Коровин стоял среди погруженной в сумрак молельни и оторопело глядел на захлопнутую дверь. Хромая, кривобокая старушонка с глазами голодной волчицы, от случая к случаю поднимавшаяся в верхние покои и еще реже общавшаяся и с ним, и с самой странноприимицей, повторила дословно все, что поутру говорила ему Минодора, будто сидела за столом между отцом и дочерью. "Что это, если не ясновидение, не святость? - думал он, ощущая, как сохнет во рту. - Нет, что бы там ни толковал Трофим Фомич Юрков, а святые люди есть, они зримо ходят по земле. Сама сказала: елеем Христа помазанница. Такие словеса всякому не вымолвить, так говорят только по наитию свыше. Вот тебе, раб божий Прохор, и откровение. А ведь знал Платониду, почитай, тридцать годов, по молодости охальничал над ней, подтрунивал: мол, допрыгаешь, Платонида, по тайным обителям, родишь тринадцатого апостола, какого-нибудь Платона! И если бы только подтрунивал, а то ведь сам сгорал от похоти к ней, страстно желал ее как безобразного урода, как чудовище. Слава богу, что отринула! Еще той зимой, когда нарождались колхозы, собирался уморить ее в бане, подложил в угли вереску. Хотел потешиться, наглядеться, как станет хромоножка корчиться возле бани на снегу. Не пошла!.. Неужели тогда уже ясновидела?.. Господи Иисусе Христе, грехи-то какие! Ад ведь, ад без дна и без покрова! Придется прощения просить, благословения вымолить - не согрешивый, мол, не спасется. Да молиться, молиться надо денно и нощно, колени в струпья измочалить, чтобы на лбу короста кровоточила, жёлудем питаться, язвительные вериги надеть, в смертном саване странствовать, да с гробом, с гробом за плечами!"
Коровина с такой силой охватило чувство самоуничижения и подвижничества, что в задумчивости он не заметил, как открылась дверь молельни и на пороге появилась молодая девушка. Глупо ухмыляясь бледным костлявым лицом, она некоторое время смотрела на Коровина, потом звонко шлепнула ладонями по бедрам и прокричала:
- Куд-кудах!.. Прошка, медведь полосатый, чё стоишь да шопчешша?.. Выдь, погляди, куды солнышко-то упороло. Хозяйка придет, чё забает? Буди ораву да айда на двор!
- А-а, Варёнка? Иди-ка, чего скажу…
- Не пойду, ты и подля иконов шшокотишь!
- Полудурье!..
С Коровина мигом слетело благостное настроение. Он подскочил к девушке, стиснул ее обвислое худое плечо в своих пальцах, проворно втащил в молельню и запер дверь.
- Слушай, Варвара, да на ус мотай, - вполголоса заговорил он, не разжимая пальцев, хотя девушка пригибалась все ниже и ниже к полу. - Покуда я Гурию, Неониле да Капитолине во дворе послух даю, ты разбуди Калистрата. Скажи ему, чтобы брал лопату, топор и шел на погреб. Скажи, там Капка ждет… Ну?
- Хозяйка шкуру сдерет…
- Заступлюсь, - значительно произнес Коровин, разжимая пальцы. - А тебе преполную чашку варенья накладу и вот этакий кус хлеба отрежу.
- Омманешь!..
- Но если скажешь Минодоре, медведю отдам!
Девушка вздрогнула всем телом.
- Иди, Варёнка, делай.
Варвара была коми-пермячкой и выросла в прикамских лесах. Ей шел тринадцатый год, когда она, собирая грибы, столкнулась с медведем, и подруги вывели ее из леса повихнувшейся умом. Сирота, она два года жила в доме инвалидов, пока одна из странниц не "спасла ее из рук еретиков" и не сманила с собой. Скрытница привела девушку к Минодоре и вручила добычу странноприимице в качестве подарка. С тех пор Варёнка, зарегистрированная в сельсовете как душевнобольная племянница Прохора Коровина, жила в доме Минодоры девятый год. Узарцы наслышались о ней - об этом неустанно напоминала им сама Минодора, - но редко кто видел девушку вблизи. Говорили - опять же со слов Минодоры, - что "недовольная умом" девка до смертушки боится чужих людей, а как увидит незнакомого, так либо улепетывает без оглядки, либо валится в падучей, но что все Минодорино хозяйство лежит на ней да Прохоре Петровиче. Что Варёнка боится незнакомых, Минодора доказывала на деле, и устраивала это просто. Прохор выводил Варёнку на улицу, садился с ней на лавку возле погреба и ждал появления кого-нибудь из узарцев. С приближением человека ко двору старик шептал: "Медведь!" Варёнка, истошно крича, мчалась во двор и с грохотом захлопывала ворота. Со временем узарцы стали обходить дом Минодоры стороной, разговоры о проживании в доме кладовщицы бродячих людей сошли на нет - где уж там при такой боязни, - а насмерть запуганная Варёнка страшилась выглянуть из ворот. Убедила Минодора узарцев и в том, что по хозяйству работают лишь Варёнка и Прохор. Раза два-три каждое лето старик отправлялся с девушкой в огород, поручал ей какую-нибудь пустяковую работу, показывал кусок сахару и заставлял петь. Варёнка работала и орала. Она пела что-то на своем родном языке дичайшим голосом; и все, кто слышал ее в эти минуты, либо жалостно усмехались, либо затыкали уши и бежали мимо, но все убеждались, что худоумная девчонка и старик работают не покладая рук.
Так Варёнка при помощи старика Коровина служила надежным щитом для проделок странноприимицы.
Маленькая, худая, будто слепленная из сучковатых палок, с белыми и косматыми, как нечесаный лен, волосами, вечно голодная, снующая по дому и двору. Варёнка обладала действительно золотыми руками и какой-то дикой, неистощимой энергией в работе. Беззащитная и безответная, она была здесь рабою рабов.
- Варёнушка, помой мои обутки, - сказала вчера Неонила, передав Агапиту на попечение Платониды. - И одежду почисть. Беленький сухарик подарю… Устала я до смертушки!
Неониле не потребовалось повторять свою просьбу: девушка приняла ее как приказ и немедля сделала все.
Незаменимой оказалась Варёнка и как потешница. Еще в доме инвалидов какой-то негодяй научил девушку непристойным частушкам. Очутившись в узарской обители, она, на свою беду, спела одну из них в присутствии хозяйки. Любительница "остренького", Минодора заставила дурочку петь перед собой. Варёнка получила кусочек сахару и похвасталась, что она знает еще "припевки с картинками". Минодора положила на стол другой кусочек сахару, и дурочка запела с приплясом. Это были частушки с дикарскими кривляниями, насмешившие странноприимицу до икоты. Необычный хохот дочери возбудил любопытство Прохора Петровича. Он приоткрыл дверь из горницы в комнату и долго стоял против щели, пожирая вихляющуюся девушку похотливым взглядом. С тех пор Варёнка превратилась в потешницу для Минодоры и в усладу для старика: странноприимица развлекалась частушками обоего сорта, странноприимец же предпочитал "припевки с картинками". Однако пение и пляска Варёнки для хозяина отличались от развлечения для хозяйки. Если Минодора, натешившись и пропотев до мозга костей, приказывала дурочке тотчас позвать Калистрата, то Прохор Петрович и начинал и кончал дело более тонко. Он выжидал, когда дочь отправлялась на работу, а братство и сестринство - на послух, запасался куском сахару или ломтем смазанного медом хлеба, заманивал Варёнку в молельню, заставлял "играть картинки". Девушка смутно помнила предыдущую игру и сперва отлынивала, затем пыталась напугать старика медведем и даже рычала, ощерив крепкие зубы; но страсть к меду и сахару была в ней сильнее боязни, и она принималась "играть".
Когда дурочка уже еле держалась на ногах, наступала очередь Прохора Петровича. Он бросал сласти на аналой, валил девушку на пол и принимался щекотать, как щекотал кота в горнице и овец в хлеву. Затем он поднимал оцепеневшую девушку на руки и, с трудом шепча молитву, относил в чью-либо келью.
Минодора давно знала о нечеловеческой похоти отца - недаром же в ее родном селе поговаривали, что мать странноприимицы погибла, защекотанная мужем в жаркой деревенской бане, - догадывалась о его "игре" с Варёнкой; но стоило ли шуметь об этом без видимой пользы: пускай потешится старик, дурочки не жалко. Слыхала о проделках своего старого дружка и Платонида - поэтому-то в свое время она и не пошла в натопленную для нее Коровиным баню - и всегда была начеку, избегая оставаться наедине с неугомонным греховодником.
Поставив на послух брата Гурия и сестру Неонилу, - один чистил хлев, а вторая перетрясала и сушила сено, - Коровин вышел из скотного двора и направился под навес, где Варёнка стригла поваленную наземь связанную овечку.
Девушке внушили, будто медведь - так же, как за нею самой, - постоянно охотится за овцами и коровой, и Варёнка до самозабвения любила скотину. Подоив корову, дурочка нередко подолгу ласкала животное, нашептывая в мохнатое рыжее ухо нелепые россказни о злодействах косолапого-полосатого. В ее представлении медведь был полосатым зверем: быть может, таким он показался ей тогда, в осеннем лесу.
Черная овечка лежала перед стоящей на коленях Варёнкой и похрустывала пшеничный сухарик, подаренный девушке Неонилой. Костлявое веснушчатое лицо Варёнки было сосредоточено, кончик языка то выскальзывал, то исчезал в уголке бледногубого рта, ловкие, быстрые руки с тонкими пальцами отщелкивали ножницами клок за клоком, и густая овечья шерсть войлоком отваливалась на подостланную дерюгу.
Коровин с минуту постоял, любуясь аккуратной Варёнкиной работой, потом присел по другую сторону овцы и, потянувшись лицом к девушке, полушепотом спросил:
- Разбудила?
- Ага, - так же ответила Варёнка.
- А где он?
- Обуватца, да одеватца, да умыватца ишшо… Вот уж, куд-кудах, шарашится, медведь полосатый!
Коровин глянул назад и распрямился.