* * *
На прицельной рамке цифры - а солдаты сплошь неграмотны… Я принимал слова солдат о русской винтовке за их мнение, вынесенное из опыта. Оказывается из словесности. Любого сряду "старого" солдата спросить: "Ну, а как наша винтовка, хороша?" - Отвечают слово в слово: "У нас отличное ружье. Оно бьет метко на далекие расстояния и заряжается скоро, а потому из него можно и стрелять скоро". Но что нас стрельбе не научат, в этом у меня не остается более сомнений. Тиров нет, не хватает, а водить на стрельбище за город - взад и вперед шесть часов. Нет, казарма ничему, кроме отдания чести, не научит. Тренировка, только тренировка.
Кавокин за эту войну трижды ранен, а "немца и знати не было." Какая-ж прицельная стрельба? А на близкие расстояния - эта война воскресила гренадеров. При наступлении "волной" винтовка на ремне, а в руке граната. Винтовка есть не что иное, как штык на палке. Метать гранаты нас не учат. А, ведь, разве один из ста тысяч солдат занимался метанием в каком-нибудь спортивном кружке. Да и то едва ли. В детстве камешки бросали. Армия должна уподобиться Давиду в борьбе с Голиафом. Нам это оружие только показали, для ознакомления. Да и метать холостую гранату, не видя эффекта - это все равно, если бы стрелка учить выстрелами из холостых патронов.
Миллионы людей оторваны и их вооружат винтовкой, как будто мы собираемся вести партизанскую войну. Так оно, повидимому, и будет.
Русская армия и наступает по бабьи, чтобы отступить. Мы до сей поры только "поддавали" немцам. Это не наступление, а контрэктация.
* * *
Бывало смотришь на конькобежца или лыжника: как он не замерзнет, если мне и в шубе холодно. Но какая это прелесть! Шинелишка старая, потертая, видимо была в боях - дыры хорошо заштопаны. Поверх белья шерстяная фуфайка. Ноги обернуты в газетную бумагу и толстую портянку. И все тело радостно дышет. Вероятно, все тело - такое ж пунцовое, как лица. Но надо все время двигаться. Прекрасно, если скомандуют погреться: "Бегом марш". - "Я вам покажу, серые черти. Взвод, стой. Стоять вольно". Другие маршируют, фехтуют, бегают. Мы стоим. Тело стынет, и кажешься себе одетым в сухую рыбью чешую…
* * *
Россия начинала войну, смотрясь в зеркало. Даже летом и осенью 1915 г., когда дело было уже довольно ясно, мы все еще любовались собой, своим порывом, своим напряжением. Восхищение Нарцисса. И казнь будет та же, которой был обречен Нарцисс. Армия поглотила все образованные силы страны. Но как мало разума! Что они внесли в армию? Когда мы маемся на плацу, прапорщики в лихо заломленных папахах гуляют стаей, видимо, скучая. В казарме мы офицеров не видим. Впрочем, ведь, пошел уж второй сорт. Лучшие кадры прапорщиков выбиты. Через школы проходят люди полуобразованные, без всякого жизненного опыта, юнцы… Они добросовестно исполнят свою обязанность: поведут ничему не обученных людей в бой и сами будут убиты в первую голову.
Ничего не выдумано. А если выдумано, то почему от нас держат в секрете? Бежишь, как идиот, орешь "ура" и колешь соломенного немца на колесиках.
ПАЦИФИСТ
- "Что не поешь?" - "Я эти песни петь не могу - дьявола тешить." - "А какие же?" - "А вот какие…" И он запел баптистский романс Христу. Именно романс, потому что они по женски как то влюблены в Христа, или его самого трактуют, как даму сердца. - "Замолчи!" - "Молчать я буду, а беса тешить не хочу".
На словесности. - "Что такое присяга?" - "Я на этот вопрос отвечать не могу." - "Почему не можешь?" - "Потому что мой господь запретил мне клятву".
Учитель опешил. Неловкое молчание. Я обращаюсь к Щенкову: - "Он вас и не заставляет присягать, а только сказать, что такое присяга." - "На этот вопрос я отвечать не буду. Хоть жгите меня". Учитель отправился за подпрапорщиком Клюйковым (контр-разведка). Мы, сидя на нарах, с любопытством ждем, что будет. Приходит Клюйков. - "Который?" - "Вот этот." Посмотрел на него, прищурясь: - "Не принуждайте его. Они все делают, только присяги не дают и ружья в руки не берут". И ушел. Тем пока дело и ограничилось. Щенков приосанился, а товарищ Прудников ему с упреком сердечным: "Что ты во Христа веруешь, это ладно, а вот, что других в свою веру сбиваешь, это уж с твоей стороны довольно некрасиво". Щенков торговал на Сухаревке вязаными изделиями. Вот его и спрашивают: - "Ну, а как, если гнилые перчатки, а покупатель спрашивает прочны ли? Ты как ему отвечаешь?" - "А так отвечаю: смотрите сами, какие, я их не вязал, не знаю!" - "Так значит и сам ты, когда товар берешь, не вникаешь гнилые иль как." - "Вникаю!" - "Вот то-то и есть".
Кой-кто однако-ж к Щенкову приклеился. И слышу разговор вполне разумный. Щенков спрашивает: - "За добровольную сдачу в плен, что полагается?" - "Смертная казнь." - "А ты знаешь, сколько у нас добровольно в плен попало наших?" - "Сколь?" - "Три миллиона человек." - "Ай-яй: " - "Три миллиона надо повесить. А знаешь сколько палач с головы берет? Двести рублей. Одним палачам надо заплатить шестьсот миллионов рублей. Да веревки, да то, да се". "Здорово…" Щенков говорит неутомимо. И в казарме и на плацу, как только дадут оправиться. Вечером укладывается спать и все говорит и говорит, пока на него не заорет взводный: - "Щенков, замолчи! Надоел, сукин сын. Бубнит, как муха." Щенков смолкает на короткое время, а потом в темноте раскрывает евангелие и громким шопотом начинает читать. Евангелие он знает наизусть. Говорят, что его "уберут" в санитары.
* * *
Приборы, станки, мишени и чучела ночью хранятся в женском монастыре (во дворе). Как приходим, чуть не полроты отправляются выкатывать чучела, выносить станки. Расставляют по полю мишени - поясные, грудные, головные, прицельные станки. Зеркало для наводки. К зеркалу подходят поглядеться прапорщики и франты из нижних чинов… К обеду декорации убирают, после обеда снова ставят. Как пошлют убирать - у всех на поле вздох облегчения скоро в казарму. Сегодня в яму посреди поля собрались было стрелять дробинкой, да молоток забыли, нечем заколачивать… "Вола пасем". Но, ведь, война еще продолжается? Кого же и для чего мы обманываем!
Монашенки смотрят на нас сокрушенно: "Помоги вам царица небесная". По кочкам замерзшей грязи в монастырский двор солдат бородатый катит за оглоблю соломенного немца на колесиках, - как игрушечный конь. Все руки обил проклятый немец. Солдат, хоть и в святом месте, отчаянно лает, въехав в "святые ворота" - чуточку полегче и более литературно: "Навязался ты на меня, окаянный, будь ты проклят." Две клирошанки, быстрые и юркие, как мышки. - "Дядя! Да ты его ударь." - "Ему не больно!" - сердито и угрюмо отвечает солдат.
* * *
На монастырской колокольне недурно звонят, хотя однообразно. Бегать ротой широким кругом под колокольный звон приятнее, чем под барабан. На колокольню набирается монашенок черно: смотрят, как нас "мают." В большой колокол - не ногой, а сидит на доске и плюхает всем телом толстая старуха.
* * *
На плац приходят, приехав навестить, жены - посмотреть, как нас мучат. Кадровые шутки шутят. К Бермятину приехала, стоит на плацу, слезы платком вытирает: рота бегом - греемся. Муж в строю. С ней еще одна, тоже солдатка, видать. Взводный: - "Эх, красотки….." Застыдились, повернули, отошли подальше. - "Рота, стой! Фурсов, идем присватаемся, они оврагом пойдут." Бермятин вышагнул вперед угрожающе. "Тебе кто позволил выйти из строя." - "Это моя жена, что… Строй - святое место. Два часа будешь мушку сушить."
Жена приехала, значит, денег привезла. Вывернуть Бермятина опять на-лицо. На-изнанку уж выворачивали - все вытрясли.
* * *
В поучительной книжке для солдат: турок и русский. "Из кармана перцу зернышко достал." - "Наше войско невелико, а попробуй, раскуси-ко, так узнаешь каково против мака твоего". Турок предлагал пересчитать пригоршню маку. Книжка старая, конца прошлого века.
* * *
Фельдфебель Лопатин фатоват. Немножко картавит даже. Читает "Сатирикон" и любит рассказывать "пикантные анекдоты": - "Барышня (телефонистке), дайте мне 606." На улице видел: Лопатин, колебля туго стянутый поясом стан, что-то нашептывает девице в модной размахайке. Она прячет носик в муфту и фыркает. От Лопатина пахнет одеколоном. Три Георгия. Он так считает, что на всю жизнь тут устроился. Невесту с приданым присматривает. Что ему война!
* * *
Отсюда весь мир представляется разорванной сетью анекдотов. Что-то всплыло в памяти, новое мелькнуло и тотчас утонуло в чем-то еще. Жизнь - в роде того отрывного календаря, что висит у койки взводного. Календарь отрывной, но ни один листок, хоть уж конец года, не сорван. Колодка листков распушилась веером, до желтизны захватана грязными пальцами. Вечером перед поверкой подойдет к календарю какой-нибудь грамотей и вслух по складам читает листок за листком; начинает с восхода солнца, святцы, на обороте анекдот и меню: "Щи ленивые, матлот из рыбы, зразы, пудинг рисовый." Листок за листом, пока не устанут глаза и мысль. Бросают на пятом, шестом листке. К календарю интереса больше, чем к газете.
* * *
Шванц-парад. Картина забавная. Все внимание направлено в одну точку: "У солдата это самая главная вещь". Роздали листки с гигиеническими правилами - главное: "не совокупляться с незнакомой женщиной." Незнакомая-то и влечет. В народе так и говорят про тех, кто любится: "Они знакомы."