- Паша, прошу тебя, иди в свой кабинет - садись, пиши статью! Пиши Паша! И не задавай мне никаких вопросов! Я все равно не смогу тебе на них ответить - потому, как сам ничего не знаю, - Смирнов говорил это обреченным голосом, словно его самого вот-вот должны были арестовать. Клюфт медленно поднялся. Петр Ильич не смотрел в его сторону - он стесняясь, прятал глаза. Павел попятился к двери. Он почувствовал, что ноги трясутся. Нет! Они тряслись не от страха, они тряслись от волнения. От этой неожиданной вести, о будущем человека - которого он, считал своим профессиональным кумиром. "Самойлова! Она арестована. Неужели она - тоже связана с этими страшными людьми?! Бред! Ольга Петровна милый и душевный человек! Она никогда вообще грубого то слова не говорила! И вот она арестована! Вера! Верочка - ее те страшные слова! У него дома! Ее исповедь - которую нельзя слушать! Неужели она права! Нет! Нет! Бред! Все это, какое-то страшное недоразумение!" - Павел все еще не верил в то, что ему сообщил Смирнов. Клюфт повернулся и нащупал холодный металл, ручки, двери кабинета, Петр Ильич его грубо окликнул:
- Стой! Иди сюда! Как ты будешь без этого писать! Это то возьми! Возьми! И учти - сдашь мне лично - бумаги пришли из крайкома партии, я за них расписывался! - Смирнов протянул несколько листов с текстом, распечатанным мелким шрифтом. Клюфт медленно вернулся и взял протянутые ему бумаги. Он почувствовал кончиками пальцев, что они были гладкие и холодные. Павел покосился на верхний листок в пачке и прочитал: "Речь товарища Сталина на заседании президиума Верховного Совета СССР" Клюфт опустил бумаги и прошептал:
- Я могу теперь идти?
- Идите товарищ Клюфт! И помните - какая на вас возложена ответственность! Думайте и вдумывайтесь в каждое напечатанное вами слово! В каждое! - Смирнов говорил это противным тембром, с каким-то металлическим присвистом в голосе. Павлу вновь показалось, что говорит это главный редактор совсем не ему, а кому-то постороннему! Из кабинета он вышел словно в забытье. Секретарша Надя - жгучая брюнетка, с накрашенными, ярко-красной помадой, губами, попыталась ему улыбнуться, но увидев гримасу растерянности и страха, лишь ухмыльнулась. Она, поправив прическу на затылке - забарабанила пальчиками по клавиатуре печатной машинки. Как Павел оказался в своем кабинете - он не заметил. Его поход по коридору редакции, словно выпал из памяти. Клюфт плюхнулся на стул возле своего стола и положил рядом с печатной машинкой листы с речью товарища Сталина. Очнулся Павел лишь от прикосновения руки. Клюфт, вздрогнул и обернулся. Димка Митрофанов смотрел на него немного испуганно, виновато улыбаясь. Его губы что-то бормотали, но Павел слов не слышал. Вновь, на этот раз - увесистый удар по плечу. Павел вздрогнул. Голос Митрофанова звучал, словно, издалека:
- Паша! Что с тобой? Ты меня вообще слышишь?! Рыжая от веснушек, физиономия Димки, как всегда, выглядела немного туповато.
Его голубые, маленькие глазки, бегали, словно у озорного поросенка, нашкодившего в загоне. Митрофанов взглянул на стол и схватил листы с речью Сталина:
- О! Ни фига себе! Вот это да! Тебе что доверили писать передовицу?! Паша?! Неужели тебе доверили писать передовицу?! Паша?!
- Да… - Павлу не хотелось разговаривать с Митрофановым. Ему было сейчас противно вообще кого-либо видеть. Он просто хотел побыть немного один! Закрыться в кабинете и посидеть в тишине. Помолчать и подумать! Но Митрофанов - этот выскочка-переросток, куда, от него денешься?
- Пашка! Так ты теперь на место Самойловой? Вот здорово! А слышал, что ее арестовали! Слышал?!
- Нет… - соврал Клюфт.
- Пашка! Да ты что?! Об это сегодня вся редакция гудит! Все обсуждают! Все гадают - кому поручат писать передовицу?! И вот - ты! Паша! Мать твою, очнись! Ты же теперь избранный! Ты ведущий! Пашка - какое счастье! - Митрофанов буквально подпрыгивал рядом с Клюфтом - постукивая его по плечу. Клюфт тяжело вздохнул и кивнул головой.
- Ты, что не рад?! Паша?! Я что-то тебя не пойму - тебе такое доверили, а ты?
- А, что я? - тихо ответил вопросом на вопрос Павел.
- Как, что? Ты не рад?
- Рад, чему?! Что Ольгу Петровну арестовали, а я оказался на ее месте?!
- Да, ты, что, Павел? - Димка немного испуганно смотрел на друга. - Какая там Ольга Петровна? Она же, как я подозреваю - контра! Контра! А ты ее - Ольга Петровна! Самойлова, я не удивлюсь - наверняка с троцкистами связана! Она, как я замечал - давно, как-то странно себя вела! Ты, что ее жалеешь? Паша, да ты что?! Радоваться надо!
- Чему? - зло спросил Клюфт.
- Ну, как чему, - развел руками Митрофанов. - Одним перевертышем у нас в редакции меньше… - Димка попятился назад. Его толстенькое тело, неуклюже плюхнулось на стул. Митрофанов, трясущимися руками - заметил Клюфт, достал папиросу. "Этот то, что волнуется? Неужели Димке так радостно, что арестовали Самойлову? Ему то, что от этого? На ее место Димку никогда не посадят. Кишка у него тонка! Слаб он еще в журналистике! Он-то, почему так взволнован? Словно он боится чего?" - рассуждал Клюфт.
- Дим, а почему ты сказал - одним перевертышем меньше в редакции. Что, по-твоему, есть, еще кто-то?
- Нет, просто я так, для слова, - испуганно забормотал Митрофанов. - Мало ли! Вдруг еще вражины есть? Затесались тут, понимаешь, среди нас! - Митрофанов пыхтел папироской, неловко держа ее двумя пальцами, часто затягиваясь.
- Хм, Дим, а если Ольга Петровна не виновна? Если это просто ошибка? Если это просто нелепая и гнусная провокация? Ты не допускаешь? Как ты потом в глаза ей смотреть будешь?! Когда она вернется? Митрофанов надулся, как хомяк. Он, опустил глаза в пол и зло пробурчал:
- Не вернется. Наши органы не дураки. Там не дураки сидят! Они, кого попало - арестовывать не будут! Если арестовали эту Самойлову - значит, есть за что! А вдруг она шпионкой была? А?! Как тогда?!
- Хм, Дим, а ты не боишься? Ведь ты с ней постоянно болтал. Просил ее научить тебя писать так же как она?! Бегал к ней! Она тебя чаем поила! А вдруг и на тебя подумают? Вдруг и ты чего ей взболтнул там при беседах ваших, - зло, ехидным голосом спросил Клюфт. Он с презрением смотрел на Митрофанова. Тот, скукожившись - сжал голову в плечи и был похож на разжиревшего, и замерзшего воробья, сидящего на жердочке. Его руки тряслись. Но, через секунду, Димка выпрямился и вскочив, зашипел как змея:
- Что? Что ты такое несешь?! А?! Что такое?! Да! Я ходил к ней кабинет! Да, мы пили с ней чай! Ну и что? Я ж не зал кто она такая?! Откуда я знал? Да и что, я мог ей разболтать? Какие секреты? Я писал то, вон - всякую мелочь и мне никаких секретов никто отродясь, не передавал! Я ни за что, не расписывался! И брось болтать тут! Брось!
Клюфт улыбнулся. Тяжело вздохнув, тоже достал папиросу и закурил. Посмотрев на сизый дым, висевший облаком в кабинете, Павел встал и открыл форточку:
- Эх, Димка! Димка! Зависть она ведь самое, противное из человеческих, отрицательных, рефлексов! Да, да Димка - рефлексов! А ты как я вижу - завидовал Самойловой! Завидовал и теперь радуешься? Чему Дима? Кто тебе мешает стать ведущим корреспондентом? Никто! Перед тобой все дороги открыты! А вот завидовать, да еще и радоваться горю - противно и мерзко Дима! Противно!
- Кому это я завидовал? Кому? Никому я не завидовал и попрошу на меня не намекать! - взвизгнул Митрофанов. Он, по-театральному, погрозил Клюфту, маленьким, толстым пальчиком и сел на стул, тяжело дыша.
- Ладно, ладно! Садись и работай! Мне тоже, вон, надо работать. К завтрашнему утру мне статью напечатать надо. А тут сам видишь - над каждым словом придется работать. Речь объемная у товарища Сталина - нужно взять самые важные куски! Митрофанов словно ждал этого момента. Он с облегчением вздохнул и натянуто улыбнулся. Его щеки растянулись в гримасе - с явной неохотой:
- Ну, вот, ты тоже Паша. Тут всякие гадости говоришь. Я, мол, разболтал Самойловой. Нет, ты так не говори больше. Не говори. Я это и слушать не хочу! Я же комсомолец! Паша. Прошу тебя - больше не допускай в мой адрес таких оскорбительных речей! Клюфт, хотел ответить. Но сдержался. Посмотрев на Димкино, испуганное и злое лицо, Павел решил - пусть последнее слово останутся за ним. Так будет лучше. Открылась дверь и, на пороге появился - кошмар Клюфта. В проеме двери стояла Пончикова. Она зло смотрела на Павла. Вера Сергеевна улыбнулась и ехидным голосом тихо, словно на распев - произнесла:
- Сегодня уведомляю ваш отдел. Что вы оба должны быть на экстренном комсомольском собрании! В актовом зале! Не опаздывать попрошу обоих! И вы товарищ Митрофанов, и вы товарищ Клюфт! Оба приглашены! Верее, оба обязаны быть и не какие отговорки вам не помогут! Отсутствие будет расценено, как нарушение комсомольской дисциплины и в дальнейшем персональное дело каждого будет рассмотрено отдельно! Так, что потрудитесь явиться! - Пончикова, собиралась, уже было, закрыть дверь, но Клюфт успел ей крикнуть в ответ:
- Вера Сергеевна! Вера Сергеевна! У меня есть уважительная причина! Лицо Пончиковой, перекосила гримаса любопытства. Она, хмыкнула и скривив, губы, буркнула:
- И, какая же?
- Я пишу передовицу! Речь товарища Сталина! Вот буду завтра представлять в номер! Мне нужно работать! Клюфт, был уверен - "такой аргумент" собьет ее спесь и вредная корректорша сдастся, и уйдет восвояси ни с чем. Но на удивление Павла, Вера Сергеевна - скривила еще более мерзкую рожу и зло ответила: