2
К числу зрелых произведений Пушкина, не услышанных не только современниками, но и друзьями поэта, относятся его "Маленькие трагедии". Быть может, ни в одном из созданий мировой поэзии грозные вопросы морали не поставлены так резко и сложно, как в "Маленьких трагедиях" Пушкина. Сложность эта бывает иногда столь велика, что в связи с головокружительным лаконизмом даже как будто затемняет смысл и ведет к различным толкованиям (например, развязка "Каменного гостя"). Мне кажется, объяснение этому дает сам Пушкин в заметке о Мюссе (24 октября 1830 года), где он хвалит автора "Contes d’Espagne et d’Italic" за отсутствие морализирования и вообще не советует "ко всякой всячине приклеивать нравоучения" (XI, 175–176). Это наблюдение дает отчасти ключ к пониманию якобы шутливой концовки "Домика в Коломне" (9 октября 1830 г.):
Да нет ли хоть у вас нравоученья?
Нет… или есть: минуточку терпенья…
Вот вам мораль…(V. 93)
и далее следует явно вызывающая пародия на нравоучительную концовку ("Больше ничего // Не выжмешь из рассказа моего").
Понятно, что для поэта, так поставившего вопрос о морализировании, многие обычные пути изображения страстей были закрыты. Все сказанное выше в особенности относится к "Каменному гостю", который все же является обработкой мировой темы возмездия, а у предшественников Пушкина, касавшихся этой темы, не было недостатка в прямом морализировании.
Пушкин идет другим путем. Ему надо, с первых же строк и не прибегая к морализированию, убедить читателя в необходимости гибели его героя. Что и для Пушкина "Каменный гость" – трагедия возмездия, доказывает уже само выбранное им заглавие ("Каменный гость", а не "Дон Жуан"). Поэтому все действующие лица – Лаура, Лепорелло, Дон Карлос и Дона Анна – только и делают, что готовят и торопят гибель Дон Гуана. О том же неустанно хлопочет и сам герой:
Все к лучшему: нечаянно убив
Дон Карлоса, отшельником смиренным
Я скрылся здесь…(VII, 153)
А Лепорелло говорит:
…Ну, развеселились мы.
Недолго нас покойницы тревожат.(VII, 140)
После проделанной пушкинистами работы мы знаем, чем похож пушкинский Дон Гуан на своих предшественников. И теперь имеет смысл определить, в чем он самобытен.
Характерно для Пушкина, что о богатстве Дон Гуана упомянуто только раз и вскользь, в то время как для Дапонте и для Мольера это существенная тема. Пушкинский Гуан и не дапонтовский богач, который хочет "наслаждаться за свои деньги", и не мольеровский унылый резонер, обманывающий кредиторов. Пушкинский Гуан – испанский гранд, которого при встрече на улице не мог не узнать король. Внимательно читая "Каменного гостя", мы делаем неожиданное открытие: Дон Гуан – поэт. Его стихи, положенные на музыку, поет Лаура, а сам Гуан называет себя "Импровизатором любовной песни" (VII, 153).
Это приближает его к основному пушкинскому герою: "Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа…" – говорит в "Египетских ночах" Чарский, повторяя излюбленную мысль Пушкина (VIII, 1, 266). Насколько знаю, никому не приходило в голову делать своего Дон Жуана поэтом.
Сама ситуация завязки трагедии очень близка Пушкину. Тайное возвращение из ссылки – мучительная мечта Пушкина 20-х годов. Оттого-то Пушкин и перенес действие из Севильи (как было еще в черновике – Севилья извечный город Дон Жуана) в Мадрид: ему была нужна столица. О короле Пушкин, устами Дон Гуана, говорит:
Пошлет назад.
Уж верно головы мне не отрубят.
Ведь я не государственный преступник.(VII, 138)
Читай – политический преступник, которому за самовольное возвращение из ссылки полагается смертная казнь. Нечто подобное говорили друзья самому Пушкину, когда он хотел вернуться в Петербург из Михайловского. А пушкинский Лепорелло по этому поводу восклицает, обращаясь к своему барину: "Сидели б вы себе спокойно там" (VII, 138).
Пушкин, правда, не ставит своего Дон Гуана в самое смешное и постыдное положение всякого Дон Жуана – его не преследует никакая влюбленная Эльвира и не собирается бить никакой ревнивый Мазетто; он даже не переодевается слугой, чтобы соблазнить горничную (как в опере Моцарта); он герой до конца, но эта смесь холодной жестокости с детской беспечностью производит потрясающее впечатление. Поэтому пушкинский Гуан, несмотря на свое изящество и свои светские манеры, гораздо страшнее своих предшественников.
Обе героини, каждая по-своему, говорят об этом: Дона Анна – "Вы сущий демон"; Лаура – "Повеса, дьявол".
Если Лаура, может быть, просто бранится, то "демон" в устах Доны Анны точно передает впечатление, которое Дон Гуан должен был производить по замыслу автора.
В отличие от других Дон Жуанов, которые совершенно одинаково относятся ко всем женщинам, у пушкинского Гуана находятся для каждой из трех, таких разных женщин, разные слова.
Герой "Каменного гостя" так же ругается со своим слугой, как и Дон Жуаны Моцарта и Мольера; но, например, буффонская сцена финала оперы – обжорство слуги и хозяина – совершенно невозможна в трагедии Пушкина.
Первоначально Пушкин хотел подчеркнуть то обстоятельство, что Гуан предполагает встречаться с вдовой Командора около его памятника, но затем возмущенная реплика Лепорелло: "Над гробом мужа… Бессовестный; не сдобровать ему!" (VII, 308, 309) показалась Пушкину слишком нравоучительной, и он предоставил читателю самому догадаться, где происходят эти встречи.
В "Каменном госте" ни в окончательном тексте, ни в черновиках нигде ни одним словом не объяснена причина дуэли Дон Гуана с Командором. Это странно. Я полагаю, что причина этого необъяснимого умолчания такова: у всех предшественников Пушкина, кроме Мольера, где, в противоположность "Каменному гостю", Командор дан как совершенно отвлеченная фигура, ничем не связанная с действием, Командор гибнет, защищая честь своей дочери Доны Анны. Пушкин сделал Дону Анну не дочерью, а женой Командора и сам сообщает, что Гуан ее прежде никогда не видел. Прежняя причина отпала, а придумывать новую, которая могла бы отвлечь внимание читателя от самого главного, Пушкин не захотел. Он только подчеркивает, что Командор был убит на дуэли –
Когда за Эскурьялом мы сошлись…
(VII, 153)
а не в ночной безобразной драке (в которой принимает участие и Дона Анна), что не соответствовало бы характеру его Гуана.
Если сцена объяснения Гуана с Доной Анной и восходит к "Ричарду III" Шекспира, то ведь Ричард – законченный злодей, а не профессиональный соблазнитель, и действует он из соображений политических, а отнюдь не любовных, что он тут же и разъясняет зрителям.
Этим Пушкин хотел сказать, что его Гуан может действовать по легкомыслию как злодей, хотя он только великосветский повеса.