Выглядела Тамара всегда - залюбуешься. На работе прямо поражались, откуда силы берутся? И верно - до двух часов ночи просидит над костюмом для Раисы (той в голову ударило - на каждый день недели - новый наряд), утром глаз не разлепить, а надо встать, сделать вместе с сыном гимнастику, проследить, чтобы не увильнул от душа ("Не пудри мозги, не обливался ты, вон - кончики волос сухие, а ну, марш в ванную!"), а потом привести себя в порядок и - на работу. И там, пока Людмила чухается за соседним кульманом, доделывает вчерашний лист, у Тамары уж новый готов - чистенький, без единой ошибки. Вот так. Ей даже физическое удовольствие доставляло взять новый ватман, наколоть на доску, проверить рейсшиной, что все ровненько, а на столе, рядом - карандашики заточены, готовальня раскрыта, резинка мягкая, любимая - никому не давала пользоваться! - и тут же справочники, ГОСТы - и пошла работа! Что ни линия - блеск. Окружности могла так от руки провести, что лучше любого циркуля. О технической грамотности не говорим, Раиса Тамарины чертежи даже не проверяла, подписывала не глядя.
В обед успевала еще подхалтурить, чертила балбесам-заочникам дипломные проекты. Платили прилично. Лодырь, он что хочешь отдаст, лишь бы самому не делать. И еще в ногах поваляется: "Тамарочка Ивановна, ну выручите, полный зарез, только вы можете, ну дорогая!" Выручать Тамара выручала, но уж не могла не высказать, что думает: "Зачем получаешь специальность, которую не любишь? Вы же все надеетесь, что вкалывать не придется, в руководители стремитесь, руками водить, в начальники на чужом горбу!" Сама думала: а ведь и она спокойно могла закончить институт, хотя бы заочно, села бы на Раисино место, когда та уйдет на пенсию… Но тогда пришлось бы отнимать время у Юрика, а он с каждым годом требовал его все больше. Была бы дочка, может, и проще бы, а с парнем… Легко ли без отцовской руки вырастить настоящего мужчину? А надо. Долг. Чтобы вырос сильным, честным, не вруном, не исподтишником! А для этого должен привыкнуть: скрыть ничего никогда не удастся. Когда Юрик был еще маленьким, знал - есть у Тамары такой особый глаз, которым она все видит, где бы он ни был. Придет с гулянья, мать сразу: "Зачем ел снег?" Скажет так, наугад, и Юрик, если правда ел, тут же и признается. Ну, а не ел - обидится: "Не ел я, чего ты?" Тамара: "Как - "чего"?! Да! Сегодня не ел, но… хотел ведь?.." Ну что ты будешь делать? Верно, хотел… кажется… Но как же она-то узнала?!
А уж сообразить, что опять брал на руки помойную кошку или катался с горки на животе - и вообще проще простого: на рукаве-то кошачья шерсть или снег забился под пуговицы - чистил пальтишко перед тем, как домой идти, а про пуговицы и не догадался.
Когда стал побольше, в колдовской глаз уже не верил, зато прозвал мать Шерлоком Холмсом: "От тебя ничего не скроешь, тебе бы в милиции работать". Ох, и резануло это тогда Тамару! Вот точно таким тоном Мартьянов как-то сказал: "Надзиратель!"
Но так или иначе, а до поры до времени за сына Тамара была спокойна - особо безобразничать не будет, ее побоится, а это уже кое-что. А Юрик, верно, боялся матери. Потому, конечно, боялся, что уважал. Руки на мальчишку, слава Богу, не подняла ни разу. Да строго-то говоря, и не за что было. А это вот, как ни смешно, Тамару иногда беспокоило: все-таки парень растет, должен хотя бы слегка похулиганить, подраться. Нет! Осталось в нем что-то от Мартьянова, вялость какая-то, никак не вытравить! И учителя, бывало, говорят: на уроке как сонная тетеря, вызовешь - не с первого раза и услышит. Все делает будто нехотя, странный мальчик.
Правда, учился Юрик прилично, в первых классах и вообще был отличником, но опять не потому, что стремился чего-то добиться, а потому, что мать часами рядом высиживала и чуть что заставляла переписывать с самого начала. Кряхтит, слез полные глаза, а делает. В шестом-седьмом классах такого контроля обеспечить уже не могла, многого, чему их теперь учат, сама не знала, восьмилетку кончала дома, в деревне… да и когда это было! Но все равно тетрадки просматривала, и уж чего-чего, а грязи там не водилось. И все же сполз на четверочки да троечки. Говорят, возраст такой, вон и Людкина Наталья еле тянет, но там - дело другое, там интернат, а родители - хоть и считается, что оба есть, на самом деле отец, как ни говори, не родной, а мамаша… Да и вообще, с детьми что главное? Учет и контроль. А какой в интернате может быть контроль?
При помощи контроля, то есть наблюдая из окна кухни, как ее тринадцатилетний Юрик гоняет с ребятами во дворе, Тамара установила: в возникающих по ходу дела драках ее сын участия не принимает, стоит себе в сторонке и ждет, пока "победит дружба". Заметив это впервые, выводов делать не стала, решила: может, единичный случай. Тем более, раньше, маленьким, Юрик давал отпор, если у него, к примеру, пытались отнять игрушку. Но там и драки были другие, вырвал игрушку - и в сторону, а чтобы здоровый лоб, который ежедневно подтягивается на турнике, стоял руки - в брюки, пока бьют его товарищей?.. Через неделю повторилось то же самое. На этот раз сцепились уже не кучей, дрались один на один Славка Шестопалов из седьмой квартиры, главный Юркин дружок, и амбал-переросток Ухов. Ухов подмял Славку, колотит - страх смотреть, а наш фон-барон хоть бы хны. Отошел, будто не его дело, даже смотрит в другую сторону.
Когда Юрик вернулся домой, Тамара все ему высказала. И про трусов, которые умирают тысячу раз, и в особенности - про предателей, и - что сам погибай, а товарища выручай. Весь скривился, засопел и сказал, что выручать надо, когда человек прав, а они - из-за ерунды, лишь бы кулаками махать, и Шестопал сам, первый полез, любит драться, ну и схлопотал! Но Тамара, разволновавшись, ничего уже не слушала, крикнула, что когда бьют своего, нечего разбираться, кто прав, кто не прав. "Увижу еще раз - все, ты не мужчина и мне не сын! Живо отправлю на Васильевский к папаше Мартьянову!" Про папашу Мартьянова Юрик слышал уже не впервые и, конечно, заревел, как ясельный: "Мамочка, не буду, мамочка, не отправляй!" А тут шла Тамара как-то с работы через двор, видит: мальчишки опять дерутся, прямо куча мала, кто кого - не поймешь. Наш принц - в сторонке, притворяется, будто разглядывает голубей. Заметил мать, и пулей туда, в драку, в самую гущу. Через полчаса явился - новый свитер в грязи, под носом кровь, на скуле синяк, сам зареванный. Тамара промолчала - не хвалить же, нормальное дело. Но и ругать за свитер тоже не стала. А он весь вечер посматривал, видно, ждал чего-то. Неужто ордена?
Еще одно беспокоило: подвержен влияниям. Закадычный этот Шестопалов из них двоих явно был главным. Юрик чуть что: "А Славка сказал… А Славка считает…" Тамара: "Ну, а своя-то голова у тебя есть? А если Славка тебе скажет - в люк вонючий залезть и крышкой закрыться?"
Но Славка - ладно, хуже другое: Виктор, сосед, с недавних пор больше не плавал, списали за что-то. Устроился в соседний гастроном грузчиком, опустился, каждый вечер поддатый. Хулиганства в квартире, правда, себе не позволял, Тамара пригрозила - если что, вылетишь из Ленинграда на сто первый километр, я буду не я. Верил и вел себя тихо. Но что опасно? Юрик вдруг стал к нему тянуться. Мать весь день на работе, а у этого алкаша при магазине свободное расписание. Как-то забежала днем; сидят с Юркой на кухне, чаи распивают. На столе батон, сыр, колбаса полукопченая, Юрик наворачивает за милую душу, ему без разницы, куплена эта колбаса на честные деньги или, может, украдена. Тамара увидела, в глазах потемнело. Допрыгалась! Парень без отца - с алкоголиком, с ворюгой связался! Сегодня краденую колбасу кушает, завтра выпивать начнет с этим бандитом! Дала обоим звону. Витьке отдельно: "Ты что, поганец, к ребенку прилип? Компания он тебе? Не трогай мальчишку, не то загремишь отсюда к чертовой матери! Сегодня же схожу куда надо!" Вдруг слышит сзади Юрик всхлипывает: "Мамочка, зачем ты? Дядя Витя хороший, мы же ничего такого…" А Витька встал, да так зло, сквозь зубы: "Ну и зараза же ты, Тамарка! Никому от тебя жизни нет, родного сына затравить готова. Эсэсовка!"
С тех пор Тамара ни разу больше не заставала сына с Виктором. Но видела: плохое влияние на мальчика тот все равно оказал, потому что Юрик стал грубить. Не то что словами, за слова Тамара ему показала бы, - тоном. Даже не объяснишь, в чем хамство, а есть. Спросишь: "Как в школе?" Он: "Нормально". Но так ответит, что слышишь: "Ну, чего тебе? Отвяжись". Но вообще-то он теперь больше молчал, прямо как папаша Мартьянов. За вечер: "Дай поесть", "Спасибо", "Я пошел". Все разговоры.
Тамара очень расстраивалась, плакала даже. Бабы на работе утешали каждая по-своему. Людка: "Переходный возраст, не бери в голову, подумаешь - молчит! Лишь бы не хулиганил!"
У нее другие мерки, ее Наталья уже и покуривает, и по-матерному запросто - интернатская, но ведь Тамара-то в Юрку душу вложила!