- Я помогу, - вызвался Притулов.
- Помоги, помоги. Народ! - громко сказал Маховец пассажирам. - Мы хотим покушать. И выпить, если у кого найдется. Поделитесь по-христиански! Ане поделитесь, все равно возьмем. Так что вы сами приготовьте, чтобы вас не шмонать.
- А сами голодными будем? - сердито спросила Любовь Яковлевна. - У меня дочь больная!
- Так не всё же! - утешил ее Маховец. - Я же говорю: поделиться, а не отдать!
Елена резким жестом достала из сумки пакет кефира и булочку - единственное, что у нее было из еды, - и швырнула на кресло рядом с собой.
Это подсказало другим схему действий: доставали имевшиеся продукты и клали на свободные сиденья. Личкин собирал торопливо, посматривая по сторонам, будто чего-то опасался, Притулов брал спокойно, как свое, а Федоров пробирался боком (чтобы не видеть хотя бы половину пассажиров), и вид у него был если не виноватый, то минимально заинтересованный, с намеком: мне это ни к чему, но обстоятельства вынуждают. Когда он оказался возле Куркова, тот торопливо и заговорщицки шепнул:
- Это бессмысленно, вы понимаете?
Федоров промолчал.
Это, наверное, убедило Куркова, что перед ним возможный союзник.
- Возьмите у него автомат, - сказал он нагибаясь и будто поднимая что-то с пола, - а мы поможем.
- Ты за других не говори! - вдруг раздался громкий голос Тепчилина, который сидел сзади Куркова. - Я еще жить хочу! Пусть люди доедут спокойно!
- Что такое? - тут же насторожился и подошел Маховец.
- Да ерунду предлагает! - обиженным голосом сказал Тепчилин (он обижался на вероятный ущерб себе, своему здоровью и самой жизни). - Отнимем, говорит, автомат! Стрельбы нам еще тут не хватало!
- Это ты предлагал? - спросил Маховец Куркова.
Художник смотрел перед собой, не считая нужным отвечать.
А Федоров медленно пошел вперед с набранными продуктами. Да, предложение поступило, но он ни при чем - он ничего не ответил.
Проводив его взглядом, Маховец отвел руку и кулаком, с маху, ударил Куркова по лицу.
Лыткарева запричитала:
- Ой, ой, ой, что вы делаете? Ох, беда, беда!
Нина вскрикнула.
Желдаков непроизвольно выругался.
Ваня Елшин с трудом сглотнул нервную слюну.
Если до этого нападение на милиционера было неожиданным и поэтому его никто толком не успел осознать, если дальнейшие события были хоть и насилием, но относительно мирным, то теперь всем вдруг стало ясно, что шуток не будет. Очень уж жестоким, хлестким, звучным был удар Маховца. И голова Куркова мотнулась, как неживая, и кровь сразу потекла из носа и изо рта.
Маховец на это и рассчитывал. Он мог ткнуть художника, как Федорова, рукой или стволом автомата, но многолетняя практика тюремных и вольных драк научила его: удар, адресуемый не только ударяемому, но и другим для поучения и острастки, должен быть явным, эффектным, с кровью.
- Вы урод! - закричала Наталья, прижимая к себе голову Куркова (этим делая ему только больнее).
- Да конечно же, урод! - весело закричал Маховец. - Я же и хочу, чтобы вы поняли, граждане пассажиры! Я урод - и все мы тут уроды! И поэтому не надо пробовать ничего! Я ведь и отстреливать начну! Или не верите? Кто не верит?
Маховец оглядел всех и понял, что верят все.
- Ну? - спросил он Куркова. - Ты тоже понял меня или ударить тебя? И скажи бабе своей, чтобы молчала!
- Я не баба! - закричала Наталья. - Стреляй, гад!
- Да молчи ты, в самом деле! - рявкнул на нее Курков. - Тебе надо их дразнить?
- Вот именно, - поддержал Маховец. - Не дразни нас. А ты, бородатый, - посоветовал он Куркову, - больше не шепчись.
19.30
Липовцы
Через Липовцы проехали быстро, при этом захватчики внимательно смотрели на пассажиров, чтобы те не вздумали открывать занавески и кому-нибудь сигналить. И лишь когда выехали, решили перекусить.
19.40
Липовцы - Драницы
Добыча оказалась не обильной, но сносной: кроме кефира и булочки Елены, были тут копченая колбаса, хлеб, конфеты, йогурты, всякие газировки и напитки и прочее по мелочам - сигареты, в частности. На радость беглецам нашлась водка - у Мельчука, нашлись две бутылки пива - у Куркова (тот взял их на случай, если Наталье будет совсем плохо и она начнет просить), еще пиво и бутылка водки оказались у Желдакова, а Тепчилин вез жене бутылку вина, которую ему презентовал месяц назад сосед, сам он вина не пил.
- Тормозни, иди сюда, закусим, - пригласил Маховец Петра по милицейской рации. И приказал Козыреву: - Остановись и отсядь от руля пока. Мы без тряски покушать хотим. И вы тоже покушайте! - предложил он пассажирам.
Но аппетита ни у кого не возникло.
Димон свернул закрутку и задымил.
- В автобусе не курят! - сердито сказала ему Нина.
- А куда мне деваться, если не выпускают?
Закурили и другие, кто были курящие, автобус наполнился дымом, чему Димон был рад - не учуют, что у его дыма особый запах.
- Плохо вытяжка работает, командир, - укорил Притулов Козырева.
- Движения нет, вот и не работает. Можно форточки открыть.
- Ага, - согласился Маховец. - Стоит автобус, написано, что дети, а из окон дым идет. Ничего, потерпим. Лучше стаканы дай, если есть.
Козырев дал им упаковку одноразовых пластиковых стаканчиков.
Петру хотелось выпить, но он никогда не пил за рулем. Поэтому, чтобы избежать соблазна, взял кое-что из еды и пошел из автобуса.
- Стоять опасно, на ходу покусаю, - сказал он. И предупредил Козырева: - Не отставай.
- Куда я денусь? - хмуро ответил Козырев, садясь обратно за руль.
Он чувствовал себя очень скверно. Не раз приходилось ему в жизни ходить под чьим-то началом, быть в каком-то смысле подневольным человеком, но в таком положении, когда полностью зависишь от кого-то, он никогда не оказывался.
И это возмущало его свободную от природы душу.
Пассажирам было не лучше.
Елена понимала, что, выпив и закусив, преступники могут захотеть того, чего мужчинам обычно хочется, когда они сыты и пьяны. Она с омерзением об этом думала. Защититься нечем - разве что маникюрными ножницами. Но и они тоже оружие. Елена не выдержит, не стерпит. Она и нормальных-то мужчин давно к себе на подпускает (нормальных - условно, по сравнению с этими), а представить, что полезет кто-то из них… Выхвачу ножницы и выколю глаза, решила Елена. И пусть убивают.
Любовь Яковлевна думала о том, как быстро в жизни все меняется. Когда умер муж, казалось, не будет горя больше, а - затерлось, зажилось, ушло в прошлое, почти не болит. Когда дочка выяснилась дурой с последующим абортом, с беспокойством за нее теперешнюю и за нее будущую (и это жгло в мозгу, как язва) думалось, что не может быть горя и боли острее - а теперь и аборт ее (который, может, зря и сделали-то), и все, что с нею произошло, кажется житейским пустяком, почти мелочью по сравнению с тем страхом, в котором они оказались. Убьют же, паразиты, и не почешутся. Или изнасилуют всех подряд. Они там оголодали в тюрьме, вон как жрут и пьют. И терять им нечего. Ужас - и непонятно что делать!
Арина же, как ни странно, почти не боялась. Такая у нее особенность - она всегда словно не вполне понимала, что с нею и вокруг происходит. В школе учителя ругали, а она не могла в толк взять, за что. Как может, так и учится. Или с беременностью этой… Сошлись компанией, выпили, и она выпила, почему не выпить, если все пьют? Потом Аньку ее парень повел в одну комнату (на даче дело было), Ольгу повел другой, а третий повел ее, Арину, в мансарду. Нормальное же дело, они парни, мы девушки. В первый раз должно когда-то это случиться. Это не плохо, не хорошо, а жизнь так устроена, рассуждала Арина, вернее, даже не рассуждала, а чувствовала всем существом. Во время близости не испытала ни особой боли, ни особой радости. Встречалась еще потом с Геной раз пять - не потому, что влюбилась или хотелось удовольствия, а просто: есть у всех парни, вот и у нее теперь парень. И родить собиралась по той же причине: женщина беременеет, значит, надо родить, потому что - почему бы и нет? Арина не видела в этом ни греха, ни достоинства, а только порядок вещей, какую-то извечную необходимость, которой она не вправе распоряжаться, поэтому сердилась на мать, когда та решила вмешаться. Но послушалась ее. И теперь отчасти злорадствует: ты этого хотела, так получи неприятность! Арина восприняла нападение преступников как следствие того, что произошло. Не настояла бы мать на аборте - не поехали бы в Москву. Не поехали бы в Москву - не оказались бы в этом автобусе. Вот пусть она в следующий раз и подумает, надо ли вмешиваться в то, что идет само по себе!
Мельчук чувствовал себя униженным. Не так уж долго ехать до Шумеек, выйти бы там, как всегда, пойти по лесу, а - не дадут, не выпустят. Илья Сергеевич принадлежал к категории тех людей, кто распоряжается, а не выполняет распоряжения (только если свыше, от начальства), поэтому ему было вдвойне противно. К тому же, он помнил о ружье, лежащем над ним на багажной полке. Они пока не обратили на него внимания, но могут обратить. И у них будет два ствола. А если - вскочить, схватить, пальнуть? И - свободен. И другие тоже. Мысль глупая, не успеет. Пока вскочишь, пока расчехлишь, да еще и магазин с патронами надо вставить, он всегда у него отдельно…
Наталья и жалела Куркова, и была на него обижена: утаил от нее пиво… Будто она алкоголичка какая-то. А выпить сейчас не мешало бы - просто чтобы уменьшить напряжение, потому что и страшно, и стыдно бояться этих сволочей. Стыдно уже потому, что ты заведомо выше их, умнее, образованнее, талантливее, а они…