* * * *
После завтрака Федор Савельев через хлев вышел на двор, крикнул зычно и властно:
- Кирья-ан!
Тотчас отмахнулись в инютинской избенке дощатые двери, на покосившееся крылечко с лохмотьями облезающей краски стрелой выскочил, что-то дожевывая, Кирьян Инютин.
- Позавтракал? Айда на станцию.
- Воскресенье же… Я поллитровку в погреб кинул, чтоб нахолодала.
- Какая поллитровка! На носу уборочная, а твой трактор еще в развале весь.
- Так… Чего же, раз надо, стало быть, значит, я разом, - тотчас согласился Кирьян.
Избенка Инютиных, сложенная из тонких и корявых бревешек, рядом с просторным домом Савельевых казалась особенно маленькой, ветхой и невзрачной. Таким же невзрачным и никудышным был узкоплечий и гололобый Кирьян Инютин по сравнению с глыбистым, медвежковатым Федором Савельевым.
Кирьян нырнул обратно в темный зев сенок. С огорода, неся что-то в фартуке, подошла к крыльцу жена Кирьяна - остроносая, с узкими глазами, из которых вечно бил шалый огонек, Анфиса. Крутогрудая и статная, она, несмотря на свои тридцать девять лет, все еще казалась девчонкой.
Она шла, не замечая Федора. Ее старенькая, ветхая юбчонка была высоко подоткнута, красные, нахолодавшие икры, вымоченные росной огородной зеленью, залеплены грязью.
- Здоровенько ночевали, - сказал Федор.
- Ой! - воскликнула женщина, торопливо одернув юбку.
Федор шагнул к плетню, разделявшему их усадьбы.
- Подойди-ка…
Анфиса качнулась, словно в нерешительности, подошла.
- Ну? - Глаза ее были опущены, припухшие, красноватые веки чуть подрагивали.
- Как стемнеет, буду ждать… в наших подсолнухах, а? - трогая ус, кивнул Федор на делянку подсолнухов, прилепившуюся на задах огорода. - Придешь?
Анфиса брызнула на Федора крутым, как кипяток, взглядом и молча принялась рассматривать молоденькие огурчики, лежавшие у нее в фартуке.
- Жалею я, что отдал тебя Кирьяну, - усмехнулся Федор. - Ишь, не стареешь будто. Износу тебе нету. А моя Анна…
- Чего теперь об этом… - вздохнула Анфиса.
- Так придешь?
- Ладно. Если Кирьян не проснется, - просто сказала Анфиса и, видя, что Кирьян вышел из дома, ткнула огурцом в широкую ладонь Федора. - Попробуй, с нашего огорода.
- Огородница ты знатная, на всю улицу, - произнес Федор.
- Это уж действительно, - хмуро подтвердил Кирьян. - Про всякую овощ еще слыхом не слыхать, а у нее уж на столе… Ну, пошла! - раздраженно прибавил он и подтолкнул жену к крыльцу.
Федор и Кирьян вышли на улицу и молча зашагали к МТС.
* * * *
После колчаковщины Федора Савельева, по совету председателя волисполкома и бывшего командира партизанского отряда Поликарпа Кружилина, назначили начальником Шантарского почтового отделения, а Федор взял бывшего бойца своего эскадрона Кирьяна Инютина в завхозы. На почте они проработали без малого десять лет - до 1931 года. Сперва вроде все было хорошо, но с годами Кирьян стал попивать, наловчился потихоньку сплавлять на сторону кое-что из почтового хозяйства - то моток проволоки, то дюжину-другую сосновых телеграфных столбов, то конскую упряжь. Федор неоднократно мылил ему за это шею, тряс увесистым, заволосевшим на казанках кулаком перед крючковатым Кирьяновым носом.
- Да что ты, что ты, Федор, - моргал невинными глазами Инютин, вытирая ладонью проступавшие на залысинах крупные капли пота. - Да рази я, переворот мне в дыхало, осмелюсь что с государственной ценности… Не иначе конюхи, разъязви их, пропили. Я прижму их, паразитов, они у меня иголки больше не своруют…
Потом Кирьян ловко научился вскрывать посылки, вытаскивать оттуда разное барахло. Жалоб на работу почты было все больше. И вскоре Федору пришлось оставить работу.
- Бывший партизан! Лихой командир эскадрона! - гремел на него Кружилин, ставший к тому времени секретарем райкома партии. - Да какого эскадрона?! Лучшего в полку! Развалил почту, распустил людей… Меня подвел… Позор!
После этого Федор устроился на работу в недавно организованную районную контору "Заготскот" - приемщиком в Михайловское отделение.
В Михайловне первым, кого он встретил, был младший брат Иван - белобрысый, точно вылинявший от долгого сидения в темной яме, худой как палка, с тонкой и желтой кожей на скулах, сквозь которую, казалось, просвечивали кости.
- Ты?! - удивился Федор. - Как ты тут?!
Иван отвернулся, поглядел на угрюмые в вечерней наволоке глыбы Звенигоры. Под мышкой у него торчал кнут.
- Пастухом я работаю на отделении, - сказал он.
- Ну, это мы исправим живо, - усмехнулся Федор. - С бандитами я не разучился управляться. Откель же ты, контрик?
- Яшка Алейников разъяснит… коли потребуется, - сказал Иван и пошел.
- Усы как усы… Навроде твоих, только цвет другой.
Внутри у Федора что-то екнуло, как селезенка у лошади, он затряс брата, сграбастав за отвороты пиджачка:
- Смеешься, гад? Изгаляешься! Намеками до кишок пыряешь?! - И, не помня себя, рванул за отвороты вниз.
Треск отрываемых лоскутьев словно остудил Федора, он отступил на шаг поглядел на зажатые в кулаках лохмотья.
- Сдурел ты окончательно, - спокойно произнес Иван. - Какие намеки еще…
В это время заскочила в пригон, где произошла стычка братьев, жена Ивана, Агата, маленькая, верткая женщина. Шла она мимо куда-то по своим делам и уже миновала было скотный загон, но ее остановили голоса мужчин.
- Ах ты паразит такой! Сволота, кикимор нечесаный! - с ходу обсыпала она Федора бранью, как горохом из ведра. - Со свету совсем Ивана сживаешь? Мужик и без того намыкался, а ты доказнить его хошь? Последние ремки на нем рвешь. Сам-то в суконной паре ходишь, а мы - в лохмотьях. Скидывай, мурло свиное, свой пиджак сейчас же…
Сверкая глазами, она прыгала вокруг кряжистого Федора, болтала вывалившимися из-под платка косами, трясла кулачонками, потом принялась сдергивать с него пиджак. Федор пятился от нее, отбивался, как от озверелой, с лаем наседающей собачонки. Женщина сорвала с него пиджак, свернула его в ком, зажала под мышкой, убежала.
- Не бойся, верну тебе одежку, - проговорил Иван, подобрав с земли оторванные полы своего пиджака.
Федоров пиджак он принес в дощатую каморку на следующий день, молча кинул на скрипучий стол.
- В продолжение вчерашнего прибавлю, - пряча почему-то глаза, произнес Федор. - Ежели замечу, что привечаешь разговором… али как Семку… и уж совсем не приведи господь, коли увижу тебя рядом с Анной… На людях ли, без людей ли - все равно… Не обессудь тогда.
- Ну как же, - произнес Иван, - ты не Кирюшка Инютин, знаю.
В два прыжка Федор оказался рядом с братом, едва сдерживаясь, чтобы опять не схватить его за плечи.
- Рви снова на мне одежу, - будто посоветовал Иван. - Видишь, Агата пришила оторванные полы. Ничего, еще пришьет.
- Нет, одежу рвать не буду! - прохрипел Федор, зажимая внутри себя этот хрип. - Я тебя, контру, просто прикокну, ежели ты… сплетни распускаешь!
- Убери руки, ну?! - ощетинился наконец Иван. - Они у тебя в волосьях.
Несколько секунд братья стояли друг против друга, молча кромсая один другого глазами.
Первым не выдержал Федор, отвернулся и пошел к столу.
- Сплетни… Вся деревня про вас с Анфиской судачит.
- Ну, гляди у меня, ходи, да не оступись, - вяло, будто без всякой злобы теперь, промолвил Федор.
…Кирьяна Инютина Федор перетянул в Михаиловку вскоре после того, как только обосновался на новом месте, выговорив ему в районе место своего помощника, хотя, по совести, должность Федора была нехлопотливая - одному делать нечего. Жить Инютины стали в том же доме, что и Савельевы, в пустующей половине. Когда Инютины переезжали, Анна слушала, как они устраиваются за стенкой, гремят ведрами, посудой, и временами тихонько плакала.
- Н-ну, сыть! - покрикивал на нее Федор. - Чего еще!
Недели через две-три шалая Михайловская бабенка Василиса Посконова, возвращаясь с колхозных полей, застала Федора и Анфису за деревней, в кустах, росших обочь дороги.
- И-и, бабоньки! - захлебываясь от нетерпения, шмыгала она в тот же вечер по деревне, из избы в избу. - Стыдобушка-то-о! Он ее, значит, усами щекотит в голые титьки, а она похохатывает… Я думаю: что за хохот тут? Девки, думаю, какие в кустах дурачутся… Семка гляну… Раздвинула ветви-то - ба-атюшки!
Потом еще несколько раз видели Федора с Анфисой то в перелеске где-нибудь, то в поле, то на берегу Громотухи.
- Тьфу! - плевались деревенские бабы, перемывая Анфисины косточки. - И как глаза у ней от бесстыдства не полопаются! Ить детная же, Верке уж десять лет, скоро заневестится.
- Дак и меньшой, Колька, все соображает, поди.
- В мокрых пеленках ишо давить таких надо…
И чего не могли взять в толк Михайловские мужики, так это поведения самого Кирьяна. Он отлично знал, что его жена путается с Федором, об этом ему не раз говорили в глаза. Находились даже добровольцы, изъявлявшие желание немедля отвести Инютина в лесную балку или степной буерак, чтоб на месте "пристегнуть голубчиков". Но Кирьян только чертил по воздуху крючковатым носом, сплевывал на испеченную зноем землю и говорил:
- Чтоб моя Анфиса?! Да ни в жисть! Она скорей шею сама себе перекусит, чем что бы там ни было…
Но люди знали - частенько Кирьян зверски напивался, уводил жену за деревню, в какое-нибудь глухое место, и там безжалостно и жестоко избивал, не оставляя на ее тугом белом теле живого места. Обычно до ночи Анфиса отлеживалась в кустах, а с темнотой тихонько, чтоб никто не видел, приползала в деревню.