- Ну, слушай, Мария, чего он у меня взял, какой долг я должен заплатить ему. Я все расскажу, а ты, Мария, запоминай.
И он долго рассказывал им, не торопясь, без злости в голосе, все-все, как рассказывал не так давно Агафонову. Рассказывал, будто о ком-то постороннем, а они слушали, все так же прижавшись друг к другу, не шелохнувшись, не в силах прервать его. Лицо Макшеева только мокло все обильнее, с него капало.
- Ну а остаток жизни мне ни к чему теперь, не дорожу я им, - стал заканчивать Демидов. - Но уйду я в могилу чуть попозже тебя, Денисий. То есть прежде расплату с тобой произведу по чести. Я мог бы сотню раз уж произвести ее. Давненько уж этак - ты по лесу идешь или едешь, а я следом, незамеченный, за тобой, скрадываю тебя, как зверя. Сегодня, к примеру, с самой зари наблюдал твое рыболовство. Или сейчас вот - кто мне помешает расплату сделать? Патрон для тебя давно тут приготовлен, - Демидов похлопал по ружью. - Но… охота мне, дядя, поглядеть, как ты к смерти готовиться будешь. Так что - давай. Бить я тебя перед этим, как ты меня, не буду. Пристрелю просто, как только где… в лесу ли, в поле ли, попадешься мне в ловком месте.
И встал, пошел к порогу.
- Врешь… не посмеешь! - скрипуче выдавил из себя Макшеев, стирая ладонью пот со щек.
- Ну, я сказал, а ты слышал, - произнес Демидов спокойно, зная, что Макшеев помнит свои слова. - Судьбу свою ты добровольно выбрал.
И, не глядя больше на них, вышел.
7
И началась у него с Денисом Макшеевым жизнь, как игра в кошки-мышки. Макшеев Денис поверил всем его словам до единого, перетрусил до края, рыбалки прекратил, во всяком случае, в одиночку рыбачить теперь никогда не ходил, держался все время на виду у людей. Демидов в неделю раз заворачивал в магазин Марии за водкой, за всякой снедью и, если в магазине никого не было, спрашивал:
- Как он там, Денисий наш с тобой? Еще жива душа в теле?
Сперва Мария молча отпускала ему товар, брезгливо бросала на прилавок бутылки, сохраняя на красивом лице оскорбленную гордость. Потом начала пошмыгивать носом, беззвучно плакать. А однажды истерично разрыдалась:
- Изверг ты, паразит! Закрыл ты нам все небо!
- Почему - вам? Ему только. Тебя вот, детей твоих я не трону. Пущай растут.
- Да ведь это, ежели обсказать кому, пожаловаться властям-то, чем ты ему грозишь?!
- А что ж не жалуется? Я разве запрещаю? Пущай идет куда надо, все обсказывает - за что я его хочу, почему… Да и ходить не надо, с участковым милиционером, гляжу, подружился, на рыбалку вместе похаживают. Пусть ему и обскажет все, признается, кто колхозную ригу сжег тогда…
- Как я ненавижу тебя! Как ты встрял поперек моего пути, душегуб проклятый!
- Эвон что! А я так тебя жалею.
- Что-о? - заморгала она мокрыми ресницами.
- А только не убережет его никакой милиционер, так и передай своему Денисию, - ожесточась, пообещал Демидов.
Вскоре Макшеевы быстренько собрались, продали дом и уехали, держа свой маршрут в тайне. Демидов усмехнулся, пошел к железнодорожному кассиру, тоже рыбаку, с которым познакомился в тайге. Тот, ничего не подозревая, сообщил, что взяли Макшеевы билеты, сдали багаж до одной маленькой станции на берегу Байкала. Демидов уволился с работы, попрощался с плачущей Настасьей, поехал следом. Там поступил опять в лесники, со стороны наблюдал, как устраивались на новом месте Макшесвы. Купили они хороший дом. Мария, как и прежде, стала работать в магазине.
И однажды ранним утром, подождав, пока Макшеев наладит и закинет в озеро удочку, вышел к нему на берег, не снимая с плеча ружья.
- На новоселье, что ль, решил рыбки подловить? Пригласишь и меня, может?
Словно током стегануло Макшеева, вскочил он, сделал шаг назад по обломку скалы, чуть не упал в холодную байкальскую воду. Лицо его было зеленым, под цвет этой воды.
- Не бойся, сейчас не трону, людно тут. Эвон рыбаки на баркасах плывут на промысел.
И повернулся, ушел в тайгу, которая начиналась прямо от берега, оставив ошеломленного, забывшего про свои удочки Дениса на обломке скалы.
… И еще раза два-три меняли местожительство Макшеевы, надеясь скрыться от Демидова. Но он был теперь начеку, следил за каждым их действием, заранее знал их конечный путь. И объявлялся там, едва они как-то устраивались.
Доведенный до отчаяния, Макшеев как-то, пьяный, выкрикнул в лицо Демидову:
- Отравлю, отравлю я тебя, паразита! Заставлю Марию в водку… или в продукт какой мышьяку подсыпать! Сдохнешь, как крыса…
На это Демидов расхохотался прямо ему в лицо и сказал:
- Вот бы хорошо-то! И рук бы я об тебя не замарал, и в тюрьму с Марькой вместе вы бы до конца жизни угодили. Давай… Мне-то жизнь моя и так ненужная, а ты спробуешь, что оно такое тюрьма. Узнаешь, каково оно мне было, об своем поганом нутре поразмышляешь. Время для этого там хватит тебе…
Иногда Демидов думал: неужели Макшеев не догадывается, что он, Демидов, ничего ему не сделает, пальцем даже не тронет, что все его угрозы - пустые звуки? И отвечал себе: видно, не догадывается, дурак. И пусть…
Думал также иногда: а не жестоко ли он наказывает Макшеева? Ну - сделал тот нечеловеческую подлость. Что ж, бог, как говорится, пущай простит ему. Худо ли, бедно ли, жизнь его, Демидова, как-то теперь идет. Девчушку удочерил вот, растет она, приносит ему много забот да еще больше радостей. Теперь и жениться бы, да где найдешь такую, как Настасья. Пить бросить бы, да разве бросишь…
И обливалось сердце Демидова едкой обидой, опьяняла его эта обида пуще водки: нет уж, пущай, мразь такая, и он до конца чашу свою выпьет!
Но все же, наверное, давным-давно отстал бы Демидов от Макшеева Дениса - отходчив русский человек, какую-какую обиду только не простит, - если бы не убеждался время от времени, что душа Дениса еще подлее становится. Нет, угрозы насчет мышьяка Павел не опасался, потому что понимал - Макшеев на это никогда не решится, подлость его - особого рода…
Как-то Мария, выдавая Демидову очередную партию зелья, сказала:
- Зайди к нам, Павел… Денис просил позвать. Поговорить хочет с тобой по-деловому.
- Как, как?
- По-деловому, сказал он.
- Интересно это, однако. Айда.
Денис встретил его, сидя за столом в рубахе-косоворотке. Руки его лежали на столе, пальцы беспрерывно сплетались и расплетались, глаза виляли из стороны в сторону.
- Интересно даже мне, говорю. Ну!
- Выйди, Мария. Дверь припри, - приказал Макшеев. - Значит, вот что, Демидов, давай по мужски. Мне от тебя терпежу больше нету, и я решился…
- На что?
- Не перебивай… - Он опять повилял глазами, не попадая ими на Демидова. - Ты ж понимаешь - я пойду и заявлю: преследуешь ты меня… Угрозы теперь делаешь всякие за то, что разоблачил тебя тогда как поджигателя. И мне, а не тебе поверят.
- А мне это без внимания, что поверят, - усмехнулся Демидов. - Я свое отсидел, и пока с тобой не поквитался - никто больше меня не посадит, заявляй не заявляй…
- Ты погоди…
- А славу себе создашь у людей… Они, люди-то, не знают твоего черного дела, так узнают.
- Погоди, говорю… - Голос его был торопливый и заискивающий. - Давай, чтоб с выгодой и для тебя и для меня.
Сузив глаза, Демидов пристально глядел некоторое время на Макшеева. Спросил:
- Это - как же?
- Что было меж нами - прости… Покаялся уж я бессчетно раз. Да что ж - не воротишь. Теперь девчушку вот ты взял, растишь…
- Говори прямо, сука! Без обходов.
Макшеев будто не слышал обидного слова.
- Возьми от меня деньги, Павел. Много дам… - Макшеев дышал торопливо и шумно. - Вот, если прямо… Оставь только нас с Марией.
- Так… Сколько же?
- Целую тысячу дам. Дочку тебе растить… Еще больше дам!
- Краденых? Марией наворованных?
- Ты! - Макшеев вскочил, чуть не опрокинув стол. Грудь его ходуном ходила. - Тебе что за забота, какие они?!
Демидов шагнул было к Макшееву, тот откачнулся.
- Дешево, выродок ты человеческий, откупиться хочешь, - раздельно произнес Демидов и ударил ладонью в дверь, выбежал, будто в комнате ему не хватало воздуха.
В сенях он услышал рыданье Марии, промедлил шаг. "Как ты только живешь с ним с таким?" - хотел сказать он, но не сказал. Шаг примедлил, но не остановился.
В другой раз случилось еще более страшное. Былоэто в причулымской тайге в конце мая или в начале июня - в ту пору уж замолкли соловьи, но кукушки еще продолжали, кажется, кричать тоскливо и безнадежно.
Примерно в полдень, когда лес был пронизан тугими солнечными струями и залит хмельным от млеющих трав жаром, у сторожки Демидова появилась вдруг Мария с плетеной корзинкой в руках.
- Ты? - удивленно спросил Павел.
- Вот… грибов поискать.
- Какие пока грибы?
- Масленки пошли уж, сказывают. Места тут незнакомые мне еще, укажешь, может?
Мария говорила это, поглядывая на возившуюся со щенком приемную дочь Павла Надежду, и лицо ее то бралось тяжелой краской, то бледнело, покрывалось серыми, неприятными пятнами.
Одета она была не по-грибному легко и опрятно, в новую, голубого шелка кофточку с дорогим кружевным воротником, в сильно расклешенную, не мятую еще юбку. Вырез у кофточки был глубокий, оттуда буграми выпирали, как тесто из квашни, рыхлые белые груди, умело прикрытые концами прозрачного шарфика, накинутого на плечи.
- Ты как невеста, - сдержанно усмехнулся Демидов, запирая в себе ярость.
- Что ж… я пришла, - проговорила она, не глядя на него. - Веди… на грибное место.
- Что ж… пойдем, - в тон ей ответил Демидов. - Ружье сейчас возьму вот.