ты, а я уж утерт был. Паренек! Обрати-ка ты лошадь его в ворота оглоблями да хлестни ее раз-другой покрепче. Может, она поумней своего хозяина выйдет: третьего не дождется, домой убежит…
- Своих хлестай, а мою не трожь, - говорит мужик и хозяйского парня отпихивает. - Погоди, сам уйду, деньги только дай получить.
- После посева получишь, когда новые вырастут, а теперь у меня одни только старые монеты остались. Хлещи, малый, лошадь-то, видишь - некогда.
Малый хлестнул лошадь, и она, как угорелая, бросилась со двора.
- Разбойники, душегубцы вы преисподние! Когда вы разбойничать перестанете? - закричал мужик.
- Што ты разорался, суконное рыло?
- Деньги подавай.
- На! Вот тебе, волк ты несытый! Широка у тебя глотка-то, я ее засажу! На! Вот тебе, вот тебе! Будешь ты у меня купцов разбойниками обзывать.
- Батюшки! Караул! - раздалось по всему посадскому базару.
- Вот тебе за караул еще, скалдырник ты эдакой! Для праздника великого руку-то с тобою осквернил…
Со всего базара сбежался народ и смотрел, как Иван Липатыч мужика бил. Все он ему лицо в кровь избил и со двора взашей вытурил. Не буянь, говорит…
Правду сказать: глуп наш степной народ. Вот хоть бы этот мужик. Ну чего он перед хозяином бодрился? Только что для праздника согрешить его вынудил, да себе эдакую благодать получил по салазкам…
Такие-то обороты торговые чуть ли не каждый день на дворе Ивана Липатыча совершались. Многих он мужиков, какие уж очень к нему за деньгами пристают, смертельным боем бьет, затворивши ворота.
Да оно, пожалуй, и запирать ворот не следует, потому никто не пойдет заступаться. Исстари у нас это ведется: без всякой опаски богатые бедных колотят, да еще так тебя нужда-то пригнет, что ты же его благодарить станешь; спасибо, мол, что уму-разуму поучил.
Вот и прошел день в таких хлопотах. Близится к празднику время - и ждут его все не дождутся. Ребятенки то и дело у матерей спрашивают:
- Скоро ли, мама, молоко и красные яйца с колокольни слетят?
- Скоро, скоро, - отвечает мама.
- А может, они прилетели уж? Ишь вон сколько наставила ты молока и яиц. Дай-ка мне чуточку. Я бы покуда отведал.
- Грех теперь про это говорить. Спи, поди, завтра после обедни всем накормлю.
"Господи! Когда же это обедня-то начнется?" - думает нетерпеливый ребенок и в думе своей засыпает, а во сне снится ему, что отошла уж обедня и кормит его мамка всеми скоромными снадобьями, за которыми она просидит до самой заутрени.
Темная ночь накрыла собой и посад и село. Никого на улицах нет, только старые старухи сельские по улицам грязным чеботами своими праздничными хляскают. Отправляются они в церковь на всенощное бдение, чтобы послушать деяния апостолов святых. Радостно умиляются их старые души, когда в ночной тишине заслышится им про воскресенье Христово пенье святое, которое на папертях базарных церквей слаживали молодые мещане к завтрашней службе великой.
Двум младшим братьям своим, молодым, еще не женатым парням, и всему семейству своему в такой час ночной Иван Липатыч такую речь вел: