ВТОРОЕ
Ироду в ту пору шел семьдесят третий год, был он тучен, пузат, склонен к излишествам и подвержен припадкам бешеной жестокости; за ним тянулся длинный шлейф убийств, и среди умерщвленных было немало близких родственников, и даже таких, кого он сильно любил. Временами ступни его ног становились холодными, как камень, но при этом боли в икрах были совершенно непереносимы. В тот момент, который я описываю, у Ирода гостил Луций Метелл Педикул, приехавший с визитом из Рима. После калидария они перешли в судаторий, чтобы стригилами удалить с тел масло и пот. Раб принес вина. Метелл заявил, что слова, которые он собирается произнести, будут высказаны со всем должным почтением, но Ирод перебил его:
- Не надо почтения, Метелл. Какая почтительность между голыми людьми? Взгляни на этот живот. Или нет, лучше не стоит. Вот где ведутся войны моей старости, хотя у меня есть и другие поля сражений. - Он выплюнул вино на раба, который им прислуживал, и рявкнул: - Моча! Принеси фалернского! С почтением - о чем?
- Император говорит, что великий правитель не должен позволять, чтобы его личная жизнь становилась публичным достоянием. Особенно, извини меня, на территории, где столь многое строится на морали.
- Показуха и лицемерие, - заявил Ирод. - Мытье рук перед едой, содержание в чистоте горшков и сковородок. Фарисеи! Сальная подлая свора… Мораль не имеет ничего общего с правлением. Этому я научился у Рима.
- Думаю, император Август употребил бы в данном случае термин "кинический", - сказал Метелл. - Он верит в добродетель - она важна не только для жены кесаря, но и для самого кесаря.
Целая вереница рабов примчалась с фалернским вином. Выпив, Ирод продолжил:
- За обедом ты должен все рассказать мне про добродетель. Но здесь и сейчас позволь заметить тебе, что одна-единственная задача правителя - это править. А правление начинается в его собственной семье. У императора Августа нет толпы сыновей и дочерей, стремящихся отобрать у него корону. Что до меня, то мне приходилось по необходимости сбивать кое с кого спесь, это я признаю, однако запах крови мне нравится ничуть не больше, чем дорогому Августу. Я хочу тихой, спокойной жизни.
Они перешли в тепидарий, а затем - во фригидарий. Метелл немного поплавал кругами в бассейне. Ирод, тяжело отдуваясь, сидел на скамье, охал, что-то бормотал и ел виноград, поплевывая косточками в раба, который стоял рядом, держа в руках серебряное блюдо с гроздьями. Затем Ирод и его гость обсушили себя, натерлись маслом, облачились в одежды и перешли из бань в приемный зал - при этом Ирод прихрамывал и изрыгал проклятья, - где, обнаженные и неподвижные, словно мебель, сидели почти все младшие представительницы его сераля. Рабы принесли еще вина, а также фрукты, маленькие, очень острые колбаски, мелкую птицу на вертелах, маринованные оливки, корнишоны, жареный сыр и всякую другую закуску.
- Палестинцы все еще живут своей историей, не так ли? - молвил Метелл. - Их, похоже, трудно убедить, что история, как и весь известный нам мир, - это римские владения.
- Везет тебе, - с восхищением сказал Ирод, - у тебя так много зубов! И они к тому же крепкие, как я вижу. Ужасно, когда мужчина начинает терять зубы. Эй, девка! - Он покосился на одну из малолеток своего сераля. - У тебя царапина на бедре. Опять дрались. Видит Бог, придется мне завести для вас хороший кнут, сучки вы непослушные!
- Исаак… Авраам… Моисей… - продолжал Метелл. - Я нахожу эти имена довольно трудными. Даже язык не поворачивается…
- Пророки были еще до появления римлян, - сказал Ирод. - Не заблуждайся насчет этого. Царь Соломон, храм которого я перестраиваю, стал преданием задолго до того, как были вскормлены Ромул и Рем.
- Как тебе известно, политика Рима не предполагает уничтожения местных верований, покуда они не вступают в серьезное противоречие с нашей верой в обожествленного императора, - изрек Метелл. - Жрецы местных религий обычно бывают полезны для Рима. Они тоже стремятся к спокойной жизни.
- Обожествленные императоры не имеют ничего общего с истинной религией, - заметил Ирод, щурясь на жареного воробья, которого он разбирал по косточкам своими жирными пальцами.
- Ты упомянул о пророках, - сказал Метелл. - Мы то и дело слышим о них. Расскажи мне о пророках, великий.
- Пророки… - молвил Ирод. - Пророк - это человек, который предсказывает, что близится кара Божья. Он утверждает, что Бог накажет грешников и что грешникам лучше перестать грешить. Пророк напоминает им, что такое грех и что такое грехи, и неистовствует, требуя остановиться.
- А под Богом, - улыбнулся Метелл, - разумеется какой-нибудь маленький бородатый немытый племенной божок?
- Это недостойные речи, о владыка Метелл, и ты сам это знаешь, - сказал Ирод. - Послушай, от пророков нет никакого вреда. В Палестине они всегда были. Святые люди, которые хотят, чтобы и другие были святыми. Прекрати избивать свою жену. Прекрати поедать свинину. Содержи в чистоте свои ногти. Ничего дурного, никакой опасности для Рима, если ты думаешь именно об этом.
- Тогда чем же пророк отличается от того, кого обозначают словом "мессия"? - спросил Метелл.
- Мессия… - Ирод задумался на несколько секунд, снова бросив косой взгляд - на этот раз его внимание привлекла ягодичная мышца двенадцатилетней девочки, привезенной из пригорода Дамаска. - Мессия в корне отличается от пророка. Пророков было много, мессии же не было никогда. И никогда не будет. Это мечта, господин мой, не более того.
Метелл пожелал узнать, в чем суть такой мечты.
- Плохая мечта, - сказал Ирод. - Суть ее вот в чем. Откуда ни возьмись появляется некий человек. Он проповедует, как пророк, - о грехе, покаянии и всем таком прочем. Но у него имеется свидетельство, так сказать, его царского происхождения. Он принадлежит к царскому роду и может это доказать. Как любой другой священник, он потрясает Священным Писанием, но придает ему новый смысл. Искажает его, если угодно. Добавляет немалую толику от себя, чтобы Писание выглядело иначе, но не настолько иначе, чтобы оно стало совсем другим. Где-то замечают, что он ест свинину, а это совершенно противоречит еврейским диетическим предписаниям, но он вытаскивает какой-нибудь темный отрывок из пророка Наассона или еще кого и доказывает, что при нашествии саранчи, когда ветер дует в западном направлении и когда тамариск зацветает раньше обычного, поедание свинины в порядке вещей - вот так, и никаких объяснений. Этот человек говорит, что пришло время создания нового Царства, и люди верят ему и идут за ним, чтобы сокрушить царство старое.
- Как же сокрушается старое царство, великий? - спросил Метелл. - Откуда берутся армии?
- Армии уже там, - ответил Ирод. - Армии идут за ним, вместе с народом. Они забывают, кому подчинялись прежде, и начинают верить в новый порядок. А не пойти ли нам пообедать? Какое развлечение желательно увидеть владыке Метеллу? Полагаю, мы здесь можем все устроить не хуже, чем в Риме. У меня есть женщины-бойцы с очень длинными ногтями. Или, например, петушиные бои - они производят меньше шума. Мы вырываем у птиц гортань, чтобы они не кукарекали.
- Благодарю тебя, - ответствовал Метелл. - Много ли сейчас говорят о мессии?
- Не больше, чем обычно. Но и не меньше. Страстное желание прихода мессии - это часть еврейскою образа жизни. Что-то вроде семейного времяпрепровождения. Каждая беременность может предвещать сына, а этот сын может оказаться мессией. Если рождается дочь - что ж, у нее появляется свой шанс, такой же, как у ее матери. Для стабильности семьи, как ты мог бы сказать, это благо.
- Стабильность семьи означает стабильность государства, - произнес Метелл.
- Возможно, плохие мечты - не такая уж высокая плата за это.
Ирод подал сигнал, воздев свои толстые пальцы, отягощенные массивными кольцами, и оркестр, возглавляемый старшим царским музыкантом, худым бородатым сирийцем, заиграл величественный варварский марш. Среди инструментов были свирели, трубы, медные тарелки и единственная, но очень громкая цевница. Рабы помогли Ироду взобраться на носилки.
- Из-за этих проклятых болей в икрах мне приходится перемещаться в обеденный зал на носилках, - сказал он. - Это как с зубной болью: здесь она не дает о себе знать, но там зубы непременно заноют. Вот что такое старость. Хочешь, чтобы тебя тоже перенесли, или пойдешь сам?
Стараясь перекричать цевницу, Метелл ответил, что пойдет сам, а еще вернее - промарширует.