Принять эту точку зрения - значит повторить положения гитлеровской пропаганды и представить Вторую мировую войну как войну цивилизации с варварами. Ведь именно на этом настаивал Геббельс, когда называл вооруженных арийцев - армией, представляющей Новую цивилизацию. Конечно, теперь можно вернуть Геббельсу его аргументацию и поименовать немцев untermensch'ами. Но, хочется надеяться, что логика Геббельса нам чужда. Парадоксальным образом историки настаивают именно на ней, только теперь выдают за варваров атакующую, германскую сторону - а не осажденную, как прежде трактовали конфликт нацисты. Эта трактовка тем уязвимее, что культуры враждующих сторон поразительно сходны: в песнях, монументальном искусстве, архитектуре, церемониале, партийной структуре. Тип красоты и манера поведения, кинематограф и лозунги - все было схожим; при чем здесь конфликт цивилизаций? Все без исключения враждующие стороны находились в сложных, запутанных отношениях, которые трудно квалифицировать как вражду. Гитлер брал пример с Черчилля и Ллойд-Джорджа, искал с Британией мира, Сталин заключал сепаратный мир с Гитлером, Чемберлен обманывал поляков, чтобы угодить Германии, экс-король Британии Эдуард приезжал любоваться на мюнхенские парады, Черчилль был очарован Муссолини, Муссолини почитал Маркса, а Сталин считал себя марксистом, и так далее, и так далее. Идеология фашизма, родившаяся в Британии и закрепленная триумфами Муссолини, риторикой Гитлера и практикой Сталина, - вряд ли может быть названа продуктом варварской, неевропейской цивилизации. Идеи коммунизма, выдуманные в Англии уроженцем Германии Марксом, трудно отнести буквально к славянским изобретениям. То был весьма сложный момент в истории Европы, момент, когда ориентиры смешались, - эта невнятная каша из убеждений до известной степени была общей, как ни обидно такое сознавать. И если исследователь распределяет роли постфактум, для чистоты картины, он затрудняет понимание истории.
В сущности, в оценке Второй мировой войны произошла подмена понятий. Описывая эту войну, мы говорим о битве варварства и цивилизации, тоталитаризма и демократии. Это мешает объективному анализу ситуации. Определенный тип войны (а именно, конфликт метрополий) старательно выдается за совсем иной тип, а именно, за конфликт колониальный, когда цивилизация вступает в бой с дикими туземцами. С варварами Рим воевал на своих пограничных рубежах, приписывая к своим владениям Галлию. С варварами воюет современная Империя, приписывая к зонам влияния Ирак.
Колониальные войны европейские страны вели в изобилии, истребляя сипаев, индейцев и африканцев, подавляя восстания тех, кого считали людьми низшей категории. Однако колонизаторские войны (равно и войны туземцев за независимость) не могут претендовать на статус мировых - они не решают вопрос лидерства в мире. В естественной истории нет и в принципе не может быть затяжных конфликтов представителей разных видов. Лев может загрызть оленя, но принципиальных войн за лидерство львы с оленями не ведут.
Совсем особый случай - мировая война. В мировой войне дикари не участвуют по определению - мир делят меж собой сильные партнеры. В войне метрополий интересы и цели распределены поровну - иначе такая война не сделалась бы мировой интригой. Игроки и партнеры обладают равными шансами - иначе война нереальна. Глобальные войны, меняющие карту, возможны внутри одного общественного вида, внутри одного строя, внутри одной системы. Монархи воюют с монархами, феодалы с феодалами. Не исключение и война двадцатого века.
Особенность мировой войны двадцатого века состоит в том, что, начавшись как конфликт внутри одного социального строя, она превратилась в конфликт совсем иного рода, внутри совсем иного социального строя. То была европейская гражданская война (если пользоваться термином, предложенным Э. Нольте), но, что существенно, это была война монархий, перешедшая в войну разноукладных демократий. По сути, ее можно сравнить с Пелопоннесской войной, в которой Спарта и Афины решали вопрос первенства. Такие сравнения всегда грешат излишней красотой - ничто в истории не повторяется буквально - и однако, если это сравнение длить, то нелишним будет упомянуть о том, что в долгой перспективе победила не Спарта, победа в конце концов, спустя века, досталась Риму, римской модели демократии.
Однако сама пелопоннесская модель демократического конфликта вполне подходит как рабочее определение Второй мировой войны. Современная "Пелопоннесская" война (соперничество разных демократий и длилось примерно равное время: 30 лет в двадцатом веке - и 27 лет в пятом веке до н. э.) старательно выдается современной историографией за войну, проходившую по типу "греко-персидской". Это принципиальное противопоставление сторон как полярных социальных моделей вносит методологическую путаницу в анализ событий. Исследователям приходится прибегать к одному и тому же приему - оценивать обращение германского народа к своим мифологическим корням, эпосу Валгаллы и т. д. как беспримерную аномалию. Историкам снова и снова задают риторический вопрос: как проникло варварство далеких веков в нашу христианскую цивилизацию? Как случилось, что народ, давший философов и гуманистов - и т. д. Путь рассуждений не ведет никуда, поскольку именно народ, родивший философов и гуманистов, закономерно шел к демократии, а античные основы демократии диктовали дальнейшее развитие событий.
И, справедливости ради, так случилось повсеместно. Культ германского прошлого вполне уравновешивался британским культом прошлого (артуровские циклы, прерафаэлитская эстетика, экстатические прозрения Блейка и т. п.), а немецкое идолопоклонство - идолопоклонством американским. Если принять, что монументы Третьего рейха есть вопиющее язычество и антихристианский тоталитаризм, то как прикажете относиться к скульптурным портретам отцов демократии, вырубленным в скале? Немецкое лютеранство, конечно, являет сорт религиозного национализма, но американское сектантство связано с вселенским католичеством еще того менее. Это как понимать - в контексте христианской традиции или как-то иначе? И кто именно, простите, представляет языческую сторону конфликта?
Гораздо более перспективным для понимания происходившего в двадцатом веке является оценка именно самой демократии как социального строя, провоцирующего язычество. То, что практически все демократии пришли к этому культу одновременно, - представляется совершенно очевидным, и однако мы упорно продолжаем считать орды стран Оси - язычниками, а силы союзников - христианами. Эта историческая аберрация происходит по понятной причине, причине идеологической. Победившая демократия внедрила свою терминологию в оценке варварства и цивилизации - этой тенденциозной терминологией и пользуются, вопреки исторической точности.
Примечательно, что Первую мировую в истории принято оценивать как нелепую катастрофу; представители "потерянного поколения" растерянно констатировали, что потеряли точку отсчета, не знают, за что сражаться, причины столкновения не ясны - тогда зачем же их убивают? Совсем иное дело Вторая мировая война: здесь всем ясно решительно все. Если Первую мировую принято считать кризисом европейской цивилизации, то Вторую мировую объявляют войной за спасение цивилизации. И это непонятно: зачем спасать то, что находится в глубоком кризисе? Если верно первое утверждение, то дурную цивилизацию, ввергшую народы в войну, и защищать не стоит. Если цивилизация гнилая - а это, кажется, установлено - то на кой ляд ее объявлять святой?
Это тем более загадочно, что за гнилую и за святую цивилизации воевали те же самые люди. Одна и та же война с коротким перемирием - как может быть, что у первой половины войны цель не ясна, а у второй - ясна? Ситуация проясняется, если принять то, что социальные ориентиры были изменены в течение самой войны. Изменились понятия "цивилизации" и "власти".
Нелепая Первая мировая война не достигла цели - поскольку внятных целей у нее не было; монархические амбиции оказались ничтожными по сравнению с демократическими амбициями наций. Говорится, что войне помешали революции и демократические процессы, на деле же революция сделала войну по-настоящему возможной, революции придали войне смысл, политическую перспективу. Когда стало трудно убивать людей по приказу царя, война зашла в тупик. Выражаясь словами Ленина, потребовалось "превратить войну империалистическую в войну гражданскую". Но переведя конфликт в гражданский, демократический - война скорректировала свои планы. Какие заманчивые перспективы открылись перед человечеством! Потребовалась работа двух поколений, чтобы убедить народы снова пойти в бой - на сей раз осмысленно, добровольно, по собственной инициативе снова лезть в ту же самую мясорубку, куда их прежде толкала воля монархов. Теперь люди умирали осмысленно - за свою свободу; их точно так же убивали и калечили, но людям казалась, что они сами выбирают свою судьбу. Теперь-то они умирали не напрасно!
Так демократическая война (столкновение фашизма, нацизма, империализма, большевизма, колониализма, анархизма и либерального колониализма) внесла необходимые поправки в социальное развитие двадцатого века.
Такое рассмотрение истории исключает, например, теорию "вертикального вторжения варварства" (термин Ортеги-и-Гассета, столь любимый идеологами новой империи) в тело цивилизованной Европы, вообще исключает объяснение феномена фашизма через варварство далеких веков. Не было битвы цивилизации с варварством, не было битвы демократии с тиранией, не было войны свободных греков с персидскими рабами - это все выдумки идеологов. Нет-нет, современный Леонид не загораживал дорогу Ксерксу наших дней, это просто демократы дрались друг с другом. Англичане называли итальянскую демократию - тиранией, а Муссолини говорил, что "объявляет войну плутократической демократии Англии". И трудно сказать, кто из них не прав в определениях: все правы.