Успокоиться просто необходимо, тем более что эксцентричное Елизаветино поведение уже привлекло нежелательных зрителей, и к столику, за которым она сидит, несутся "МАРИНА" и охранник. Клуни и Гвинет Пэлтроу, играли ли они парочку влюбленных в каком-нибудь из фильмов?
Вроде нет, но кто их знает! Может, и играли. В мелодраме с безоговорочно счастливым концом. В ужастике, где счастливый конец определяется одним: выжил ты после кровавой бани или отбросил коньки. Психическое здоровье героев при этом в расчет не берется.
- Что случилось? - спрашивает "МАРИНА" с недовольством в голосе, ей совсем не нужны потрясения и неприятности.
- Ничего… Ничего страшного, - лепечет Карлуша. - Девочке стало плохо, но сейчас все пройдет. Нам нужно на воздух…
- Вам уже давно… нужно на воздух, - о сочувствии к парочке мутантов и речи не идет.
- Пойдем отсюда, блюмхен.
- Еще как пойдем, - Елизавета наконец-то прекращает орать. И принимается сверлить "МАРИНУ" глазами.
- Что ты так на меня смотришь? - не выдерживает администраторша.
- Вот вы… Каких модных дизайнеров вы знаете?
- Модных дизайнеров?
- Дизайнеров от моды… Лагерфельд там, Джорджио Армани…
- Угу… - "МАРИНА" явно сбита с толку. - Гуччи, Версаче, Валентино…
- Еще!
- Дольче и Габбана, Жан-Поль Готье, Кэлвин Кляйн…
- Еще!
- Джанфранко Ферре, модный дом Прада, англичане, двое или трое, так - навскидку - не скажу…
- Спасибо, и этого достаточно. А та женщина, которая сидела с нами… Кто она?
- А ты разве не знаешь? - брови "МАРИНЫ" ползут вверх.
- Не успела толком познакомиться.
- Это… очень известная персона, - администраторша переходит на благоговейный шепот. Таким шепотом обычно передаются самые невероятные светские сплетни. Елизавета никогда их не генерировала и прилюдно подвергала остракизму, но сейчас не прочь выслушать "МАРИНУ", не перебивая.
Ни одно слово не будет упущено, ни одна запятая не затеряется.
- Она продюсер, весь шоу-бизнес у нее под каблуком. И телевидение тоже. Денег у нее куры не клюют. Захочет - озолотит тебя, захочет - в грязь втопчет. Она всё может. Всё! В этом году праздновала здесь свой день рождения, так кого только не было!..
- Кого?
- Разве что президента.
- Нашего или американского?
- Нашего.
- А американский?
- Этот тоже не приезжал, врать не буду.
- А все остальные?
- Все остальные были… И Элтон Джон был, и эта жопастая… Дженнифер Лопес, а уж о мелких сошках типа "Бони Эм" и иже с ними и говорить нечего.
- Жаль, мы не присутствовали, - нарочито громко вздыхает Елизавета. - Правда, Карлуша? И когда же случился этот потрясающий во всех отношениях праздник?
- Летом… Кажется, в июне.
- Двадцать второго, - произносит Карлуша, глядя перед собой невидящими глазами. - Двадцать второго июня.
* * *
…На обратном пути их настигает снег, первый в этом году.
Елизавета идет впереди, Карлуша заметно отстал.
До сегодняшнего вечера Елизавета ни за что не позволила бы ему отстать, взяла бы за руку. И они бы шли вот так - рядом. Радовались бы снегу, ловили его раскрытыми ртами и разговаривали о чем-то несущественном. Все их разговоры - несущественны, иногда они состоят из нескольких междометий. Иногда - из не слишком хорошо сочетающихся друг с другом немецких слов, чьи падежные окончания чудовищно искажены. Общей благостной картине полного взаимопонимания это не вредит.
Теперь Елизавета так же далека от благости, как Берег Слоновой Кости от членства в Евросоюзе.
Она раздавлена и при этом злится.
Злится на себя - за то, что не сумела произвести на Женщину-Цунами должного впечатления. Злится на свои неухоженные ногти, на бездарные, неопределенного цвета волосы; на свою круглую физиономию ("по циркулю", как любят подтрунивать Пирог и Шалимар); на такие же круглые глаза - вот бы всучить их какой-нибудь птице из отряда веслоногих, а взамен получить другие.
Миндалевидные, ода!
Глаза актрисы Кэтрин Зэты-Джонс и все остальное, принадлежащее ей. Лицо и части тела, да нет - все тело целиком, а старого, помешанного на пластических операциях мужа Майкла она может оставить при себе. Неплохо бы и самой стать Кэтрин, какой она была в возрасте семнадцати лет, что тогда сказала бы Женщина-Цунами? Неважно что, но она уж точно не слиняла бы под смехотворным предлогом. Она бы осталась.
Надолго.
И они славно бы поговорили. Они говорили бы без перерыва час, а то и два, и три - с дальним прицелом на торжественное вселение Елизаветы в небесные чертоги мегапродюсерши. Пятнадцати минут оказалось бы достаточно, чтобы понять: Елизавета-Кэтрин не только красавица, но и умница. У нее на все есть свое собственное мнение, гнуснейшие слова-паразиты "типа" и "как бы" никогда не оскверняли ее уст; она в курсе кино- и музыкальных новинок, при этом предпочтение отдается эмбиенту и lo-fi ланжу; она прочла всего изданного на русском Переса-Реверте и теперь подбирается к Кафке. Нет, нет: с Кафкой она покончила еще в седьмом классе, а теперь штудирует Гюнтера Грасса на языке оригинала. Занимается ли она спортом? - еще бы! Она просто жить не может без экстрима, скалолазание и прыжки с парашютом летом, сноуборд и горные лыжи зимой, о-о-о!
Почему все совершенно не так?!
Почему она корова, толстая жаба, с сомнительным знанием искаженного немецкого и с вечной проблемой поиска колготок, которые можно без особых энергетических затрат натянуть на бедра? Почему, почему?!.
И почему она до сих пор, с ослиным упрямством и малопонятной отстраненностью, называет "женщиной-цунами" ту, кто на самом деле является ее матерью? Это, по меньшей мере, смешно.
Но Елизавете вовсе не хочется смеяться, ее сердце разбито. Еще бы, родная мать (богиня, о которой можно только мечтать) отказалась от нее: много лет назад в первый раз, а сегодня - во второй. Всё яснее ясного, Елизавета просто не понравилась ей, вызвала откровенную неприязнь своим затрапезным толстомясым видом. Ведь наверняка рекламная красотка надеялась совсем на другое, к тому же старый негодяй Карлуша, гореть ему в аду, обнадежил: "твоя дочь красива, как бог".
Красива, как же! - отстой, полный отстой!!!
С таким отстоем стыдно показаться на людях, его не возьмешь на модный показ и на вечеринку в честь усыновления Анджелиной Джоли очередного темнокожего младенца. В продвинутых галереях и дорогих бутиках ему тоже не место, да и что там может прикупить себе отстой? Разве что носки со стразами и обруч для волос, остальное на него просто не налезет. Отстой не представишь врагам и уж тем более друзьям, не стоит давать им лишний повод позлорадствовать.
Логика Женщины-Цунами вполне объяснима, но от этого Елизавете не становится легче.
Она даже начинает подумывать о смерти: самоубийство - вот самый подходящий выход из положения.
Можно сигануть из окна, а лучше - с крыши; можно повеситься в скверике рядом с домом; можно выжрать целую упаковку Карлушиного снотворного, предварительно запихав таблетасики в торт "Санчо Панса" и совместив таким образом приятное с полезным; можно, в конце концов, броситься с моста. В каждом из способов ухода есть свои недостатки и свои преимущества, константа же одна - Елизавета. Вернее, Елизаветино тело, непрезентабельное само по себе. И вряд ли смерть сделает его более привлекательным. Смерть, как и жизнь, идет совсем другим людям.
Совсем-совсем другим.
А если прибавить сюда патологоанатомов и вообразить, какие шуточки они будут отпускать в морге по поводу новопреставленной Е. К. Гейнзе… Если прибавить сюда старого негодяя фатера, который и месяца не протянет после ее гипотетического самоубийства… Нет, со смертью придется повременить. Хотя бы до того времени, пока Елизавета в одно прекрасное утро не восстанет ото сна Кэтрин Зэтой-Джойс (какой она была в возрасте семнадцати лет).
Три ха-ха. Если Елизавета перевоплотится в Кэтрин - зачем тогда умирать?
- Блюмхен!.. Блюмхен!.. Лизанька!..
Голос Карлуши, слабый и жалобный, едва доносится сквозь метель, а еще это архаичное русское "Лизанька"! Так Карлуша называет Елизавету лишь в экстраординарных случаях. Последний по времени относится к позапрошлому лету, когда он вкручивал лампочку в туалете и его долбануло током. Елизавета измучилась до крайности, пытаясь оказать помощь престарелому капризуле и, отчаявшись, даже припугнула его реанимобилем с бригадой врачей-беспредельщиков: они-де приедут в течение ближайших десяти минут и увезут страдальца в НИИ скорой помощи им. Джанелидзе. А уж там Карлуша на своей шкуре испытает все прелести бесплатной медицины! Как ни странно, после этого заявления здоровье умирающего резко пошло на поправку и он потребовал водки - дабы окончательно и бесповоротно "заземлиться".
- Ты симулянт, Карлуша, - помнится, сказала тогда отцу Елизавета. - Симулянт и нытик.
Вот и сейчас он наверняка симулирует сердечный приступ, стараясь хотя бы таким способом снять с себя ответственность за сегодняшний вечер.
А если не симулирует? Если ему и правда плохо?
Елизавета обернулась. Карлуша стоял, прислонившись к фонарному столбу, и держался рукой за сердце. Голова его была запрокинута вверх, к беспокойным небесам, а на неподвижное лицо все падал и падал снег. Нужно-таки отдать должное Карлуше: его способность выстраивать утонченные театральные мизансцены в плохо приспособленных для этого местах потрясает.