Илья Львович ждал Петра Дмитриевича в больничном саду на условленном месте. Илья Львович не ходил к Ире в больницу. Он был человеком раздражительным и знал это. Знал и другое - что его легко вывести из себя, и поэтому, возможно, боялся, увидев молчащую и закутанную Иру, высказать ей все, что думает о ее болезни. Вероятно, что-то все-таки останавливало Илью Львовича это сделать. Может быть, в своем подсознании Илья Львович допускал, что он не прав? Возможно поэтому он решил сначала поговорить с врачом. Пока все складывалось очень удачно. Врач, с которым предстояло разговаривать Илье Львовичу, не был врачом больницы, в которой лежала Ира. Это был психотерапевт, которому не успели показать Иру до болезни и сейчас пригласили для консультации. С ним поэтому можно было разговаривать откровенно, не беспокоясь, что это как-то отразится на Ириной лечении. Поговорить же с врачом, который в дальнейшем, очевидно, будет лечить Иру, Илье Львовичу очень хотелось. Илья Львович был человеком, который умел говорить и знал цену своему обаянию. Глаза у Ильи Львовича были маленькие со светлыми ресницами и до того черной радужной оболочкой, что воспринимались как две черные смородины. Глядящие куда-то внутрь, они пронизывали не собеседника, а самого Илью Львовича, "Однако долго они разговаривают". Илью Львовича не огорчало ожидание. Наоборот - у него было время подумать о своей работе. Конечно же не о той, которая занимала у него каждый день по восемь часов.
Илья Львович был химиком. В химии вскрыл какие-то важные закономерности, но, вместо того чтобы, как все другие, защитить диссертацию, счел это пустой тратой времени. Того времени, которого у него всегда не хватало. Потому что мысль Ильи Львовича всегда бежала вперед. Илья Львович любил решать глобальные проблемы, любил обобщать, и обобщения его привели к математике, к торическим моделям. Математикой Илья Львович увлекался еще в юности. Но как-то так получилось, что стал химиком. Менять специальность было невозможно. И Илья Львович стал заниматься математикой по ночам. Весь день он работал на службе, приходил домой в семь, спал до одиннадцати, потом вставал и работал до четырех утра. Так двадцать лет изо дня в день. Каждый раз Илье Львовичу казалось: вот-вот - и он все решит… Но проходил день, другой, и Илья Львович находил ошибку. Сначала каждый раз вместе с Ильей Львовичем радовалась и его жена. Но шли годы, и Инна Семеновна устала радоваться. И все-таки, когда Илья Львович входил смущенный и радостный и начинал рассказывать, что на этот раз у него уже точно вышло, Инна Семеновна ловила себя на том, что хоть чуть-чуть, а опять верит. А вдруг… Этих "вдруг" было очень много. Это была вся жизнь близкого тебе человека. Жизнь, звенящая на одной ноте, вот-вот могущей внезапно оборваться, так ничего и не достигнув.
Когда Петр Дмитриевич с Инной Семеновной подошли к скамейке, на которой сидел Илья Львович, тот что-то быстро и нервно писал. Увидев Петра Дмитриевича, он закрыл записную книжку, встал и по-светски, чуть наклонив голову, протянул врачу руку:
- Очень приятно.
Петр Дмитриевич сел на скамейку и поставил рядом с собой чемоданчик.
- Ничего особенно страшного у вашей дочери нет. Сильное истощение нервной системы.
- И как долго, вы думаете, это может продолжаться? - Илья Львович носил бороду. Когда он говорил, его борода подрагивала.
- Эта болезнь очень затяжная, но, думаю, месяцев через шесть она будет уже совершенно здорова.
- Доктор говорит, что опухоль и шизофрению можно начисто исключить. - Инна Семеновна, волнуясь, всегда предполагала крайности.
- Я и не сомневался. Я вообще думаю…
Илья Львович остановился и выдержал некоторую паузу.
- Вы знаете историю с аспирантурой? - Илья Львович постарался придать своему тону особый тайный смысл.
- Да, ей выхлопотали, кажется, место? - небрежно, как бы не придавая значения таким мелочам, ответил Петр Дмитриевич.
- И не кто-нибудь, академик Дубинин, а она не хочет заниматься. Инна, не перебивай меня, - Илья Львович с раздражением посмотрел на жену. - Я Иру как-нибудь тоже знаю. Когда она хотела, она занималась в институте на пятерки. Получила диплом с отличием. А в школе она просто не хотела учиться и имела двойки. Я уверен, что вся ее болезнь сейчас от того, что она не хочет идти в аспирантуру. Это мое личное мнение, но я ечитал, что врачу, который будет ее лечить (а я на это надеюсь), оно небезынтересно. Кроме того, болезнь болезнью, но нельзя путать две вещи: болезнь и эгоизм. Ира страшно избалована. И я сейчас очень боюсь за ее мать. У моей жены не очень здоровое сердце, сейчас повышенное давление, а Ира заставляет ее бегать сюда каждый день. И потом, моя жена - журналистка. Вы, вероятно, знаете, она разбирает сложнейшие дела. У нее масса подопечных. Сейчас ей надо ехать в командировку в Тамбов, но она не может. Она всецело поглощена тем, что происходит здесь. Ведь Ира ведет себя в больнице ужасно. Мне стыдно там показаться. Она, кажется, дошла чуть ли не до главного врача. Требует отменить лекарство…
- Человек со сломанной ногой может ходить? - Петр Дмитриевич своими зрачками схватил черные зрачки Ильи Львовича. - Вот так и ваша Ира ничего сейчас не может перенести. Даже этого лекарства.
В эту ночь Ира опять не спала. Сидела на кровати и раскачивалась из стороны в сторону. Ей вспоминался Петр Дмитриевич и как он сказал, чтобы она жалела себя. "Ради того, чтобы встретить такого человека, можно заболеть", - подумала Ира. И вдруг ей вспомнилось, как Петр Дмитриевич, отдавая Наталье Петровне историю болезни, что-то сказал ей по-латыни, видимо про Иру, и, переглянувшись, они оба улыбнулись.
"Это надо забыть, - решила Ира. - Иначе он не сможет меня вылечить".
На следующий день Иру повели в другой корпус к терапевту.
Губы у терапевта были, что называется, шлепающими. Когда он говорил, они что-то вычмокивали и высвистывали. Сам терапевт был громадный, как глыба.
- Уколы, милочка, как меня ни уговаривайте, я вам не отменю. Они вам очень полезны.
Ира заплакала. Лицо ее сморщилось и стало таким некрасивым, что можно было подумать, что Ира нарочно строит гримасы.
- Прекратите! - сказал терапевт. - Вы же взрослая девушка. И так распускаете себя. Если вы хотите выздороветь, держите себя в руках. Выздоровление зависит только от вас.
Услышав, что надо держать себя в руках, Ира прекратила плакать и ненавидящими глазами посмотрела на терапевта. Когда Ире говорили "держите себя в руках", ей хотелось крикнуть: "А в ногах не хотите? А то можно и в ногах".
- Что вы так зло на меня смотрите? - Губы терапевта соединились, образовав восьмерку. - Вот я вам сейчас докажу, что эти злополучные уколы прописали вы себе сами. Вы ведь биолог? Значит, должны знать, что желтое тело, так сказать, формирует женщину. А теперь смотрите: здесь, - терапевт ткнул в историю болезни в то место, где крупный размашистый почерк Натальи Петровны уступал место другому-мелкому и ровному, - эндокринолог написал, что у вас недостаточность желтого тела. А вот здесь, - терапевт перевернул две страницы, - записано: у больной сегодня день рождения. Она не пустила к себе молодого человека. Теперь вам все понятно?
Ира расхохоталась.
- Вот видите, как я вас развеселил. И болезнь сразу исчезла. Не правда ли?
- Я вас очень прошу отменить мне уколы. Вчера у меня был врач. Он не из этой больницы. Его мама пригласила для консультации. И он мне сказал, что уколы отмените вы.
Терапевт пролистал историю болезни до конца и, дойдя до записей Петра Дмитриевича, остановился.
- Хорошо. Я вам отменю прогестерон, хотя холецистит у вас не от него.
Терапевт взял ручку и начал писать.
Ире захотелось обнять терапевта и поцеловать его в шлепающие губы.
- Вы мне больше не нужны, можете идти.
Ира встала.
- Большое спасибо. - В эти слова Ира постаралась вложить всю свою благодарность.
- Хорошо, хорошо. - Нетерпение и даже раздражение прозвучало в Голосе терапевта.
Ира пошла к дверям.
- А молодых людей советую принимать… - неожиданно весело сказал терапевт. - А то вам снова прогестерон пропишут.
Понедельник. Профессор делает обход. Наталья Петровна подходит к Ире и берет ее за руку.
- Открой глаза, с тобой хочет поговорить профессор.
Ира чуть приоткрывает глаза, смотрит на профессора и снова закрывает их.
Наталья Петровна берет Иру одной рукой за предплечье, другой чуть пониже локтя. Она сгибает и разгибает Ирину руку. Ирина рука болтается как тряпка.
- Никакого тонуса, - говорит Наталья Петровна.
- Я как закутаюсь, у меня тоже тонус исчезнет. В прошлый раз на ней был, кажется, только один платок, а теперь их уже сколько там? Вот что, Ира. Давай раскутывайся, садись и ешь. Кормить тебя никто тут не будет. Вот если бы у тебя рук не было, тебя бы кормили. И глаза открой - с тобой же разговаривают.
Ира опять силится открыть глаза.
- Она ведь у нас не то что ходила - бегала, - постаралась защитить Иру Наталья Петровна. - Софью Александровну к врачу зубному водила. А потом слегла и вот лежит, ни с кем не разговаривает, ничего не ест.
- То бегает, то лежит. Она тут ничего еще такого не закатывала? - профессор сделал жест рукой.
- Да, было тут всякое, прогестерон требовала отменить.
- Надеюсь, не отменили?
- Отменил терапевт. У нее печень больная, приступ начался. Вчера ее мать была у меня. Просит выписать. Дома ее будет лечить психотерапевт.
- Ну и прекрасно! - обрадовался профессор. - Только вот что: диагноз будете писать - ничего такого не пишите. Пишите просто: астенический синдром.