Мерлина украшала длинная белая борода и длинные белые висячие усы. Приглядевшись, Варт обнаружил, что вид у него далеко не опрятный. Не то чтобы ему грязь набилась под ногти или еще что-то такое, нет, но складывалось впечатление, что в волосах его гнездится некая крупная птица. Варту случалось видеть гнезда перепелятника и ястреба, безумную мешанину мелких прутьев и объедков, отнятых у белок и ворон, белый помет, старые кости, нечистые перья, погадку, - все, что покрывало ближние ветви и основание древесного ствола. Схожее зрелище являл собою и Мерлин. На плечах старика среди звезд и треугольников мантии виднелись дорожки помета, и пока он, неспешно помаргивая, разглядывал стоявшего перед ним мальчика, с кончика его шляпы неторопливо спускался крупный паук. Выражение у Мерлина было озабоченное, как будто он пытался припомнить какое-то имя, писавшееся как Чол, но произносившееся совершенно иначе, может быть, Мензис или все-таки Далзиэль? Пока он рассматривал мальчика, его добрые голубые глаза, очень большие и круглые под очками, словно затягивались пленкой и туманились; наконец он с решительным выражением отворотился, как бы придя к выводу, что ему это все-таки не по силам.
- Персики любишь?
- Еще бы, - сказал Варт, у которого немедленно потекли слюнки.
- Они в эту пору редки, - неодобрительно произнес старик и зашагал по направлению к дому.
Варт последовал за ним, поскольку это было проще всего, предложил поднести бадью (что явно понравилось Мерлину, тут же ее отдавшему) и ждал, пока Мерлин разбирался с ключами, - бормоча, ошибаясь и роняя их на траву. Наконец, когда они проникли внутрь черно-белого домика - с такими сложностями, словно они его взламывали, - мальчик влез по лестнице за хозяином и оказался в комнате наверху.
Это была самая удивительная комната, в какой ему когда-либо приходилось бывать.
Со стропил свисал доподлинный крюкорыл, совершенно такой, как в жизни, страшенный, со стеклянными глазами и оттопыренным пластинчатым хвостом. Когда его хозяин вошел в комнату, чудище в знак приветствия подмигнуло одним глазом, хоть и было оно чучелом. Здесь помещались тысячи книг в побуревших кожаных переплетах, иные были прикованы к полкам цепями, иные прислонились одна к другой, как если бы выпили лишку и не очень себе доверяли. От них тянуло плесенью, их солидная сумрачность навевала безмятежный покой. Были тут и чучела птиц - попугаев, сорок, зимородков, павлинов во всей их красе, разве что пары перьев в хвосте не хватало, и малых пичужек размером с жуков, и знаменитого феникса, от коего пахло ладаном и кардамоном. Феникс вряд ли был настоящим, поскольку единовременно может существовать только один. Над полкой камина висела лисья голова, под которой было написано "ГРАФТОН, ОТ БУКИНГЕМА ДО ДАВЕНТРИ, 2 ЧАС. 20 МИН.", а также сорокафунтовый лосось с подписью "ЛОХ-О, 43 МИН., БУЛЬДОГ" и совсем живой на вид василиск с подписью печатными буквами "КРОУХЕРСТ, ШОТЛАНДСКАЯ ВЫДРОВАЯ". Тут было несколько кабаньих клыков и тигриных когтей, и когтей леобарса, симметрично размещенных в стеклянной витринке, и огромная голова памирского архара, шесть живых ужей в подобии аквариума, несколько домиков ос-отшельниц, красиво вставленных в стеклянный цилиндр, заурядный пчелиный улей, обитатели коего безмятежно влетали и вылетали в окно, два молодых ежа, обернутых в вату, чета барсуков, при появлении волшебника сразу же завопивших "ик-ик-ик-ик", двадцать коробочек, вмещавших шестерку гарпий, гусениц палочника и даже одну - олеандрового бражника ценою в шесть пенсов, - все кормились на своих любимых листьях, - ружейный ящик с разнообразным оружием, которое еще предстояло изобрести через полтысячи лет, ящик с таковыми же удилищами, комодик, набитый мормышками на лосося, Мерлиновой собственноручной вязки, другой комод, на ящиках которого красовались таблички "Мандрагора", "Мандрагоровый корень", "Камнеломка" и прочее, пучок индюшачьих и гусиных перьев, еще не подготовленных для письма, астролябия, двенадцать пар сапог, дюжина неводов, три дюжины проволочных силков на кролика, двенадцать пробочников, несколько муравьиных гнезд между двумя пластинами стекла, пузырьки с чернилами всевозможных оттенков от красного до фиолетового, штопальные иглы, золотая медаль лучшего стипендиата Уинчестера, четыре или пять фонографов, выводок полевой мыши живьем, два черепа, множество дорогого стекла - стекло венецианское, бристольское - и бутыль полировочной мастики, немного желтого японского фарфора и клуазонне, четырнадцатое издание "Британской Энциклопедии" (подпорченное, если правду сказать, чрезмерным натурализмом его познавательных вкладных иллюстраций), два набора красок, один - масляных, другой - акварельных, три глобуса с изображением уже открытых земель, несколько окаменелостей, набитая голова странного гибрида верблюда и парса, именуемого также гирафой, шесть больших лесных муравьев, стеклянные реторты, колбы, бунзеновские горелки и еще много чего, включая полный комплект сигаретных обложек работы Питера Скотта, изображающих пернатую дичь.
Войдя в этот покой, Мерлин снял свою остроконечную шляпу, цеплявшуюся за кровлю, и сразу в одном из темных углов послышалась чья-то пробежка, захлопали мягкие крылья, и на черной шапочке, покрывавшей его макушку, объявилась неясыть.
- Ой, какая милая сова! - воскликнул Варт.
Однако, когда он приблизился к ней, протянув руку, сова распрямилась, став выше наполовину, затвердела, словно аршин проглотив, сожмурилась, оставив лишь узенькие щелки, - вот как обыкновенно делаешь ты, когда приходится закрывать глаза, играя в прятки, - и сообщила неуверенным голосом:
- А никакой тут совы и нету.
После чего совсем закрыла глаза да еще отвернулась.
- Это всего лишь мальчик, - сказал Мерлин.
- И мальчика нету, - с надеждой сказала птица, не повернув головы.
Варт, пораженный открытием, что совы могут, оказывается, разговаривать, окончательно забылся и подошел еще ближе, отчего птица и вовсе разнервничалась, нагадила Мерлину прямо на голову, - комната была совершенно бела от помета, - и отлетела, усевшись на самом дальнем краешке крюкорылова хвоста, вне пределов досягаемости.
- У нас так редко случаются гости, - пояснил волшебник, вытирая голову половинкой драных пижамных штанов, которую держал для этой цели, - что Архимед немного стесняется незнакомцев. Иди сюда, Архимед, я хочу познакомить тебя с моим другом по имени Варт.
Тут он протянул к Архимеду руку, и тот враскачку, совсем по-гусиному, прошелся по крюкорыльей спине, - ему приходилось идти переваливаясь, чтобы не повредить хвоста, - и с явственной неохотой соскочил к Мерлину на палец.
- Вытяни палец и приставь сзади к его лапкам. Нет, повыше, под самым хвостом.
Когда Варт это сделал, Мерлин слегка сдвинул Архимеда назад, так что палец мальчика уперся ему в ноги, и Архимеду осталось либо отступить, либо совсем потерять равновесие. Он отступил. Варт стоял, замерев от восторга, а мохнатые лапки крепко обхватывали его палец, покалывая кожу острыми коготками.
- Поздоровайся как полагается, - сказал Мерлин.
- Не буду, - сказал Архимед, глядя в сторону и ухватываясь покрепче.
- Ох, до чего же он милый, - снова вымолвил Варт. - Давно он у вас?
- Архимед живет у меня еще с того времени, когда был маленьким, - таким маленьким, что головка у него была размером не больше цыплячьей.
- Хорошо бы он со мною поговорил.
- Может быть, если ты дашь ему эту мышь, только вежливо, он захочет поближе с тобой познакомиться.
Мерлин вынул из шапочки мертвую мышь.
- Я их всегда тут держу и червей для рыбалки тоже. По-моему, очень удобно, - и вручил ее Варту, а тот протянул мышь Архимеду - с некоторой опаской, ибо кривой ореховый клюв выглядел достаточно грозно, - но Архимед, внимательно осмотрев мышь, подмигнул Варту, переступил по пальцу поближе к ней, закрыл глаза и наклонился вперед. Он постоял с закрытыми глазами и выражением блаженства на лице, словно читая молитву, и затем, удивительной боковой поклевкой взял лакомство столь нежным прихватом, что будь это мыльный пузырь, и тот остался бы цел. Он еще посидел, наклонившись вперед, с мышью, свисавшей из клюва, как если бы толком не знал, что же с ней дальше делать. Затем приподнял правую лапку, - он был правша, хоть люди уверены, что это относится только к ним, - и взял ею мышь. Он держал ее так, как мальчик держит палочку с леденцом, как полицейский - свою дубинку, и глядел на нее, покусывая за хвост Потом перевернул головою вперед, ибо Варт подал мышь неправильно, и заглотнул одним махом. Оглядев общество (хвост еще свисал из угла его клюва), словно желая сказать: "Я предпочел бы, чтоб вы не глазели так на меня", Архимед отвернулся, воспитанно сглотнул хвостик, почесал левой лапкой свою шкиперскую бородку и взъерошил перья.
- Ну, пусть его, - сказал Мерлин. - Может быть, он не желает сходиться с тобой, не узнав, что ты собой представляешь. С совами нелегко подружиться, зато уж потом не раздружишься.
- Может, он посидит у меня на плече, - сказал Варт и при этом машинально опустил руку, так что Архимед, предпочитавший сидеть как можно выше, взбежал по рукаву и скромно встал у Варта за ухом.
- А теперь завтракать, - сказал Мерлин.
На столике у окна Варт увидел чудеснейший завтрак, аккуратно накрытый для двоих. Персики там были. Там были также дыни, земляника со сливками, сухарики, коричневая, пышущая жаром форель, еще более лакомые жареные окуни, цыплята с обжигающей рот острой приправой, почки с грибами на гренках, фрикасе, кэрри и на выбор - булькающий кофе и наиотменнейший шоколад со сливками в больших чашках.
- Возьми горчицы, - сказал волшебник, когда они добрались до почек.