Я грубо схватил ее за голову и поцеловал. Она не сопротивлялась. Хемингуэй увидел нас и вышел в другую комнату. Ого! Старик обладал хладнокровием! Невероятно!
Вернулся Белфорд с покупками, я бросил упаковки пива на стол, а потом еще несколько часов болтал с ней, целовал ее и ласкал. Лишь на следующий день я узнал, что она - жена Хемингуэя…
Проснулся я в постели, один, где-то на втором этаже. Возможно, я так и остался у Хемингуэя. Похмелье было тяжелее обычного. Я отвернулся от солнечного света и закрыл глаза.
Кто-то принялся меня трясти.
- Хэнк! Хэнк! Вставайте!
- Черт подери! Убирайся!
- Нам пора. Вы в полдень читаете. А нам еще долго ехать. Мы едва успеваем.
- Тогда давай не поедем.
- Нельзя. Вы подписали контракт. Вас ждут. Они хотят транслировать ваше выступление по телевидению.
- По телевидению?
- Да.
- О господи, я же могу сблевать перед камерой…
- Хэнк, мы должны ехать.
- Ладно, ладно.
Я встал с кровати и посмотрел на него.
- Молодец, Белфорд, что присматриваешь за мной и подбираешь за мной дерьмо. Почему ты не злишься и не посылаешь меня ко всем чертям?
- Вы мой любимый современный поэт.
Я рассмеялся.
- Боже мой, да я сейчас вытащу болт и обоссу тебя…
- Нет, - сказал он, - меня интересуют ваши слова, а не ваша моча.
Ну вот, он совершенно правильно поставил меня на место, и я почувствовал к нему симпатию. В конце концов я облачился в соответствующую случаю одежду, и Белфорд помог мне спуститься по лестнице. Внизу были Хемингуэй с женой.
- Господи, да у вас ужасный вид! - сказал Хемингуэй.
- Извини за вчерашнее, Эрни. Я не знал, что она твоя жена…
- Забудьте, - сказал он, - как насчет чашечки кофе?
- Отлично, - сказал я. - Не повредит.
- Съедите что-нибудь?
- Благодарю. Я не ем.
Мы сели и молча выпили кофе. Потом Хемингуэй что-то сказал. Не помню, что именно. Кажется, что-то о Джеймсе Джойсе.
- Черт возьми! - сказал его жена. - Ты можешь когда-нибудь заткнуться?
- Послушайте, Хэнк, - сказал Белфорд, - нам пора. Еще долго ехать.
- Пошли, - сказал я.
Мы встали и направились к машине. Я пожал руку Хемингуэю.
- Я провожу вас до машины, - сказал он.
Белфорд и X. направились к выходу. Я повернулся к ней.
- До свиданья, - сказал я.
- До свиданья, - сказала она, а потом поцеловала меня. Так меня еще никогда не целовали. Она попросту сдалась, отдала себя целиком. Мне еще никто так не отдавался.
Потом я вышел из дома. Мы с Хемингуэем еще раз пожали друг другу руки. Потом мы поехали, а он вернулся в дом к жене…
- Он преподает Литературу, - сказал Белфорд.
- Ага, - сказал я. Меня страшно тошнило.
- Не знаю, как я буду читать. Что за идиот устраивает поэтические чтения днем!
- В это время вас может послушать большая часть студентов.
Пока мы ехали, я понял, что спасения ждать неоткуда. Вечно приходится что-то делать, иначе о тебе попросту забудут. Факт весьма неприятный, но я принял его к сведению и начал обдумывать возможные пути спасения.
- Похоже, вам и вправду придется туго, - сказал Белфорд.
- Останови где-нибудь. Купим бутылку виски.
Он подрулил к одной из странных с виду вашингтонских лавчонок. Я купил полпинты водки, чтобы прийти в себя, и пинту шотландского виски для публичных чтений. Белфорд сказал, что публика в следующем заведении весьма консервативная и для виски лучше раздобыть термос. Поэтому я купил термос.
По дороге мы остановились позавтракать. Славное заведеньице, только трусиков девчушки не демонстрировали.
Боже мой, всюду были женщины, и больше половины из них вполне годились для ебли, но ничего нельзя было поделать - разве что смотреть на них. Кто выдумал эту страшную пытку? Правда, все они были похожи друг на друга: тут буграми жир выпирал, там не было жопы, - ни дать ни взять поле маковых цветов. Какой цветочек сорвать? Какой сорвет тебя? Это не имело значения, и поэтом}? все было так грустно. И когда подбирался букет, это тоже не помогало, никому и никогда это не помогало, кто бы ни утверждал обратное.
Белфорд заказал нам оладьи и по порции яичницы. Болтуньи.
Официантка. Я посмотрел на ее груди и бедра, губы и глаза. Бедняжка. Бедняжка, черт побери. Наверняка ее голову не обременяла ни одна мысль, кроме желания насиловать какого-нибудь бедного сукина сына до тех пор, пока у того не останется ни гроша…
Мне удалось впихнуть в себя почти все оладьи, после чего мы вновь сели в машину.
Белфорда занимали только предстоящие чтения. Целеустремленный молодой человек.
- Тот малый, что в перерыве дважды отхлебнул из вашей бутылки…
- Ага. Он нарывался на неприятности.
- Его все боятся. Он исключен из университета, но все еще там ошивается. Постоянно торчит под ЛСД. Он сумасшедший.
- Мне на это глубоко наплевать, Генри. Ты можешь увести у меня бабу, но виски мое не трожь.
Мы остановились заправиться, потом поехали дальше. Я перелил виски в термос и теперь пытался заставить себя выпить водки.
- Подъезжаем, - сказал Белфорд, - вон университетские башни. Смотрите!
Я посмотрел.
- Господи помилуй! - сказал я.
При виде университетских башен я высунул голову в окошко и принялся блевать. Блевота растекалась, заляпав бок красной машины Белфорда. А он ехал дальше, целеустремленно. Ему почему-то казалось, что я смогу читать, что блевал я лишь в качестве шутки. Тошнота не проходила.
- Извини, - с трудом вымолвил я.
- Ничего страшного, - сказал он. - Уже почти полдень. У нас есть минут пять. Хорошо, что мы успели.
Мы поставили машину. Я схватил свою дорожную сумку, вышел и принялся блевать на стоянке. Белфорд потопал вперед.
- Одну минутку, - сказал я.
Я оперся о столб и вновь начал блевать. На меня смотрели идущие мимо студенты: ну и старик, чем это он занимается?
Я последовал за Бедфордом одной дорогой, другой… по той тропинке, по этой. Американский университет - полно кустов, тропинок и дерьма собачьего. Я увидел свое имя: ГЕНРИ ЧИНАСКИ. ПОЭТИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ.
Это же я, подумал я. Я едва не расхохотался. Меня втолкнули в комнату. Кругом были люди. Маленькие белые личики. Маленькие белые блинчики.
Меня усадили в кресло.
- Сэр, - сказал парень за телекамерой, - когда я подниму руку, можете начинать.
Сейчас начну блевать, подумал я. Я пытался отыскать какие-нибудь книжки стихов. Я тянул время. Белфорд принялся рассказывать им, кто я такой… как роскошно мы с ним провели время на великом Северо-Западе, у Тихого океана…
Парень поднял руку.
Я начал.
- Моя фамилия Чинаски. Первое стихотворение называется…
После третьего или четвертого стихотворения я приложился к термосу. Народ смеялся. Мне было все равно, над чем. Я еще несколько раз приложился к термосу и слегка разомлел. На сей раз никакого перерыва. Я заглянул в боковой телемонитор и увидел, что уже полчаса читаю с висящим посреди лба одним длинным волосом, который загибался кверху над самым носом. Почему-то это меня рассмешило. Потом я зачесал его вбок и вновь приступил к работе. Кажется, все обошлось. Аплодисменты были бурными, хотя и не такими, как в прошлый раз. Да и кому какое дело? Главное - выбраться оттуда живым. Те, у кого были мои книжки, подошли за автографами.
Ага, ага, подумал я, вот и все, на что способно это дерьмо собачье.
Не больше. Я расписался в получении своей сотни долларов и был представлен начальнице кафедры Литературы. Она была воплощением секса. Я решил ее изнасиловать. Она сказала, что попозже могла бы приехать в тот домик - к Белфорду, - но, послушав мои стихи, она, разумеется, не приехала. Все было кончено. Я возвращался в свой пропахший плесенью двор, возвращался к безумию, но зато к безумию моего пошиба. Белфорд с приятелем отвезли меня в аэропорт, и мы уселись в баре. Я купил выпивку.
- Странно, - сказал я. - Кажется, я схожу с ума. Я все время слышу свое имя.
Я не ошибся. Когда мы добрались до летного поля, мой самолет уже укатил и как раз поднимался в воздух. Пришлось вернуться и зайти в специальную комнату, где со мной принялся беседовать какой-то тип. Я чувствовал себя школьником.
- Хорошо, - сказал он, - мы отправим вас следующим рейсом. Но на сей раз постарайтесь не опаздывать.
- Благодарю вас, сэр, - сказал я.
Он произнес что-то в телефонную трубку, а я вернулся в бар и заказал еще выпивку.
- Все нормально, - сказал я. - Лечу следующим рейсом.
И тут мне почудилось, что, опоздав на следующий рейс, я опоздаю навечно. И буду вечно ходить к тому типу. С каждым разом все хуже: он будет все больше злиться, а я - все глубже раскаиваться. Такое вполне могло бы случиться. Исчезли бы Белфорд с приятелем. Пришли бы другие. Был бы учрежден небольшой фонд помощи мне…
- Мамуля, а что с папой случилось?
- Он умер за столиком в баре сиэтлского аэропорта, когда пытался не опоздать на самолет в Лос-Анджелес.
Можете не верить, но на второй рейс я все-таки не опоздал. Не успел я сесть, как самолет тронулся с места.
Я не мог ничего понять. Почему это оказалось так трудно? Так или иначе, я был на борту. Я откупорил бутылку. Меня засекла стюардесса. Строго запрещено.
- Вы знаете, сэр, что вас могут высадить?
Командир только что объявил, что мы летим на высоте 50 000 футов.
- Мамуля, а что с папой случилось?
- Он был поэтом.
- А что такое поэт, мамуля?
- Он говорил, что не знает. Ну ладно, иди мыть руки, обед на столе.
- Не знает?