- Да, но не должна же она быть такой драной. Кто тебе готовит?
- Утром я ставлю тушить мясо, - сказал Иосиф, - а к обеду оно бывает готово.
- Моя дочь может готовить блюда и повкуснее тушеного мяса.
- Мне нравится тушенка. Ну, может быть, не все время. - Иосиф посмотрел на Анну, обдумывая сказанное, затем произнес: - Значит, не женщина, а девочка. Ты предлагаешь мне что-то вроде пробной дочери.
- Нет, - твердо сказала Анна, - я предлагаю тебе жену. С приданым, с кое-какой собственностью. С правом на защиту, которую может дать только замужество. Некоторые подумают, что это довольно странный брак. Но в Галилее подобные браки не редкость. И я думаю, их будет гораздо больше, если вспомнить все эти разговоры о конце дней и о приближении Царствия Небесного. Мужчины и женщины соединяются, чтобы рождать детей, но в том, чтобы производить на свет все больше детей, нет никакого смысла - если, разумеется, конец дней действительно грядет.
- Я в это не верю, - сказал Иосиф, почесывая свой заросший бородой подбородок. - Он грядет, он уже близок - мало ли бывает разнотолков. Об этом говорили еще тогда, когда я был ребенком, - и с каким пылом! А пыл этот на пустом месте. Ну да ладно. И все-таки… Жена… - принялся он размышлять вслух. - Жена, которую нужно будет любить без желания. Супружество, освященное не детьми, а целомудрием. Не поговорить ли нам тогда о помолвке? Впрочем, это супружество само по себе будет своего рода помолвкой.
- Приходи к нам сегодня вечером. Она приготовит тебе обед.
- Ты уверена, что она действительно понимает, что ей нужно? Уверена, что она этого хочет?
- Да, она этого хочет, - ответила Анна.
Девочку звали Мария, точнее - Мариам, это же имя носила сестра пророка Моисея. Она была хороша собой - лицо гладкое, движения проворные. Порой может и вспылить, но никакой злобливости в ней не было вовсе. Ее помолвка с Иосифом означала, главным образом, то, что вечерами, после работы, он приходил в дом Анны, присаживался и разговаривал с больной женщиной, которая вскоре уже совсем не могла подниматься, в то время как ее дочь молча шила, штопала что-нибудь или занималась делами на кухню. В доме было двое слуг - старая Елисеба и ворчливый Хецрон, который ухаживал за садом и делал эту грязную мужскую работу тогда, когда у него такое желание появлялось. Были там и старая ослица по кличке Малка, и пес Шахор, который большую часть дня находился на привязи на заднем дворе и громко лаял, а также множество кошек самого разного возраста. Однажды, незадолго до своей смерти, как потом оказалось, Анна сказала Иосифу:
- Этот дом, конечно, и есть ее приданое.
- Ты хочешь сказать, я должен переехать сюда и жить здесь? Я об этом пока не думал.
- Будет не очень-то хорошо, если ты заберешь ее отсюда и поселишь в своей маленькой каморке, набитой стружками.
- Мои мать и отец, да и сам я… - Иосиф вспомнил, что после смерти отца он расширил мастерскую, а жилые комнаты уменьшил. - Да, да, я понимаю. Люди начнут судачить об этом. Нет ли у тебя братьев или двоюродных родственников, я имею в виду, мужского пола, которые захотят претендовать на твой дом?
- Закон Моисеев ясно говорит обо этом. О праве дочерей на собственность.
- Да, я понимаю.
Мария отвлеклась от штопанья старой рубахи Иосифа и улыбнулась ему - вполне дружески, но и не более чем дружески. Иосиф сознавал, что уже приближается к преклонному возрасту, и хотя он был еще достаточно крепок и пока не располнел, но все же охал по утрам от болей в ногах, волосы его стали редеть, а борода поседела. Мария же была очень молода и еще ничего не знала о жизни, в отличие от него, который мог бы обучить ее чему угодно, кроме разве что двойному клину или соединению на шипах и шпонках. Но к этим вещам она, конечно, особого интереса не проявила бы.
Только когда Анна, окруженная слугами и родственниками, стала умирать, Мария - в слезах, что было вполне естественно, - впервые обратилась к Иосифу как к жениху, ища утешение в его присутствии и поддержку в его объятиях. Чувствуя себя несколько неловко, Иосиф бережно обнял Марию, стараясь, насколько возможно, уменьшить ее страдания. Он осторожно отвернул в сторону ее лицо, чтобы Мария не видела картины смерти, хотя не более чем за полгода до этого она стояла у постели умирающего отца.
После похорон она стала хозяйкой дома, и теперь, когда Иосиф заходил к ней вечерами, им приходилось терпеть присутствие старой Елисебы, которая все время сидела поблизости, словно компаньонка. Иосиф приносил Марии подарки собственного изготовления - большей частью это были тонко выделанные шкатулки с секретными замками в крышках, а Мария пекла печенье для него и его учеников. Это было просто дружеское ухаживание, без единого резкого слова, если, конечно, не считать слов, изрекаемых старой Елисебой.
ПЯТОЕ
Однажды погожим днем Мария сидела одна в гостиной и чесала шерсть. Она еще носила траур, но настроение у нее в тот день было хорошее, и она напевала галилейскую песенку о девушках у фонтана и о появлении царя. В саду щебетали птицы, на заднем дворе лаял старый Шахор. У ног Марии мирно спал один из котов - самый старый, с изодранными ушами, носивший кличку Кацаф. Вдруг кот забеспокоился и проснулся. Он увидел что-то, чего не могла видеть Мария. Зашипев, он выскочил в сад и взобрался на дерево.
- Глупый старый Кацаф, - сказала Мария, - тебе опять что-то приснилось.
Но теперь это "что-то" увидела и она.
Глазам Марии явился молодой, гладко выбритый человек в белом одеянии, с коротко постриженными золотистыми волосами. Ноги его были босы. Он стоял, опираясь на шкаф для посуды, который недавно сделал для Марии Иосиф. Молодой человек улыбнулся и заговорил:
- Божий ангел приветствует тебя, Мария.
- Как ты… Кто… - У нее перехватило дыхание. - Что это значит? Откуда ты…
Старый Шахор лаял, как безумный.
- Здесь шумно, - заметил молодой человек, и лай прекратился, а гость между тем продолжил: - Ты исполнена благодати, и Господь благоволит к тебе. Да пребудет Господь с тобою, дитя мое.
- Кто ты? - спросила Мария, чувствуя, как ее бьет дрожь.
- Меня зовут Гавриил. Я архангел, которому дозволено стоять в присутствии Бога. Не пугайся, дитя мое, ты обрела великое благоволение Господне. Поверь теперь в то, что покажется тебе невероятным: ты понесешь во чреве твоем, и произведешь на свет сына, и дашь ему имя Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего. Господь Бог даст ему престол Давида, ибо, будучи твоей крови, он должен быть и крови Давидовой. Он будет царствовать над домом Иакова вовеки, и царству его не будет конца. Избавься от сомнения, как ты только что избавилась от страха. Я вестник истины Божьей.
- Но… Нет, этого не может быть, - сказала Мария. - Я незамужняя девушка. И я не… не…
- Не знала мужчины и дала обет не знать никогда? - помог ей Гавриил. - Но для Святого Духа нет ничего невозможного. Святой Дух сойдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя. Ты должна в это поверить. Веришь ли ты?
- Я не могу… - начала она. - Я не могу даже подумать…
- Послушай, Мария, - сказал Гавриил. - У тебя есть родственница, двоюродная сестра твоего отца - Елисавета, жена священника Захарии. Оба они знают о том, что с ней случилось, хотя только один из них может говорить. И хотя она немолода и давно перешагнула тот возраст, когда можно родить, она все же зачала сына. Сейчас, если считать по вашему календарю, идет уже шестой месяц зачатия. Как видишь, для Господа Бога нет ничего невозможного. Точнее, ты увидишь это собственными глазами. Поезжай к ней. Она может поведать тебе о чуде, так же как ты можешь сказать ей о нашем разговоре, но больше - никому ни слова.
- Но ведь есть еще и… - заколебалась она. - Я должна рассказать об этом…
- Деревянных дел мастеру? - спросил Гавриил. Он резко хлопнул по стенке шкафа, затем попробовал качнуть его, но буфет прочно стоял на каменном. - Всему свое время. Не следует с этим торопиться.
Тут он обернулся в сторону сада, где затаившийся в траве Кацаф, который уже успел слезть с дерева, наблюдал за архангелом широко открытыми глазами. Должно быть, как Мария решила позже, Гавриил распространял вокруг себя сильный запах кошачьего котовника или еще какой-то кошачьей травы, поскольку Кацаф вбежал в дом, правда очень медленной трусцой, и стал обнюхивать незнакомца. Вскоре по комнате разнеслось его мурлыканье, а он, закрыв глаза и подняв хвост трубой, все терся и терся о лодыжки архангела. Гавриил улыбнулся Марии и сказал еще раз:
- Для Бога нет ничего невозможного.
Наконец Мария, которая все это время не осмеливалась подняться со стула, встала и молвила:
- Вот я стою перед тобой. - А затем: - Вот я преклоняю колена…
Но Гавриил остановил ее:
- Ах нет. Если нужно совершить коленопреклонение, то это должен сделать я - твой смиренный вестник.
Теперь Мария остановила его.
- Очень хорошо, - согласился Гавриил, - никто из нас не будет вставать на колени.
Казалось, что Мария должна сказать что-то еще - скорее всего, нечто такое, что архангел унес бы с собой и передал Пославшему его, - поскольку, пока Кацаф продолжал предаваться экстазу, Гавриил молча ждал. Наконец Мария нашла нужные слова и сумела их произнести.
- Вот, я раба Господня, - сказала она. - Пусть со мной будет так, как ты сказал.
Гавриил, улыбнувшись, кивнул, а затем, в знак того, что его посещение закончилось, позволил Шахору залаять снова. Мгновением позже его в доме уже не было, а Кацаф, когда ангельская лодыжка исчезла, едва не свалился на бок и долго еще продолжал мурлыкать. И его мурлыканье помогло Марии поверить, что все случившееся, столь похожее на сон, было наяву.