Украдкой она бросила на Генри взгляд, исполненный чуть иронического сочувствия, - взгляд доверенной служанки, сознающей, что весь дом держится на ней благодаря ее благоразумию, такту, умению сводить концы с концами и работать не покладая рук. Снисходительная нежность и насмешливая строгость в ее глазах ясно говорили, как она относится к своему хозяину.
В том, что обед невкусен, Генри винил только себя - приноровиться к его беспорядочному расписанию оказалось совершенно невозможным, и давно уже было условлено, что обед подается ровно в семь, независимо от того, дома он или нет. Сегодня, во всяком случае, он не был особенно голоден. Сыр и крекеры его вполне удовлетворили, и, когда Ханна подала ему домашние туфли, он, по обыкновению, прежде чем подняться к себе в кабинет, прошел в библиотеку.
Алиса, его жена, в нарядной шляпке с вишнями - возвращаясь домой, она часто забывала снять пальто и порой рассеянно усаживалась в гостиной в перчатках и с туго свернутым зонтиком - сидела на диване рядом с Дороти. Они решали кроссворд. Пейдж был рад тому, что дочь дома. С тех пор как Дороти начала посещать лекции по искусству в Тайнкасле, она часто возвращалась домой слишком поздно для шестнадцатилетней девочки, только что окончившей школу.
- Папуля, - не повернув головы, пожаловалась она, когда он вошел, - ваши кроссворды - типичное не то.
- Они рассчитаны на людей, обладающих определенным минимумом умственных способностей, - ответил Пейдж, нагибаясь, чтобы помешать угли в камине. - Что тебя так затрудняет?
- "Таитянское имя Роберта Льюиса Стивенсона".
- Попробуй "Тузитала"… а если бы ты хоть изредка читала книги, то могла бы узнать о нем и больше.
Она тряхнула волосами, собранными в пышный конский хвост.
- Держу пари, ты посмотрел ответ в редакции. А если на то пошло - я видела его фильм "Сокровище на острове".
Генри промолчал, в который раз удивляясь тому, как не похожи друг на друга его дети - талантливый, трудолюбивый Дэвид и легкомысленная пустышка Дороти. И он - увы! - был слишком оптимистичен, когда предположил, что она вдруг образумилась, ибо его жена сказала:
- Дорри приглашена сегодня смотреть телевизионную программу к Уэзерби.
Алиса сумела, не теряя достоинства, воздать должное этому громкому имени: сэр Арчибальд Уэзерби, банкир и владелец обувной фабрики, был самым видным лицом среди местной знати, а Элинор, его жена, - наиболее ценимой ее приятельницей.
- Но ведь… - Генри посмотрел на часы. - Сейчас уже почти десять.
- Не будь сухарем, Генри. Раз ты не захотел купить девочке телевизор, ты не имеешь права запрещать ей смотреть программу в другом месте.
Дороти уже направлялась к двери. Когда она вышла, Генри не выдержал:
- Она совсем отбилась от рук. Ну зачем ты разрешаешь ей ходить в эту проклятую художественную школу? Ведь все эти мальчишки и девчонки или просто бездельничают в тайнкаслских кафе, сплетничают и пьют кофе, или отправляются в кино… Ты же знаешь, что у нее нет ни на йоту таланта.
- Ну и что же? Зато она встречается там с очень приличными молодыми людьми… там учатся дети из лучших семейств графства. В одной группе с Дорри сын леди Эллертон… и мисс де Кресси. Это очень важно. Ведь с нас довольно одной катастрофы, не так ли, дорогой?
Генри ничего не ответил, и она, отложив в сторону кроссворд, взяла свое вышиванье. Вскоре она между стежками начала рассказывать ему, как играла сегодня в бридж у знакомых, подробно описывая гостей, платья, шляпы, перчатки, прически, а Пейдж, не слушая этого эпического повествования, умело сохранял заинтересованный вид и думал о другом. Его все еще мучил загадочный звонок Вернона Соммервила. Он был совершенно сбит с толку. Его как-то представили Соммервилу на обеде, устроенном благотворительным обществом в пользу неимущих газетчиков, - это было в Лондоне три года назад, - но он никак не думал, что такое видное лицо запомнит незаметного провинциального издателя вроде него, и уж совсем не предполагал, что Соммервил отзовется о "Свете" столь благоприятно. Владелец "Утренней газеты" скорее должен был бы придерживаться противоположной точки зрения.
- Генри, да ты не слушаешь?
Пейдж вздрогнул.
- Извини, дорогая.
- Это просто… нехорошо с твоей стороны.
- Видишь ли, - сказал он виноватым тоном, - меня кое-что тревожит.
- Тревожит? Боже мой… что?
Как правило, Генри никогда не рассказывал жене о делах газеты. Вскоре после женитьбы он как-то посвятил ее в свои планы - и последствия были самые роковые, но сегодня он чувствовал потребность с кем-нибудь поделиться.
Он посмотрел на Алису, стройную, сухощавую, с поблекшей, но все еще красивой, чуть веснушчатой белой кожей, какая встречается у белокурых женщин. У нее было узкое лицо и пустые синие глаза под изогнутыми в вечном удивлении бровями. Теперь она с недоуменным интересом глядела на Генри - взгляд женщины, заставляющей себя относиться и мужу снисходительно, несмотря на все беды и разочарования, которые, как она считает, выпали на ее долю по его вине за двадцать лет супружества.
- Дело в том, что сегодня у меня хотели купить газету.
- Купить газету? - Она выпрямилась так порывисто, что вишни ка шляпне задрожали; платья и прически были забыты. - Как интересно! Кто же?
- Соммервил. Издатель "Утренней".
- А, Вернон Соммервил! Он был женат на Бланш Джилифлауэр… они разошлись в прошлом году.
Алиса, всегда хорошо осведомленная о генеалогии, родственных связях и семейных тайнах великих мира сего, на мгновение задумалась, а потом сказала с тем изысканным прононсом своего родного Морнингсайда - самого аристократического квартала Эдинбурга, - который она всегда утрировала, когда вела беседу на светские темы:
- Генри, это потрясающе. Он предложил… - она деликатно умолкла.
- Так как я отклонил его предложение, то могу назвать тебе сумму, дорогая, если хочешь. Пятьдесят тысяч фунтов.
- Боже мой! Такие деньги! - Ее взгляд стал мечтательным. - Подумать только, что можно на них сделать… путешествовать… посмотреть мир. Ах, Генри, ты же знаешь, мне всегда хотелось побывать на Гавайях.
- Как ни грустно, дорогая, но с Гавайями придется подождать.
- Другими словами, Генри, ты не хочешь продавать газету.
- У Соммервила, кроме "Утренней газеты", есть еще этот низкопробный еженедельник и "Воскресный Аргус". По-моему, их ему должно быть вполне, достаточно. А кроме того, он… - Генри сдержался, - он слишком уж современен для нашей маленькой газеты.
Они помолчали.
- Но ведь это замечательная возможность, - начала она, вдевая нитку в иголку и стараясь говорить как можно мягче и убедительнее. - Последнее время тебе все нездоровится. И доктор Бард столько раз повторял, что такая напряженная работа и отсутствие всякого режима очень вредны для тебя.
- Ты хотела бы, чтобы я удалился от дел и мы поселились где-нибудь на вилле… в Торки, например? Я бы там извелся от тоски.
- Я думала совсем не об этом. Ты еще сравнительно молод, и нам вовсе незачем прозябать в провинции до конца наших дней. У тебя есть связи, и ты без труда мог бы получить какой-нибудь пост… ну, скажем, в ООН.
- Запереться в этой вавилонской башне? Ни за что!
- Но послушай, Генри… Я ведь забочусь не о себе, хотя тебе известно, как мне опротивели и Хедлстон и все его жители. Мне кажется, такой случай… стоит обдумать. Ты же сам знаешь, что никогда не пробовал по-настоящему использовать все свои возможности.
Пейдж покачал головой, пропустив мимо ушей эту прелюдию к давнишней и, по правде говоря, обоснованной претензии, что, "если бы он по-настоящему захотел", ему, несомненно, пожаловали бы дворянство, когда истекал срок его вторичного пребывания на посту мэра.
- Вся моя жизнь отдана "Северному свету", Алиса. И мне ведь удалось кое-что из него сделать.
- Газету можно передать Дэвиду.
- Ну что ты говоришь, Алиса? Если я продам ее Соммервилу? Дэвида тогда не подпустят к ней и на пушечный выстрел. А ты знаешь, что я многого от него жду… когда он совсем, оправится.
- Но все-таки… пятьдесят тысяч фунтов…
- Эта сумма, кажется, ослепляет тебя, дорогая, но, поверь мне, газета стоит по крайней мере вдвое дороже.
На минуту Алиса была сбита с толку.
- Что же, - сназала она после непродолжительного молчания, и разочарование на ее лице сменилось понимающей улыбкой, в которой что-то напоминало ее отца, когда он так тонко подводил итог свидетельским показаниям в зале Эдинбургского суда; но вместе с тем эта улыбка была такой наивной, что растрогала Генри. - Если ты не согласился сразу, он, наверное, предложит больше.
- Нет, Алиса, - сказал Пейдж мягко. - Он знает, что мой ответ был окончателен.
Она больше ничего не сказала и снова наклонилась над своим вышиваньем, обдумывая услышанное. Она еще не знала, как отнестись к этому, но ее взволновала и рассердила позиция, которую занял Генри. Как всегда, ее неудовольствие проявилось в долгом подчеркнутом молчании - странном при обычной ее словоохотливости, - обиженных взглядах, которые она иногда бросала на мужа, и возмущенном выражении лица, словно она столкнулась с чем-то, чего не могла одобрить.
Пейдж был зол на себя. Казалось бы, эти годы должны были научить его, что пытаться говорить с Алисой о своих сомнениях и надеждах бесполезно. Но все-таки какой-то душевный голод толкал его на это, и всякий раз такая попытка приводила к одному и тому же - Алиса не понимала его и не соглашалась с ним, - и всякий раз он испытывал горечь и досаду, подобно человеку, который, мечтая освежиться в прохладной воде, обнаруживает, что бросился в мелкий пруд.
Наконец она сказала довольно резким тоном:
- Ты едешь завтра в Слидон?