- Хотелось бы мне знать, какая это шельма похваляется выдрать меня за чуб! - тихо проговорил Левко и протянул шею, стараясь не проронить ни одного слова. Но незнакомец продолжал так тихо, что нельзя было ничего расслушать.
- Как тебе не стыдно! - сказала Ганна по окончании его речи. - Ты лжешь; ты обманываешь меня; ты меня не любишь; я никогда не поверю, чтобы ты меня любил!
- Знаю, - продолжал высокий человек, - Левко много наговорил тебе пустяков и вскружил твою голову (тут показалось парубку, что голос незнакомца не совсем незнаком и как будто он когда-то его слышал). Но я дам себя знать Левку! - продолжал все так же незнакомец. - Он думает, что я не вижу всех его шашней. Попробует он, собачий сын, каковы у меня кулаки.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.
- Прощай, Ганна! - закричал в это время один из парубков, подкравшись и обнявши голову; и с ужасом отскочил назад, встретивши жесткие усы.
- Прощай, красавица! - вскричал другой; но на сей раз полетел стремглав от тяжелого толчка головы.
- Прощай, прощай, Ганна! - закричало несколько парубков, повиснув ему на шею.
- Провалитесь, проклятые сорванцы! - кричал голова, отбиваясь и притопывая на них ногами. - Что я вам за Ганна! Убирайтесь вслед за отцами на виселицу, чертовы дети! Поприставали, как мухи к меду! Дам я вам Ганны!..
- Голова! Голова! это голова! - закричали хлопцы и разбежались во все стороны.
- Ай да батько! - говорил Левко, очнувшись от своего изумления и глядя вслед уходившему с ругательствами голове. - Вот какие за тобою водятся проказы! славно! А я дивлюсь да передумываю, что б это значило, что он все притворяется глухим, когда станешь говорить о деле. Постой же, старый хрен, ты у меня будешь знать, как шататься под окнами молодых девушек, будешь знать, как отбивать чужих невест! Гей, хлопцы! сюда! сюда! - кричал он, махая рукою к парубкам, которые снова собирались в кучу. - Ступайте сюда! Я увещевал вас идти спать, но теперь раздумал и готов хоть целую ночь сам гулять с вами.
- Вот это дело! - сказал плечистый и дородный парубок, считавшийся первым гулякой и повесой на селе. - Мне все кажется тошно, когда не удается погулять порядком и настроить штук. Все как будто недостает чего-то. Как будто потерял шапку или люльку; словом, не козак, да и только.
- Согласны ли вы побесить хорошенько сегодня голову?
- Голову?
- Да, голову. Что он, в самом деле, задумал! Он управляется у нас, как будто гетьман какой. Мало того что помыкает, как своими холопьями, еще и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на всем селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился голова.
- Это так, это так, - закричали в один голос все хлопцы.
- Что ж мы, ребята, за холопья? Разве мы не такого роду, как и он? Мы, слава богу, вольные козаки! Покажем ему, хлопцы, что мы вольные козаки!
- Покажем! - закричали парубки. - Да если голову, то и писаря не минуть!
- Не минем и писаря! А у меня, как нарочно, сложилась в уме славная песня про голову. Пойдемте, я вас выучу, - продолжал Левко, ударив рукою по струнам бандуры. - Да слушайте: попереодевайтесь, кто во что ни попало!
- Гуляй, козацкая голова! - говорил дюжий повеса, ударив ногою в ногу и хлопнув руками. - Что за роскошь! Что за воля! Как начнешь беситься - чудится, будто поминаешь давние годы. Любо, вольно на сердце; а душа как будто в раю. Гей, хлопцы! Гей, гуляй!..
И толпа шумно понеслась по улицам. И благочестивые старушки, пробужденные криков, подымали окошки и крестились сонными руками, говоря: "Ну, теперь гуляют парубки!"
IV. ПАРУБКИ ГУЛЯЮТ
Одна только хата светилась еще в конце улицы. Это жилище головы. Голова уже давно окончил свой ужин и, без сомнения, давно бы уже заснул; но у него был в это время гость, винокур, присланный строить винокурню помещиком, имевшим небольшой участок земли между вольными козаками. Под самым покутом, на почетном месте, сидел гость - низенький, толстенький человечек с маленькими, вечно смеющимися глазками, в которых, кажется, написано было то удовольствие, с каким курил он свою коротенькую люльку, поминутно сплевывая и придавливая пальцем вылезавший из нее превращенный в золу табак. Облака дыма быстро разрастались над ним, одевая его в сизый туман. Казалось, будто широкая труба с какой-нибудь винокурни, наскуча сидеть на своей крыше, задумала прогуляться и чинно уселась за столом в хате головы. Под носом торчали у него коротенькие и густые усы; но они так неясно мелькали сквозь табачную атмосферу, что казались мышью, которую винокур поймал и держал во рту своем, подрывая монополию амбарного кота. Голова, как хозяин, сидел в одной только рубашке и полотняных шароварах. Орлиный глаз его, как вечереющее солнце, начинал мало-помалу жмуриться и меркнуть. На конце стола курил люльку один из сельских десятских, составлявших команду головы, сидевший из почтения к хозяину в свитке.
- Скоро же вы думаете, - сказал голова, оборотившись к винокуру и кладя крест на зевнувший рот свой, - поставить вашу винокурню?
- Когда бог поможет, то сею осенью, может, и закурим. На покров, бьюсь об заклад, что пан голова будет писать ногами немецкие крендели по дороге.
По произнесении сих слов глазки винокура пропали; вместо их протянулись лучи до самых ушей; все туловище стало колебаться от смеха, и веселые губы оставили на мгновение дымившуюся люльку.
- Дай бог, - сказал голова, выразив на лице своем что-то подобное улыбке. - Теперь еще, слава богу, винниц развелось немного. А вот в старое время, когда провожал я царицу по Переяславской дороге, еще покойный Безбородько…
- Ну, сват, вспомнил время! Тогда от Кременчуга до самых Домен не насчитывали и двух винниц. А теперь… Слышал ли ты, что повыдумали проклятые немцы? Скоро, говорят, будут курить не дровами, как все честные христиане, а каким-то чертовским паром. - Говоря эти слова, винокур в размышлении глядел на стол и на расставленные на нем руки свои. - Как это паром - ей-богу, не знаю!
- Что за дурни, прости господи, эти немцы! - сказал голова. - Я бы батогом их, собачьих детей! Слышанное ли дело, чтобы паром можно было кипятить что! Поэтому ложку борщу нельзя поднести ко рту, не изжаривши губ, вместо молодого поросенка…
- И ты, сват, - отозвалась сидевшая на лежанке, поджавши под себя ноги, свояченица, - будешь все это время жить у нас без жены?
- А для чего она мне? Другое дело, если бы что доброе было.
- Будто не хороша? - спросил голова, устремив на него глаз свой.
- Куды тебе хороша! Стара як бис. Харя вся в морщинах, будто выпорожненный кошелек. - И низенькое строение винокура расшаталось снова от громкого смеха.
В это время что-то стало шарить за дверью; дверь растворилась, и мужик, не снимая шапки, ступил за порог и стал, как будто в раздумье, посреди хаты, разинувши рот и оглядывая потолок. Это был знакомец наш, Каленик.
- Вот я и домой пришел! - говорил он, садясь на лавку у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. - Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
Каленик приподнялся немного, но неодолимая сила приковала его к скамейке.
- За это люблю, - сказал голова, - пришел в чужую хату и распоряжается, как дома! Выпроводить его подобру-поздорову!..
- Оставь, сват, отдохнуть! - сказал винокур, удерживая его за руку. - Это полезный человек; побольше такого народу - и винница наша славно бы пошла…
Однако ж не добродушие вынудило эти слова. Винокур верил всем приметам, и тотчас прогнать человека, уже севшего на лавку, значило у него накликать беду.
- Что-то как старость придет!.. - ворчал Каленик, ложась на лавку. - Добро бы, еще сказать, пьян; так нет же, не пьян. Ей-богу, не пьян! Что мне лгать! Я готов объявить это хоть самому голове. Что мне голова? Чтоб он издохнул, собачий сын! Я плюю на него! Чтоб его, одноглазого черта, возом переехало! Что он обливает людей на морозе…
- Эге! влезла свинья в хату, да и лапы сует на стол, - сказал голова, гневно подымаясь с своего места; но в это время увесистый камень, разбивши окно вдребезги, полетел ему под ноги. Голова остановился. - Если бы я знал, - говорил он, подымая камень, - какой это висельник швырнул, я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! - продолжал он, рассматривая его на руке пылающим взглядом. - Чтобы он подавился этим камнем…
- Стой, стой! Боже тебя сохрани, сват! - подхватил, побледневши, винокур. - Боже сохрани тебя, и на том и на этом свете, поблагословить кого-нибудь такою побранкою!
- Вот нашелся заступник! Пусть он пропадет!..
- И не думай, сват! Ты не знаешь, верно, что случилось с покойною тещею моей?
- С тещей?