А Лецке сосредоточенно думал.
Всё шло по плану. В настоящей игре всё должно выглядеть убедительно. Вчера он зарядил старый армейский пистолет холостым патроном. В конце концов, он же не убийца! Но Мезряков трус, и ему наверняка было достаточно, чтобы остаток ночи дрожать от страха. Вылетевшие из ствола газы разворотили глазок. Мезрякова они не задели, было слышно, как он забился в угол, сдвигая чем-то металлическим крышку глазка. А искать пулю этому идиоту в голову не придёт. Интересно, сколько ещё потребуется изобретательности, чтобы вынудить его на ответный ход?
Лецке улыбнулся.
Жена дёрнула очередную волосинку.
– Знаешь, я подаю на развод.
Лецке посмотрел на неё так, будто увидел впервые. Потом набрал в грудь воздуха, словно перед долгой речью, но произнёс всего одно слово:
– Подавай.
Мезряков – на веб-камеру.
"Вчера после занятий я снова предупредил Лецке:
– Моё терпение лопнуло. Я вас убью!
Он хмыкнул. Это могло означать "Давно пора" или "Руки коротки!".
Я сузил глаза.
– На этот раз всё серьёзно. Уверяю вас.
– Последнее, сто шестьдесят четвёртое предупреждение?
Неужели он настолько презирает меня?
– Как угодно, только у вас теперь нет шансов.
Он снова хмыкнул.
– Кстати, будьте любезны, оставьте телефон.
Он не удивился, не спросил зачем. Молча написал номер на клочке бумаги. Ниже был его электронный адрес.
– Теперь ждите.
– Звонка?
Его наглость была безгранична.
– Пули!
Он явно меня недооценивал. А зря. Лецке оказался любителем бывать в парке, но, в отличие от меня, совершавшего прогулки, предпочитал утренние пробежки. Как я узнал? Очень просто – карауля его у подъезда. Когда я увидел его выходящим в спортивном костюме, моё сердце радостно забилось. Теперь он в моих руках! В этом не приходилось сомневаться. Ранним утром в парке никого, разве одинокий собачник тащит на поводке таксу или пинчера. К тому же тропа, по которой бегает Лецке, имеет множество глухих участков. Я знаю Сокольники, как свои пять пальцев, надо только засесть в кустах и спустить крючок. Да, только дождаться и выстрелить. Куда проще, если хватит духа. Во всяком случае, моя совесть будет чиста, он сам напросился. Я предупреждал и больше откладывать не намерен.
Июнь 201… года".
Была ещё одна причина, по которой Лецке не разговаривал с женой. В подъезде у Мезрякова гуляли сквозняки, и пока Лецке, замерев в пролёте между этажами, ждал, когда стихнут соседи, его продуло. "Не старайся, я не слышу! – хотелось крикнуть ему жене. – Ухо заложило". Но он не хотел доставлять ей даже мелкую радость. К тому же боль становилась нестерпимой. Очередь в поликлинике была, как в рай. Лецке сидел под дверью, нервно встречая появлявшуюся время от времени врачиху, которая обходила его вниманием, приглашая своих больных. "Первичные в конце", – на ходу бросила она. Лецке терпеливо ждал. Вперёд него проходили вне очереди старухи, и он решил, что у них с врачихой геронтологическое братство. Та была далеко не молода. В кабинете Лецке сунули в ухо резиновую трубку, из которой с шумом вырывался воздух. Врачиха поставила его в известность, что это процедура "продувания". После этого она по телефону обсуждала предстоящую встречу, отчитывала молоденькую некрасивую медсестру и перебирала истории болезни. Песочные часы, которые она поставила, давно просыпались, а Лецке всё сидел и сидел в нелепой позе, придерживая в ухе резиновый шланг.
– Ах, вы ещё не вынули! – всплеснула руками врачиха. – Вы в своём уме?
Лецке готов был её убить. Хлопнув дверью, он пошел к главному врачу. Но чем дольше он жаловался ему, тем комичнее представлялась ситуация. В конце Лецке даже улыбнулся:
– Представьте, я пришёл лечиться, а мне только добавили. И где? У врача! Такое только у нас возможно. Нет, вам определённо нужно её гнать.
Главный врач устало вздохнул.
– Вы правы, она не справляется. К тому же пенсионерка. Вообще-то она хороший врач, но месяц назад у неё умер единственный сын.
– Отчего?
– Наркотики.
Лецке медленно поднялся. Прежде чем покинуть поликлинику, он, поколебавшись, снова зашёл к отоларингологу. Старуха продолжала вести приём.
– Спасибо, – без тени иронии сказал он. – Способ лечения вы подсказали, а прибор я сделаю сам. Удачи!
Жизнь Мезрякова внезапно наполнилась, как весенний ручей. Помимо истории с Лецке своё место в ней заняла Оксана Богуш. Он никак не мог определить своё отношение к ней. Как старый вдовец, Мезряков подходил к таким вопросам серьёзно. Нет, легкая интрижка не для него, он слишком взрослый, слишком правильный, чтобы не просчитать последствия. Вскружить голову? Поматросить и бросить? У него и без этого хватало грехов. Пригласить Богуш к себе Мезряков не решался, ситуация могла выйти из-под контроля. К тому же, выбирая жену, смотрят на будущую тещу. Мезряков знал, что Оксана живёт с матерью, и, провожая её в очередной раз, набился в гости. В прихожей их встретила грузная, неопрятная женщина с растрёпанными волосами и обрюзгшим лицом. При виде неожиданного гостя она покрылась красными пятнами.
– Знакомьтесь, моя мать, – представила Оксана.
Мезряков галантно поклонился.
– Очень приятно. – Голос резкий, как у глухих. – Дочь о вас рассказывала.
Мать протянула потную, по-мужски волосатую руку, и, пожимая её, Мезряков пожалел о своём визите.
– Чаю?
– Мама, я сама приготовлю. Тебе лучше отдохнуть.
Оксана делала всё, чтобы спасти ситуацию.
– Вечно меня выпроваживают. – Голос стал капризным. – А вы играете в шахматы?
– Немного, – удивился Мезряков.
– Евреи все играют. Тогда я расставляю. – Голос не терпел возражений. – Мои белые.
Послушно плетясь в комнату матери, Мезряков подумал, что она должно быть опытная шахматистка, раз в два счёта завладела его вниманием, отбив кавалера у дочери.
Играла она, действительно, неплохо. Мезряков, механически передвигавший фигуры, быстро схлопотал мат.
– Ещё.
Голос ровный, полувопрос-полуутверждение.
Мезряков взялся за короля.
– Кстати, я еврей только наполовину, по отцу.
– Евреев наполовину не бывает, – отрезала она.
– Да какой из меня еврей? Я и мацу не пробовал.
– Не маца делает еврея, а еврей мацу, – двинула она ферзевую пешку.
Во второй партии он упёрся, оба пыхтели, трясясь над каждым ходом. Один раз Мезряков, взявшись за фигуру, собрался переиграть.
– Тут как с девицей, тронул – женись! – остановил его скрипучий голос.
Надо же, она умела улыбаться! Мезряков разозлился и через час победил.
– Решающую.
Мезряков не понимал, что он здесь делает. Как он, опытный психолог, пошёл на поводу у этой старухи, которую впервые видит? Пока она сопела, думая над ходами, он украдкой рассматривал висевшие по стенам иконы.
Так прошёл вечер.
– Ваша мать набожная? – спросил Мезряков провожавшую его до метро Оксану.
– Да. Постится, а по воскресеньям – в церковь.
Мезрякову хотелось сказать, что в России недавние атеисты поголовно уверовали. Но на шее Оксаны блестел маленький крестик, и Мезряков промолчал.
У Красных ворот они расстались.
Вспоминая покойную жену, Мезряков понимал, откуда шла её язвительность. Это было оружием в их вечной борьбе, не заканчивающей даже тогда, когда супруги становятся бесполыми, когда остывает постель, в которую навсегда кладут пресловутый меч. Глядя в него, остаётся подмигнуть своему отражению: "Женился – с сексом простись!" и искать заменитель, суррогат, устраивать жизнь в отсутствие телесных радостей. И тут помогает война. Эта война сильнее секса, сильнее ненависти и любви. Извечная война полов. В браке Мезряков терзался угрызениями совести, ему внушёнными, он искренне верил, что при низких доходах они не могут позволить себе детей. Ему казалось, что жена хочет ребёнка, а в их бедности, конечно, виноват он. Но, овдовев, он понял, что единственное, чего хотела его жена, чего добивалась всеми способами, – чтобы в обществе их друзей его воспринимали только как её мужа и чтобы он смирился с ролью комнатной собачки, ролью, от которой его избавила врачебная ошибка. Завести гарем? Десяток таких же чёрствых себялюбок? Нет, гарем не спасает. Женщины от природы обладают гипнотическим даром, они умеют внушать то, во что сами не верят, и единственная возможность избежать их чар – держаться от них подальше. Это касается всех без исключения. В том числе и Оксаны Богуш.
Такой вывод сделал Мезряков, проехав три станции до Сокольников.
Выйдя из метро, он глубоко вздохнул.
– Это ты, ты всё испортила! – вернувшись, кричала Оксана. – Ненавижу, ненавижу тебя!
Мать молча заперлась в комнате, громко щёлкнув "собачкой".
Оксана Богуш уткнулась в подушку, мокрую от слёз.
– Здесь нельзя жить, – шёпотом повторяла она. – Нельзя, нельзя…