Мы возмущались: что хорошего в такой жизни? Современный человек должен иметь отдельную койку, а то и свою комнату, чистые простыни, приличную одежду. Ходить в музеи, театры. Мир видеть. В мире так много прекрасного. Природа. Города. И есть надо прилично. Вина тоже хорошие употреблять не грешно. Нынешний спорт и то стоит времени и средств. А ты проповедуешь убожество и нищету. Знаешь, кому такая идеология выгодна? Начальству. Хапугам. Карьеристам. Жуликам. Нам - жить на помойке. А им - наслаждаться в прекрасных квартирах, в особняках, на дачах, на курортах. Нет, мне такой способ жизни не подходит. Я хочу жить по-человечески. И без твоего дурацкого бога. Я предпочитаю верить… В Партию и Правительство? - спросил Костя. В самого себя, сказал Эдик. В свои силы. Между прочим, осенью я собираюсь подавать заявление в кандидаты в партию. Уже согласовано. Как там согласно твоей религии? Можно мне позволить это или нет? Это твое дело, сказал Он. Я же никаких общественных организаций не признаю. Я даже не член профсоюза. А если заболеешь? - спросил Костя. А по моей системе болеть нельзя, сказал Он. То есть как это нельзя? - удивился Эдик. А вот так, сказал Он. Зачем болеть? Это вовсе ни к чему. Как ты считаешь? Вопрос застал меня врасплох, я мямлю что-то невразумительное, все смеются… Видите ли, говорит Он задумчиво, есть такая славная штука - свобода. Она, пожалуй, стоит комнаты, квартиры, дачи, машины, курорта. Но все эти штучки, говорит Эдик, не мешают свободе. Скорее наоборот. Вряд ли, говорит Он. Это ты сейчас Так творишь, поскольку только начинаешь свой путь к этим штучкам. Погоди, пройдешь немного, сам поймешь, что они у нас несовместимы со свободой. Точнее, путь к ним предполагает добровольный и свободный отказ от свободы. Эти штучки приобретаются дорогой ценой - ценой принятия сознательной несвободы. Ты вступаешь в партию? Прекрасно. Но для этого ты должен от многого отказаться и сделать многое такое, что тебе не очень приятно. Ходить на собрания. Общественной работой заниматься. Одобрять. Осуждать. Ты сам все прекрасно понимаешь, что об этом говорить. К этому легко привыкнуть, говорил Степан. Я, например, член партии с фронта. Ну и что? Я не чувствую себя из-за этого скованным. Конечно, говорит Он, ибо добровольная несвобода не ощущается как внешнее насилие, а только внешнее насилие мы ощущаем сначала как несвободу. Все равно, говорит Костя, игра тут стоит свеч. Беспартийного в аспирантуре не оставят, на хорошее место не возьмут. Для кого как, говорит Он. Для кого стоит, для кого нет. Только по моим наблюдениям от такой сделки люди в конечном счете проигрывают. Что проигрывают? Душу, а значит, жизнь. Твоя "душа" - чушь, говорит Степан, поповские сказки. Что-то в твоих словах есть верное, по сказать Это надо как-то иначе.
Жизнь шла своим чередом. Мы все-таки ходили на лекции и не так уж часто удирали с них. Регулярно посещали семинары, писали курсовые работы, занимались общественной работой, в общем - делали все то, что должны были делать наши нормальные студенты. А если мы иногда валяли дурака и развлекались самым нелепым образом, так это было почти незаметно в нашей серой и унылой жизни. Лишь потом эти малозначащие пустяки превращались в легенды и обрастали подробностями, которых не было в действительности. Так, однажды мы объявили конкурс портфелей преподавателей университета. Сами преподаватели об этом и не подозревали. Это мы потешались между собой. Конкурс шел как по внешнему виду портфелей, так и по содержимому. Первую премию мы присудили портфелю одного доцента нашего факультета. С внешней стороны это был гигантский сундук, изодранный до такой степени, что если бы доцент выбросил портфель на помойку, то даже старьевщики не позарились бы на него. А по содержимому он превзошел все наши предположения. В нем рядом с грязным бельем лежал общипанный тридцатикопеечный батон хлеба и "Материализм и эмпириокритицизм" Ленина. Потом мы устроили конкурс женских задов. На сей раз в жюри вошло около пятидесяти человек с разных факультетов. Было обследовано около тысячи задов. Победу одержал… да, одержал, а не одержала… преподаватель эстетики с филологического факультета, работавший по совместительству также и в консерватории, который впоследствии оказался гомосексуалистом и был осужден на пять лет. По этому поводу у нас возникла острая дискуссия - предшественница нынешних дискуссий о правах человека. Дискуссия была настолько острой, что мы не могли успокоиться даже в "Грибоедовке". Витя сказал (у него был крупный запой, вследствие которого он попал в психиатрическую больницу, где его вылечили, после чего он первым делом посетил "Ломоносову" и, естественно, оказался в "Грибоедовке"), что мы путаем личные вкусы и правовой вопрос. С правовой точки зрения гомосексуализм признан правомочным во всех цивилизованных странах, кроме нас, хотя мы претендуем быть страной цивилизованной. Если тебе это противно, спи с бабами или занимайся онанизмом. И предоставь другим позаботиться о себе самим. Степан сказал, что их осудили на растление молодежи. Чушь, сказал Витя. Я же их всех лично знаю. Никакого растления там не было. В конце концов, медицина сейчас в состоянии установить, является человек прирожденным гомосексуалистом или нет. А в принципе любой человек содержит в себе как мужские, так и женские потенции, только в большей или в меньшей степени. К тому же культура… Возьмите Грецию. Или Рим… Тут не Греция и не Рим, сказал Костя, а Москва. И нашему брату предстоит еще догонять Запад по обычным методам, а вы тут про культуру толкуете!
Последней нашей крупной эпопеей был чемпионат университета по пьянству - по водке и по пиву. После этого наша компания распалась. Мы встречались по двое и иногда по трое, но уже реже и уже в несколько иной ситуации. К тому же к этому времени у нас сложились внутрифакультетские питейные группы, отнимавшие у нас львиную долю времени, средств и способностей.
Чего мы хотим
Чего мы, в конце концов, хотим, говорит Он. Согласен, прожить жизнь благополучно. Но что это значит? Есть социально-биологическое благополучие. И есть человечески-духовное благополучие. Это далеко не одно и то же. Пожалуй, они даже несовместимы начиная с некоторого момента. Поройтесь, например, в своей памяти. Поройтесь! Много ли всплывает в ней? Одни пустяки какие-то. Там-то и тогда-то обожрались до одурения. Или упились. К бабам смотались. А баб даже в рожу не видали. Почему же, протестует Костя. Я вот, например, помню, какое на меня впечатление произвели стихи Есенина и Блока. Не верю, говорит Он. Ты вспомнил о них только потому, что учишь. А Степан мог бы сказать, что его потрясла первая лекция Токмолаева. Одна сапог ранен два булка! Такое не забывается. Философ может сослаться на работу Сталина "О диалектическом и историческом материализме". Тоже есть чему восторгаться. Если пробьетесь в великие люди, так и будете врать. Врать, а не на самом деле! А не пробьетесь, даже вспоминать забудете. И эти наши питейные походы, может, будут единственным светлым воспоминанием. Есть, ребята, социо-биологическая продолжительность, содержательность, событийность жизни. И есть человечески-духовная продолжительность, содержательность, событийность жизни. Можно прожить сто лет в здоровье, сытости, в делах, наградах, повышениях, и все же прожить при этом пустую, бессодержательную и бессобытийную жизнь. Скучную, серую. И будет она переживаться как мгновение. Не случайно же наши правители так рвутся жить бесконечно, пичкаются всякими продляющими жизнь средствами. А почитайте их мемуары, когда таковые по воле случая появляются. Тоска зеленая. Кажется, прожита длинная жизнь, насыщенная событиями жизнь, а сказать-то им нечего. Пусто! И можно прожить всего двадцать лет, и будет эта жизнь переживаться как богатая, долгая, насыщенная… Не зря, ребята, люди в свое время изобрели Бога. Не зря люди выдумали сострадание, милосердие, самопожертвование… Когда мы были в окружении, над нами подбили одного пилотягу. Он выбросился с парашютом. А его ведомый сел, отдал ему свою машину и остался с нами. Он скоро погиб. Совсем мальчишка был. А перед тем, как погибнуть, он говорил мне, что у него такое состояние (после того случая), будто он прожил бесконечно большую жизнь. И что умирать ему совсем не страшно. Мы, ребята, в начале пути. У нас у каждого есть выбор: или быть просто Человеком, или советским человеком. Как у нас говорят, "новым человеком".
Ерунда, говорит Степан, можно быть советским человеком и Человеком. Случаев взаимной выручки в бою я сам мог бы рассказать тебе десятки. Мне тоже приходилось с поля боя вытаскивать подбитый танк командира. Ну и что? А если я уцелел… Так и тот твой пилотяга мог уцелеть. Ты же уцелел!.. Не в этом дело, говорит Он. Ты ничего не понял. А я уцелел. Это верно. Но я плачу свой долг тем, кто не уцелел.