- Картина старая, я ее уже несколько раз видела. И Захар наказывал не задерживаться. Когда будешь в Атямаре, заходи обязательно, где квартира моя - знаешь. Если не зайдешь - рас-сер-жусь! Это и хотела тебе сказать. Ну бывай, Танюша, чао! - Зина чмокнула подругу и опять, как вихрь, вылетела из комнаты.
- Ушла балаболка? - тотчас появившись, усмехнулась Поля.
- Проститься приходила, - коротко объяснила Таня и юркнула к себе за перегородку.
- Ай-вай, или уже ложишься? Почему так рано? - не отставала Поля.
- Лягу, Поля, устала, и не расспрашивай меня, не надо, - тихо отозвалась Таня из своей боковушки.
Поля сочувственно вздохнула. Под ее проворными руками трудолюбиво зашуршала разноцветная бумага.
Глава вторая
1
Ранним утром Таня прямиком направилась к колхозному складу. Ее не оставляли в покое комбайновые ножи: а вдруг "Сам" не зря на него напустился?.. Ремонт своего СК Таня закончила давно, пораньше многих других; все поношенные части заменила, что надо подправила, смазала, на днях снова проверила мотор на холостом ходу - работал как часы. Да и про злополучные эти ножи никогда она не забывала, только со склада взять не торопилась: знала, они там лежат в сухом месте, зачем же задолго до выезда в поле ставить их? Пойдут дожди - заржавеют, ребятишки из озорства снять могут - от этого никто не застрахован.
Нет, все у нее как будто в полном порядке. Хлеба в этом году в колхозе уродились тучные - лошадь с упряжкой утонет в них, и налив отменный. Комсомольцы на собрании дали слово: работать так, чтобы ни одного зернышка не оставить в поле. И уж не оберешься стыда, если она сама, секретарь комсомольской организации колхоза, отстанет от товарищей. Нельзя, никак нельзя!
Шла, про ножи эти, про скорую уборку думала, а за всем этим - все то же: как он там, Федя, где сейчас едет, скучает ли о ней?
Еще издали Таня увидела, что широкие двери склада открыты, и обрадовалась: значит, Кузьма Кузьмич, а проще - Директор - так звали его на селе - на месте. И когда уезжал на войну, и когда пришел с фронта, Кузьма Кузьмич носил свое доброе имя. Домой он вернулся жив-здоров, как говорится, коммунистом, с несколькими медалями. Правда, левая рука в локте не сгибалась - шальная пуля задела, однако не помешала сразу же окунуться в работу. За такую вот деловитость весь Атямар и прозвал его Директором. А в том, что прозвали его именно так, вроде сам оказался виновен.
По здешним обычаям Кузьму Кузьмича, как и всех тех, кто возвращался с фронта, встречали всем селом. Родные-близкие от радости слезу уронили, другие поплакали, вспомнив своих, которые уже никогда не вернутся.
За угощальным столом, когда Кузьма Кузьмич рассказывал, как он воевал, старичок - шабер Авдей Авдеевич разговорился с фронтовиком:
- Я вот гляжу, Кузярка, на твои плечи и никак, елки-моталки, не уразумею: это что за красные язычки поперек твоих погонов? Ты что, охвицером был?
- Не офицером - сержантом, - сказал фронтовик и согнутыми пальцами правой руки поправил свои черные с проседью усы.
- Это кто ж они, стержанты, которые скребнями чистят лошадей? - подвыпив, домогался старик, зная, что застолье начинает прислушиваться.
Кузьму Кузьмича задело - толстыми короткими пальцами он побарабанил по стакану, усмехнулся.
- Лo-ша-дей!.. Ежели бы ты знал, Авдеич, какие я там дела вершил, не стал бы так!.. Ло-ша-дей!!! Отечественная, брат, не родня той-то войне, на которой ты был.
- Ты что, аль партийный, чтобы, значит, копнить тебе большие дела? - доискивался Авдеич.
- А ты думал нет? На втором годе войны был уже членом партии, в боях под Сталинградом приняли.
Услышав о "вершении" больших дел, все сидящие за столом насторожились: какие же такие дела творил их Кузьма?
Авдеич подогрел насмешкой:
- Ты не виляй, елки-моталки! Ты прямо доложи: какие такие дела?
- Самые вот такие! Я там даже директором был! - выложил Кузьма Кузьмич Демьянов и большим пальцем правой руки опять прошелся по усам.
Любому чуду поверили бы в Сэняже, но чтобы на фронте быть директором - это уж сверх макушки хватил! Все же знали: на войне есть только солдаты да командиры, ни о каких фронтовых директорах никто слыхом не слыхивал.
Посыпались вопросы, всякие подковырки, - после настоятельных просьб фронтовик не выдержал, сдался. Да и самого его, похоже, подмывало рассказать, тем более за таким столом.
- Значится, это было так… Вступили мы после проломной атаки на немецкую землю. Остановились для передыху в одном хуторке, откуда только что сковырнули гитлеровцев. Это, братцы мои, не наши села. В каждому хуторке - винный заводик или погребок. В аккурат в самом таком хуторке и приткнулись мы. Командование сразу не распорядилось, что делать с этим заводиком, не до него было. А потребовалось сниматься - и озадачились. Оставить это добро без присмотра - как бы тыловики до вина не добрались - беды не миновать. Поделить всю эту заманчивую влагу между солдат и увезти с собой - куда там, бочки были, что твои слоны! Да нам и неколи возиться с ними, нам что на току - молоти да молоти!.. Тогда командование, чином ниже, решило: сохранить этот склад до тех пор, покудова не поставят сюда настоящего коменданта. Решили, а точка с хвостиком получается: кого поставить охранять склад-завод? Некого. Все рвались в бой, все - гвардейцы! Все командиры, все солдаты, у них, значится, одна задача: громить врага, а не прохлаждаться у винных бочек.
Кузьма Кузьмич хлебнул холодненького кваску, опять же довольно поправил усы - шуму за столом уже не было.
- Значится, думали-думали, кого бы назначить главой этого хозяйства, да и попался я на глаза нашему старшине. Он и сказал: "Вот - Кузьма Кузьмич! Лучшего директора и не ищите. Он же до войны был директором Утильсырья. Должность знакома, в самый раз".
Поначалу-то я опешил, потом осмелел, воспротивился: "Не директором, говорю, Утильсырья, товарищ старшина, а в колхозе кладовщиком был!" Ведь не вру - сами знаете. А наш старшина и на это нашелся. Это, дескать, все равно - где директор, там и кладовщик рядом. Вызывает меня командир, объясняет: "Начиная с этого момента в нашей фронтовой жизни наряду со всеми должностями будет еще одна должность - директор. Пора нам думать и про такие должности мирной жизни. Волку на самую лапу наступили - время!.. Первым нашим фронтовым директором сержант Кузьма Кузьмич Демьянов и назначается".
- Вот это, елки-моталки, да-да! Меня бы туда, на энтот заводик. Хотя бы сторожем! - пришел в восторг старый Авдеич. - Ну, и как же? Дал согласию?
- Куда денешься. Невыполнение приказа в военное время знаешь чем пахнет? А я солдат. Только сказал: так, мол, и так, один не могу справиться с этим хозяйством. Если, грю, я директор, тогда мне нужен штат.
- Это помощников, что ли? - уточнили за столом,
- А как же! Командир подумал, посмотрел и спрашивает: "Двенадцать человек тебе достаточно?" - "А хрен его знает, может быть, грю, и достаточно". Про себя-то прикинул: да с такой силищей не только заводик этот, целое село можно оборонить! Кругом же свои люди - фронт-то продвинулся вперед. Командир и распоряжается - кивает на тех, кто в стороне стоял: "Если достаточно, этих вот молодцов и бери".
Глянул я на них и обалдел, аж руки-ноги опустились. Все двенадцать - из музыкальной команды. Стоят словно апостолы. У кого на животе барабан, у кого через плечо, словно хомут, труба перекинута, кто свистульку держит. Что, думаю, буду с ними делать?
Старый Авдеич опять в восторг пришел, руками по коленкам хлопает,
- Это вот, елки-моталки, жизня! И шпирту, хоть купайся, и музыка, хоть пляши! Ах, едрена корень!.. Ну дальше-то, Кузярка, дальше!
- Дальше-то походил я в директорах всего три дня, - под дружный смех честно признался Кузьма Кузьмич. - Покудова проходящие войска не осушили все мои бочки.
- Это как так, елки-моталки? - поразился Авдеич. - Ты же там директор был аль кто? Куда смотрели твои те, апостолы?
- Ди-рек-тор! - передразнил старика Кузьма Кузьмич. - Самым главным директором там война была. Один командир заявится - в руках автомат, за поясом - пистолет. Второй придет - вся грудь в орденах: откажи ему! Один раз отказал одному лейтенанту, дык он, паршивец, прикатил на танке и нацелил свой хобот-пушку на заводик. Какая агитация здесь поможет?.. Спас меня один генерал. На третий день он как раз в этом хуторе расположил свой штаб и освободил меня от должности. Ступай, грит, Кузьма Кузьмич, топай со своими барабанщиками-трубачами, догоняй свою часть и доложи: освобожден честь по чести. Вот так, дружки-подружки, еле-еле спаслась моя душа от этой пагубной должности. Если бы не тот генерал, спасибо ему, не миновать мне трибунала: за то, что подчистую растащили все. Потом-то и старшина наш подтвердил: "Расстрелять, быть может, и не расстреляли, а в штрафники - прямая бы дорожка тебе".
После этого рассказа Кузьмы Кузьмича и пошло и поехало по селу: Директор да Директор. И времени-то прошло вон сколько, а директорское звание так за ним и осталось.
К нему-то под синими утренними дымками, резво вставшими над каждой трубой, и спешила сейчас Таня Ландышева.
Когда Таня подошла, Кузьма Кузьмич большим замком закрывал окованные железом громадные, как ворота, двери.
- Директору салют! - крикнула Таня.
Кузьма Кузьмич от неожиданности вздрогнул, оглянулся, по усам его скользнула улыбка.
- Как говаривал наш старшина - внезапное нападение больше делает урону, чем ожидаемое. Голосок же у тебя, дочка, - аж напугала! Это пошто ты так рано?
- Я, Кузьма Кузьмич, пришла за комбайновыми ножами.