Внешняя политика вигов тоже вызывала у него все более критическое отношение. Уже несколько лет шла война за Испанское наследство, ознаменовавшаяся на первых порах внушительными победами, одержанными англичанами под командованием герцога Мальборо, одного из лидеров вигов. Победы тешили национальное самолюбие и подогревали аппетиты Англии и ее союзников Австрии и Голландии. Французам ставились теперь такие условия, которых те никак принять не могли, и война грозила стать бесконечной. Впрочем, вигов и гревших руки на их политике всякого рода спекулянтов, поставщиков для армии и финансистов это нимало не беспокоило. Война являлась еще одним источником наживы. Государство вынуждено было прибегать к займам; выпущенные им процентные бумаги скупала группа заранее осведомленных обо всем дельцов; государство становилось их должником и выплачивало им огромные суммы в виде процентов. Деньги стали приносить деньги, теперь можно было обогащаться, не увеличивая и не производя реальных продуктов. Для Свифта это было противоестественно и чревато неминуемым крахом (что, впрочем, не помешало ему купить дутые акции компании Южных морей, впоследствии позорно обанкротившейся). Для него источником реальных ценностей была земля, земледелие, и сословия, с ним связанные, - английские сквайры и фермеры (интересы этих слоев выражали тори) - это и был для него народ, развращаемый и разоряемый спекулянтами и дельцами.
Перед лицом угрозы нравственного разложения и полного небрежения общественным долгом ради выгоды и личного преуспеяния церковь в его глазах становилась тем институтом, который мог этому противодействовать. Вот почему он выступал в эти годы с памфлетами против допущения диссидентов на государственную службу, против открытой проповеди ими своих верований, против деистов и атеистов (и в том числе против выдающихся английских философов той поры - Толанда, Тиндаля и Коллинза). Он даже требует установления контроля над религиозно-нравственным поведением людей, которое должно быть критерием при назначении их на должность. И несмотря на все это, многие собратья Свифта по клиру считали его (и не без основания) неверующим. У него был слишком беспощадный аналитический ум, не оставлявший места для иллюзий и веры, и к своим взглядам на роль церкви он пришел чисто логическим путем. Не зря он настаивал на том, что человек обязан исполнять религиозные обряды независимо от того, верит он или нет. С вигами, ратовавшими за отмену религиозных ограничений, требовавшими продолжения войны и оскорбившими его самолюбие, ему все больше было не по пути.
Так или иначе, когда в 1710 году королева Анна, сменившая в 1702 году Вильгельма III на престоле, распустила кабинет вигов и к власти пришли тори, Свифт вполне был внутренне готов к тому, чтобы примкнуть к ним. Тори, глава их нового кабинета Роберт Харли (впоследствии граф Оксфорд) и его сподвижник Болинброк, все это учли, - талант Свифта, его перо необходимы были им до крайности. Положение тори было весьма шатким, а позитивной программы у них, в сущности, не было никакой. Не земельным интересам суждено было определять экономическое и политическое развитие Англии в будущем, и в этом отношении политика вигов при всей их демагогии, беспринципности и беззастенчивом обогащении более соответствовала духу времени. Драма Свифта заключалась в том, что облик торгашеской буржуазной Англии внушал ему все большее отвращение, а иной альтернативы, кроме союза с тори, партией в основном охранительного толка, с ее лозунгами вчерашнего дня, у него не было.
Он с самого начала не разделял упования своих современников-просветителей на благие последствия буржуазного прогресса и оказался поэтому особенно проницателен в предвидении всех грядущих зол. Но его позиция была одновременно чревата чувством безысходности. Впрочем, дело сатирика не в том состоит, чтобы рисовать, каким общество должно быть в идеале, а в том, чтобы показать, каким оно не должно быть, и к этому Свифт вполне был подготовлен своими взглядами и жизненным опытом.
Почти четыре года Свифт находился у вершин власти, он редактировал журнал "Исследователь", а точнее говоря, сам писал все его номера, сочинял памфлеты, вел беспощадную полемику, трудился денно и нощно. Этот напряженный труд имел целью скомпрометировать вигов в общественном мнении. Изо дня в день с поразительной настойчивостью Свифт утверждал, что клика вигов пренебрегала интересами страны и народа, что союзники Англии в войне переложили на нее все бремя и предоставили ей тащить для них каштаны из огня, наконец, что бесконечная война (и это был единственный козырь в политике тори) ведет страну и народ к разорению. В 1713 году мирный договор был подписан. Свифт, казалось бы, мог торжествовать, ведь в том была и его немалая заслуга.
Все эти годы он ежедневно бывал при дворе, обедал и ужинал в обществе министров и высшей знати, теперь многие добивались знакомства с ним, просили похлопотать для них о должностях и пенсиях, и он многим помогал. Вот только себе он не мог помочь. Желанный епископат так и остался недостижим. За все услуги он получил должность настоятеля собора святого Патрика в Дублине. Это означало вежливую ссылку. Ханжа на троне - королева Анна так и не смогла простить ему "Сказку бочки", как не могла простить Гулливеру королева Лилипутии несколько вольного способа тушения пожара в ее дворце. Вот почему автор "Гулливера" с таким гневом говорит там о неблагодарности, как наихудшем из пороков.
И все же биографы нередко преувеличивают степень влияния Свифта на государственные дела и его осведомленность в них. Нет, он не был "министром без портфеля", ему сообщали лишь то, что считали нужным сообщить, он не ведал о тайных переговорах Болинброка со Стюартами; тактика проволочек Оксфорда, заигрывавшего со своими противниками на случай своего возможного падения, рождала подчас у Свифта наихудшие подозрения; печатание его памфлетов задерживалось, потому что его патронам было недосуг прочитать их. Он был слишком непримирим и беспощаден и заходил в своей борьбе против вигов значительно дальше, чем Оксфорду того хотелось. В своих ежедневных, подробных, деловых и шутливых, ласковых и печальных письмах к Стелле, составивших целый том ("Дневник для Стеллы"), он то и дело жалуется, что устал от двора и министров, что не верит их обещаниям и постарается уехать из Лондона при первой же возможности. Но уехать не хватало силы воли. В довершение всего между Оксфордом и Болинброком началась вражда, поставившая министерство на грань катастрофы, которую довершила неожиданная смерть королевы.
К власти снова пришли виги, и надолго. Королем, согласно акту о престолонаследии, стал Георг I, немецкий князек из Ганновера. Оксфорда обвинили в государственной измене, ему грозила казнь; Болинброк бежал во Францию… Виги сводили счеты. Свифт достойно доиграл свою роль: когда Оксфорда приговорили к ссылке в его поместье, Свифт выразил готовность сопровождать его. Не потому, что он так уж почитал Оксфорда. Теперь, когда он несколько лет наблюдал все вблизи - иллюзий не осталось никаких. Просто надо было сохранить самоуважение. Но в душе осталась горечь и разочарование. Ему и после казалось, что самый значительный период его жизни позади (даже таким проницательным людям свойственно заблуждаться в самооценках), что впереди его ждет лишь прозябание в "нищем Дублине в несчастной Ирландии". В 1714 году он покинул Лондон.
Свифту, доселе так часто презрительно отзывавшемуся в письмах на вести о разногласиях в ирландском парламенте (какое они могут иметь значение, если парламент бесправен и никто с ним не считается?), третировавшему отклики дублинцев на события в Лондоне или их суждения об его памфлетах (какие могут быть суждения у этих провинциалов и какой интерес могут представлять суждения людей, смирившихся со своим рабством?), суждено было теперь разделить их участь. Это было тем более нестерпимо, что его предки были англичане и он лишь "имел несчастье родиться в Ирландии". Выходит, что человеку достаточно переплыть пролив, отделяющий Англию от Ирландии, чтобы тотчас лишиться всяких прав, и если англичане, живущие в Ирландии, терпят это, то они недостойны другой участи. Страна, которой управляют издалека, как с летающего острова в Лапуту, которой указывают, что ей сеять и чем торговать, которую нещадно грабят ее лендлорды, проживающие в той же ненавистной Англии, - вот что представляла собой Ирландия. Свифт не мог с этим смириться, сочувствие сменялось презрением, и тогда он требовал, чтобы его останки не смели хоронить в этой земле рабов, - а презрение уступало чувству общности его судьбы со всеми, кто здесь живет, не только с выходцами из Англии, но и с последними беднейшими ирландскими батраками. После нескольких лет чрезвычайно уединенной жизни, когда он мысленно и письменно подводил итоги прошлого и присматривался к окружающему, он вышел из оцепенения и выступил в своей новой и самой замечательной роли - борца за права Ирландии и ее народа.