Через пару дней после возвращения мама пригласила меня на обед и "поболтать". На тот момент у нее наклевывалось сожительство с каким-то спившимся вдовцом, и мама была крайне воодушевлена открывшимися перспективами. Когда я пришла и села за стол в нашей кухне, где практически ничего, даже посуда, не изменилось со времен моего детства, мама строго на меня посмотрела и сказала:
- Пожалуйста, расскажи мне, что случилось.
Я пожала плечами:
- Да ничего не случилось. Все как всегда.
- Но… - начала мама.
- Мам, - сказала я, - ну а чем все это могло закончиться? Чем? Счастливым замужеством, рождением ребенка? Неужели ты не понимаешь, что все это - полный бред и херня. Ты постоянно выходишь замуж, приманиваешь каких-то мужиков, и я искренне поражаюсь, как ты находишь в себе силы верить в то, что все может закончиться хорошо? Откуда эта вера, мама? На что вообще тут можно надеяться? После этой поездки я поняла одно: мне не нужен мужчина.
- Ты в своем уме? - воскликнула мама.
- Да, в своем. Единственная приемлемая для меня форма отношений с ними - секс, а в остальное время они меня утомляют.
- Ты ему изменила! - догадалась мама.
Я вздохнула:
- И не один раз.
Мама окинула меня презрительным взглядом и затарабанила пальцами по столу.
- Ты просто никогда не любила, - изрекла она наконец.
- А ты любила! Отца, да? Страшно вспомнить, как вы были счастливы!
Мама нахмурилась и замолчала.
В 12.50 Самолетов подходит к моему столу и, интимно наклонившись, спрашивает:
- Слушай, а может… в "Макдоналдс", а?
- Да! - с жаром отвечаю я. - Я уже месяц об этом мечтаю.
Самолетов смеется.
На улице жара. Мы идем по улице Гиляровского до "Макдоналдса", потом стоим минут семь в очереди, после чего получаем по подносу с гамбургерами, ставим их на стол, и Дима убегает в туалет мыть в руки. Такая уж у него фобия - микробы. Как-то он мне признался, что, помыв руки, может очень долго стоять у двери в туалет, пока кто-нибудь ее не откроет. Потому что сам Дима не желает ее открывать, не желает прикасаться к ручке, чтобы не умножать число микробов на руках.
Наконец он возвращается из сортира, и мы начинаем есть. Я откусываю от биг-мака и разглядываю вид из окна.
- Ты какая-то сегодня мечтательная, - говорит он с набитым ртом.
Я откладываю биг-мак.
- Знаешь, я мечтаю стать полной дебилкой, ни о чем не думать, воспринимать жизнь, которой я живу, как безусловную данность, вообще ни о чем не париться. Найти мужчину, который бы просто чем-то занимался, ну, такого, который дома в трениках и драных носках, и чтобы смотреть с ним по вечерам телик…
- Сериал "Счастливы вместе"? - уточняет Дима и тоже зачем-то откладывает биг-мак.
- Я думаю, если бы я была дебилкой, я бы не смотрела "Счастливы вместе", - отвечаю я, - там много иронии. Какой-нибудь сериал по каналу РТР - "Дикий ангел", "Любовь или ненависть", что-то такое… - Я продолжаю мечтать: - Я бы не волновалась по поводу работы, потому что какая разница, какая у тебя работа? Главное, что есть мужик и, типа того, любовь. Наверное, я просто хотела бы, чтобы те вопросы по поводу жизни, которые постоянно разрывают мне мозг, перестали бы меня интересовать. Я бы перестала видеть в них смысл и вообще видеть их…
- Ладно, зайка, давай поедим, - предлагает Самолетов.
Я киваю и послушно возвращаюсь к биг-маку.
Поев до некоторого даже отвращения к себе, мы поднимаемся из-за стола и идем обратно к офису.
Наш путь пролегает мимо бассейна, двух супермаркетов, парка. Ближе к парку Самолетов вдруг говорит:
- Я тоже всегда хотел стать дебилом. Из нас могла бы получиться отличная пара. Я бы работал по фигу на какой работе, а в свободное время стремился бы в гараж. Ну, как это обычно говорится - с мужиками посидеть, попить пивка…
Я решила не реагировать на этот пассаж - что тут скажешь? Очевидно, что меня угнетает любое постоянство, кроме того, которое я сама себе гарантирую. Мы всего лишь сходили вместе пообедать, а Самолетов уже надоел мне так, как будто мы прожили год на необитаемом острове.
Он указывает на лавочку перед входом в офис:
- Может, покурим?
- Мне что-то не хочется.
В журнале, куда я сбежала из Гришиной газеты, я познакомилась со Смоляком. Я заведовала отделом культуры, а он был внештатным корреспондентом, крайне озабоченным культурными темами, и заодно фотографом. В общем-то, наше сближение произошло на почве фотоискусства, потому что Смоляк постоянно меня щелкал и вывешивал фотографии в своем блоге. Благодаря ему я стала почти популярной. Он был очень трогательным и одновременно бесконечно порочным. Разбухнувший до почти американских размеров на кока-коле и бутербродах с белым хлебом, Смоляк в начале знакомства всегда стеснялся своей полноты и, вставая, скажем, из-за стола, очень по-женски натягивал на необъятный зад толстовку - в потрясающей вере, что она скроет плотские излишества.
Стригся он под пажа, и его пшеничные, чуть вьющиеся локоны обрамляли розовое лицо младенца из фильмов ужасов. Мне было совершенно безразлично, как Смоляк выглядит, как стрижется, сколько пьет. Я принимала его материалы, с удовольствием рассматривала фотки, а потом мы часами обсуждали книжные новинки и сериалы, которые на тот момент смотрели. Постепенно я узнала, что Смоляк жил в Питере, но переехал в Москву, потому что здесь у него случилась большая любовь.
- Даже не знаю, радоваться мне за тебя или грустить, - сказала я.
Смоляк брезгливо махнул рукой.
- А ты кого-нибудь любишь? - спросил он вдруг, рассчитывая, видимо, на ответную откровенность.
Сначала я думала отшутиться, но потом вдруг одним махом выложила ему про Гришу, арабов и про все прочее, с моей точки зрения исключавшее для меня возможность кого-то любить.
- А я вообще-то пидор, - сказал Смоляк.
- Правда? - оживилась я.
- Я ни разу не спал с женщиной, - понизив голос, подтвердил он, - меня тошнит от одной мысли об этом.
- То есть ты влюблен в парня? - уточнила я, сопоставив факты.
- Да, - грустно вздохнул Смоляк, - его зовут Ваня.
- Хорошее русское имя… - протянула я.
Облегчив душу, Смоляк пригласил меня пообедать. В соседнем здании с тем, которое занимал журнал, располагалось кафе, собиравшее всю местную алкашню по той причине, что там наливали самую дешевую водку. Приходя в это и любое другое заведение, Смоляк всегда заказывал борщ. Он вообще был чужд всякого жеманства и называл себя "русским пидором" - пил водку, дрался, блевал. Никогда не интересовался типично гомосексуальными процедурами, вроде маникюра или массажа.
- А чем вы занимаетесь с этим Ваней? - спросила я, когда мы уселись за обеденный стол и Смоляк опрокинул первую, стартовую рюмку.
- Ну чем-чем… - Он пригладил растрепавшиеся патлы. - Чем ты со своими мужиками занимаешься?
- Много чем, - я не дала себя так просто развести, - иногда мы просто сидим рядом на диване и смотрим телевизор.
- Ваня, он очень мерзкий, - начал Смоляк, шумно отхлебывая борщ, - лживый, капризный, как настоящая баба, хотя сосу у него всегда только я. Он ни разу не взял у меня в рот! Ни разу!
С соседнего столика на нас недобро покосились какие-то татуированные маргиналы.
- Наверное, ты его больше любишь, чем он тебя, - предположила я.
- Наверное, - не стал спорить Смоляк, - но эта любовь делает меня очень несчастным. Настоящих пидоров не так уж и много, в этом вся проблема. Такие как Ваня, они не настоящие. Они просто маленькие протестные мальчики, которые думают, что однополая связь добавит их образу скандальности. Это полная херня. Я знаю, что ему нравятся девки и он спит с ними, как он думает, втайне от меня. Он меня бросит скоро, и я сойду с ума.
- Ну зачем, Паша? - Я погладила его по руке. - Все будет хорошо, ты встретишь кого-нибудь другого…
- Другого?.. - Смоляк уставился на меня повлажневшими выпуклыми глазами и снова выпил водки. - Знаешь, когда мне было четырнадцать лет, я каждый вечер стоял у общественного туалета в Катькином садике и ждал, пока меня снимет какой-нибудь дядя, выебет в жопу и даст немного денег. И я больше так не хочу.
- Ну… - я помедлила. - Мне кажется, отношения, замешанные исключительно на оральном сексе, они какие-то неглубокие…
- Секс придумали бабы, - отмахнулся Смоляк, - мужику важно просто кончить.
Спустя короткое время наша странная связь переросла в настоящую дружбу. Смоляк часто гостил у меня дома, мы шатались по барам, посещали кинотеатры и выставки современного искусства, даже ездили вместе покупать одежду.
Однажды в конце лета мы вывалились ночью из "Билингвы" и пошли гулять по Чистопрудному бульвару. Смоляк был основательно пьян, а я, что называется, подшофе. Мы шли под ручку, чтобы не упасть. Было тихо и пустынно. Обсуждалась перспектива моего визита в Питер, где Смоляк обещался провести меня по самым злачным местам и познакомить с самыми жуткими отбросами общества.
- Знаешь, - вдруг сказал он, сжав мою руку, - самое непереносимое в мире - это одиночество. Можно сколько угодно корчить из себя такого крутого персонажа, делать вид, что тебе наплевать, но когда ты все время один, совершенно один, это просто пиздец. Это так крышу рвет, что страшно. Я думаю, ад - это одиночество. Я знаешь как представляю ад? Как будто в полной пустоте на цепях висит больничная койка, и вокруг темнота, и только страшные крики и шорохи. А ты сидишь на этой койке, и тебе некуда деться, и никого рядом нет, и никогда не будет. И так - вечность.
- И даже книг нету? - зачем-то спросила я.