А Губин уже вспомнил историю этого Ярославцева, о нем много говорили в свое время. Когда-то был он начальником главка в одном весьма серьезном и привилегированном министерстве. Про Ярославцева знали: мужик крутой, грубый. Спуску - никому. Но если надо, сумеет защитить. И "наверху" с ним считались, а потому и лауреат, и куча орденов, словом, все что положено. И вот… года три назад это было?., или раньше? - спрашивать сейчас не стоит, - Ярославцева переводят в другую отрасль с повышением: замминистра. Отрасль, всем известно, важнейшая, и не для каких-то конкретных заказчиков - для всей промышленности. Ну, а когда для всех - получается, что ни для кого. В результате вот уже лет двадцать развалена вдрызг. Жалели тогда Ярославцева, а кто и ругал: дурак, ради карьеры полез к черту в зубы. В общем, как там было, никто толком не знал, только вскоре Ярославцева сняли. Шумно, сплетни пошли: будто вызывали его "наверх", "на ковер", стали фитили вставлять, он: "Что же это? Вы нашу отрасль двадцать лет общими усилиями разваливали, а я за три года должен поднять? Нереально!" Ну, а дальше как положено: он заявление на стол, а начальство: "Не возражаю!" И конец. Губин считал - зря, такими руководителями не разбрасываются, а с другой стороны - возраст… Но ведь молодого, нового тоже пока вырастишь, сколько времени пройдет… А этот был еще крепкий, железо-мужик.
Надо было идти на теплоход, а то в голову полезут всякие вредные сейчас мысли. О собственной работе, например. У Губина было заведено: в отпуске отключаться полностью… Да и не только в отпуске. Раньше, еще лет пять назад, придя с работы, не мог выбросить из головы то, чем занимался весь день. Теперь дома у него находились другие занятия и поводы для волнений и раздумий. И как раз они-то с годами постепенно делались все более и более важными.
Губин взглянул на часы и поднялся.
- Пора. Пойдемте, Константин Андреевич, а то опоздаем, придется вплавь теплоход догонять.
Ярославцев встал, и они молча зашагали по аллее.
- Зря я, наверное, на нашу звонкую даму так вчера набросился, - задумчиво проговорил Ярославцев, когда уже подходили к пристани. - Психом становлюсь. Ну, подумаешь, сказала "был". Она ведь не со зла, так, сдуру. А я и вправду "был", если уж на то пошло. Только вот чем? Два года голову ломаю, все понять не могу… Ну, честь имею. Будет желание, заходите, потолкуем. Я в одноместной. Номер четыреста пять. Верно, заходите, буду рад.
Письмо Маше так и не получилось. Губин принялся было подробно описывать "Вечер-сюрприз", но вскоре бросил, выходило тускло, как протокол совещания. Тогда он пошел в сувенирный киоск и приобрел набор ярких открыток с золотой фирменной надписью "Речфлот". У киоска опять встретил Ярославцева, тот покупал пасьянсные карты.
Вернувшись к себе, Губин сел на диван и стал глядеть в окно на волжский берег. До обеда оставалось еще целых полчаса. Интересно, что она сейчас делает?.. Господи, да какое ему дело до этого? Кто она ему? Посторонняя женщина, случайно оказавшаяся за одним с ним столиком; а то, что было вчера, - обычное отпускное приключение. "Случилось по пьянке"- так, кажется, принято говорить? И… она, конечно, тоже только так все восприняла, попросту. Довольно. Хватит о ней. Она - человек совершенно другого мира и пусть в нем остается.
За обедом и ужином Лиза вела себя как обычно: молча съедала все, что подавали, и, вставая, традиционно прощалась. Когда она ушла, окончив ужин, Катя сказала, что они с Ириной только что были у начальника маршрута, просили перевести Лизу в другую каюту, но без толку.
- А? - Губин вздрогнул. Он не сразу понял, о чем речь, - смотрел вслед Лизе и вдруг отчетливо представил себе ее лицо, каким оно было сегодня под утро.
- Они говорят, - продолжала Катя, - сейчас уже ничего нельзя сделать, свободных мест нет, надо было сказать сразу, потому что вообще-то они стараются не подселять посторонних к семейной паре.
- Интересно, а как же, если трехместная каюта? - спросила Ирина. Они с Катей начали о чем-то спорить. Губин опять не слушал. Ему хотелось встать и выйти на палубу. Любопытно, ушла Лиза к себе или…
За столом замолчали. Катя вопросительно смотрела на Губина, видимо, задала ему какой-то вопрос.
- А с соседями у Лизы по-прежнему? Не наладилось? - спросил он.
- Что вы! Они, козлищи-то, ее просто по стене размазывают. Вчера поздно пришла - скандал, пускать не хотели. Корова чуть не в драку. Надо что-то делать. Мы уж думали попросить кого-нибудь из другой каюты поменяться, так к ним же никто не идет, представляете? Знают уже, как облупленных: Корова тут из-за "титана" чуть вахтенную не излупила, та обогрев раньше на пять минут выключила.
- Ну, и что вы решили?
- Начнут опять выступать, возьмем Лизу к себе. Попросим раскладушку, тут дали некоторым, кто с детьми. А что сделаешь? Правда, Ира?
Губин шел не по коридору, а палубой, рассудив, что надо на сто процентов пользоваться хорошей погодой. Вообще-то пора было спать, поздно и холодно. Вот только еще один круг, последний… И еще по верхней палубе…
Лиза сидела там же, где вчера: на корме. На этот раз на ней была пушистая вязаная кофточка, волосы повязаны легкой косынкой. Губину она радостно сообщила, что спать совершенно не хочет, решила сидеть здесь до утра.
- Посмотрите, какие звезды. Все-таки чувствуется, что мы плывем на юг, верно? И теплее, и небо такое… как бархат.
Сейчас, когда они были одни, Лиза вела себя совершенно иначе, чем днем. Губин молчал, пораженный ее внезапной речистостью и тем, как она смотрит на него, вся подавшись вперед.
- Мои-то соседи, - говорила она, улыбаясь, - весь день тихие, как мыши. Злятся, а сами помалкивают. Но я… мне все равно противно с ними рядом. Главное, с ней - за то, что она посмела с вами… вот так… Нет, вы не думайте, я не из-за них спать не иду, просто…
Тут Лиза запнулась, а потом посмотрела Губину прямо в глаза и сказала, что сегодня самый счастливый день в ее жизни и ей даже минуточку на сон жалко потратить.
- Какой же сейчас день? Ночь давно, скоро двенадцать, - неуверенно улыбнулся Губин. Ему очень хотелось дотронуться до пушистого рукава Лизиной кофточки.
- Ночь, день… мне теперь без разницы… - Она на мгновение прижалась лицом к руке Губина.
Эту ночь Лиза тоже провела у него, а назавтра Александр Николаевич настоял, чтобы она перенесла свои вещи в его каюту.
- Невозможно так. Соседи тебя на весь теплоход ославят, а уйдешь, будут только рады. А потому любезны и молчаливы.
(…Насчет любезности он попал пальцем в небо - после того, как Лиза ушла от них, Козел с Коровой не просто перестали с ней здороваться, а, встречаясь, меряли гневно-брезгливыми взглядами. Правда, молчали…)
Пока Лиза ходила за вещами, Губин договорился с вахтенной, немолодой мосластой теткой с лицом выпивохи, - мол, к нему в каюту перебирается из трюма родственница, ей там неудобно, а у него пустует место.
- Все будет в о'кее, - деловито кивнула вахтенная, пряча в кармане четвертную бумажку. - Главное, не переживайте, а девок я сама предупрежу.
"Девки" - это были, конечно, ее сменщицы, две совсем молоденькие девочки, к ним Губин, пожалуй, не рискнул бы обратиться с подобной просьбой. А для этой различные "родственницы" явно были делом привычным и доходным.
Появилась Лиза с чемоданом и сумкой, робко вошла, постучавшись, и сообщила, что Корова напоследок обозвала ее по-матерному. Ну и ладно, пусть завидует.
- Кто завидует? - удивился Губин.
- Она, кто ж еще? У самой - такое сокровище. - Лиза выпучила глаза и затрясла головой.
"А она, похоже, в самом деле счастлива, воображает, что я Бог весть какой подарок", - подумал Губин. На мгновение ему сделалось зябко от мысли, что вся эта история может впоследствии оказаться чем-то громоздким и тягостным…
В Горьком, сразу как причалили, Губин получил телеграмму. Выяснилось, что оболтусы забыли вовремя заплатить за телефон, и его отключили. "Включат восемнадцатого, - сообщала Маша, - не волнуйся отдыхай веселись нас все порядке Юля выписывается понедельник".
Перечитав телеграмму, Александр Николаевич испытал громадное облегчение: "У них хорошо, и у меня хорошо, и это никому не в ущерб, и я всех люблю, даже больше, чем раньше". Почему "больше", он додумывать не стал, пора было идти на берег, Лиза уже нарядилась в свое белое платье с вышивкой - с тех пор, как Александр Николаевич тогда, в баре, похвалил это платье, она носила его постоянно.
Да… Жизнь на теплоходе казалась теперь как бы… не совсем настоящей, что ли. Точно Губин вдруг перенесся из своего ленинградского дома на страницы романа, который читал, сидя в кресле, пока Маша готовит ужин. Перенесся, слился на время с главным героем, участвует в каких-то невероятных событиях. А кончится книга, и он спокойненько пойдет себе на кухню пить чай, не имея больше никакого отношения к тем персонажам, что остались на бумаге…