Я достал из холодильника бутылку красного и откупорил.
- А что за праздник сегодня? - приготовила бокалы жена.
- День мяса, - разлил я красную жидкость по формам.
- Заело тебя на этом мясе? Давай что-нибудь поинтереснее.
- День независимости мяса.
- Сегодня, кстати, день рождения одного известного поэта. Знаешь, о ком я? - подняла руку со стеклом Фортуна.
- Догадываюсь. Давай без мертвых как-нибудь, а то мне кажется, что нас уже здесь трое, - коснулись берега наших бокалов.
- Раньше ты любил его стихи, даже цитировал мне.
- Какой бы крепкой ни была любовь, на троих не сообразить, - наполнил я свой рот вином.
- Я, ты и жареная корова, - предложила альтернативу жена и тоже сделала глоток. - Куда сегодня наши гости ходили? - поставила на стол она свой бокал.
- В Кунсткамере были, сказали, что хотят пораньше лечь спать, - вытянул я ноги под стол и откинулся спиной на кухонный уголок, не выпуская из рук вино.
* * *
- Как они тебе показались? - обняла меня Фортуна. - Что-то они холодно стали со мной общаться. Ей-богу, как полуфабрикаты.
- Гости как гости, уже надоели. Может, это из-за того, что я им сказал, что ты спишь с соседом, - утонул я в шелках ее волос.
- Вот идиот. Зачем? Не мог соврать что-нибудь? - положила руку мне на живот жена и улыбнулась.
- Хочу, чтобы быстрее уехали, - разглаживал я ее волосы. Как-то нехорошо они влияют на наш сексуальный климат, - вспомнил я купола Беллы.
- Значит это у нас акклиматизация, а не у них, - грела своей щекой мою грудь Фортуна.
- Ты знаешь, что Белла мышами занимается? - чувствовал я ее горячее дыхание.
- Да, у нее даже с собой есть несколько, - подняла она голову и посмотрела на меня как на кота, который должен их поймать.
- Том, - перевел я радостно стрелки, - тебе Джеррей из Москвы привезли.
Комок шерсти вздрогнул в глубине кресла и подал звук.
- Не рычи, дичь в соседней комнате, и на ней ставят опыты, - вздохнула Фортуна.
- Думаю, ему не понравится. Он же никогда не имел дела с живыми мышами, - погасил я настольную лампу и обнял жену сзади.
За стеной была слышна возня от любовных прелюдий. Трудно спать, когда за стеной кто-то занимается любовью. Это тоже надо уметь переспать.
- Мыши? - поцеловал я жену. - Постучать им?
- Не надо, еще подумают, что мы завидуем. У тебя есть чем ответить? - повернулась ко мне спина.
- Обижаешь, - положил я ее руку себе на член, и он медленно начал твердеть.
- Ого! - воскликнула она.
- Если вы встретили в своей постели мужчину, не пугайтесь, возможно, эта встреча не случайна.
Торт Захер
Я вышел на балкон. Было довольно прохладно, захотелось даже что-нибудь накинуть, например, чьи-нибудь объятия. Но они остались где-то в спальне. Возвращаться не хотелось, к тому же придется будить.
Холодно. Жизнь - как насилие над самим собой, к нему привыкаешь. Кому-то кажется, что оно даже способно приносить удовольствие, но мы не удовлетворены на все сто, даже на семьдесят, и не будем, иначе не были бы людьми. Какой-то мелочи не хватает, огромной мелочи, величиной с серебряную монету в ночном небе. Я бросаю в лицо луне окурок, не попадаю, он остается мерцать в пепелище угасающих точек. Посмотрел на часы: поздно. Поздно смотреть на звезды. Взгляд перебирается на огни менее претенциозные, бытовые. Кто-то еще не спит в домах напротив - луноходы. Гулкие одинокие тени асфальта: кого-то еще по улицам носит - недоноски, по самому дну колодца вымершего двора - подонки. И я слоняюсь одним из них, из угла в угол - слон-уголовник. Таких не берут в зоопарк, буду гнить в одиночной камере космоса.
Закурил еще одну и увидел напротив, в соседнем доме, еще одного лунохода. Он тоже курил. Мне показалось, что он видит меня. Это мне не понравилось, я выбросил окурок вниз и зашел обратно в тепло. Взял кулинарную книгу и открыл, выпал торт Захер. Я записал:
Судьба Прохора была среднестатистична и пятидневна: жена, телевизор, работа. Жизнь. Задолбала. Долбала и жена своей любовью. Она вместе с жизнью стала уже чем-то единым, опостылевшим, родным и необходимым.
Юным Прохора трудно было назвать, ночи его стали беспокойнее и длиннее, гораздо длиннее тех, что в молодости, когда достаточно было закрыть глаза, чтобы скоро увидеть утро. Лицо обветрилось временем и помрачнело от вредных привычек, позвоночник просел, желудок растянулся и выкатился. По ночам не спалось, он выходил на балкон и много курил, кидая окурки в пепельницу неба, где они замирали, тлея мерцающими огоньками. Никого, только он и полное бледности, испитое, с синяками лицо луны. В сумерках души напрашивался лай. Прохор не любил тишину, потому что она особенно явно давала ему ощутить, как что-то упрямо возилось в хворосте его ребер и пыталось выбраться наружу. Сердце шалило. Его стало много, и оно требовало расширения жилища. Он же, будучи человеком неорганизованным, но тщеславным, не знал, как его успокоить, пил. "За хер я ел этот торт после всего, теперь весь в сомнениях: себе оставить или наружу. За хер вообще мне такая жизнь", - думал он, не представляя, как бы ее, жизнь, сделать более осознанной и творческой. Выйдешь на балкон ночью, закуришь, посмотришь на небо. Оно чистое и звездное, только луна затылком. Она равнодушна к вредным привычкам, вот если бы вместо луны было влагалище, одинокое и недосягаемое, как звезда, меньше было бы ревности, скандалов, измен, самоубийств, вышел бы перед сном, вздрочнул и спать.
Отбивные
- Вчера смотрел бокс, - закурил я сигарету и бросил пачку на стол.
- Ну и что? Ты же знаешь, что я не люблю бокс, но еще больше, когда ты куришь на кухне, - достала она себе из той же пачки.
- Бой был забавный, то прыгали, то обнимались, то один сверху, то другой. Я подумал, что это очень похоже на нашу жизнь, если ее сжать до пятнадцати минут этого боя, - дал я ей прикурить.
- Ну, мы, по крайней мере, не деремся, так, легкие пинки в область души, - выпустила Фортуна ненастье дыма.
- Боремся со своим одиночеством.
- Некоторые борются с одиночеством размножением.
- Если ты про боксеров, то я не досмотрел, чем кончилось, иначе бы мясо сгорело, - улыбнулся я, доставая тарелки.
- Нет ничего сексуальнее запаха жареного мяса.
- Есть… Ты, - попытался я положить на тарелку котлету, но она выскользнула на плиту.
- Черт, они нас не любят, - удалось мне ее уложить со второй попытки.
- Кто?
- Котлеты.
- За что им любить нас, когда мы друг друга так сильно. К тому же мы их скоро съедим, а потом из зубов выковыривать будем остатки чьей-то заблудшей души.
Мы начали резать и жевать мясо, запивая красным вином. Все слова куда-то исчезли вдруг, будто у них тоже пришло время обеда.
- Что ты замолчала?
- О чем говорить, когда и так вкусно?
- Если тебе не о чем говорить, значит, ты недостаточно откровенна.
- Ладно, представь, что мы в кафе и только что познакомились.
- Я официант или шеф-повар?
- Вы - как хороший коктейль, - отхлебнула она из стекла. - Сколько не пей, хочется повторить.
- Вы - как немое кино 30-х, непонятное, искреннее, - крутил я в руках вилку. - Разговорить вас трудно.
- Я расхожусь после третьего, - посмотрела она пронзительно и осушила свой бокал.
- А это какой? - наполнил ей снова. Фортуна промолчала.
- Меня не напугать, - достал я сигарету и прикурил.
- Меня не остановить, - сделала она глубокий глоток.
- Вы - как фигура в Эрмитаже, из мрамора, созданная во имя… - губы мои нарисовали ее имя в воздухе. - Шедевр, вас не утащить!
- Вы довольно смелы, - отодвинула она от себя стеклянную пустоту.
- Вы тоже, я хочу быть вашим поводом напиться, - налил еще ей и себе.
- Я наблюдала за вами и выделила из толпы, - повела она изумрудно кругом.
- Вы хищница, - не заметил я, как она расправилась с мясом.
- С некоторых пор жертвой быть легче, но не так интересно, - улыбнулась она жемчужно и широко.
- А вы хищник, у вас было много женщин.
- У вас не было настоящих мужчин.
- Вся надежда на этот вечер, - оторвала она от стола красное и сделала еще глоток.
- Не люблю это слово, оно похоже на проститутку, - я прикончил свой.
- Значит, я не ошиблась.
- Значит, готовы?
- То, что я готова, еще не значит, что съедобна.
- Сейчас попробую, - приблизил я к себе жену и поцеловал в жирные жаркие губы.
- Чем займемся? - спросила она после долгого поцелуя.
- Как чем? Любовью.
- А что, больше нечем?
- Больше не с кем.