- Ты остался недоволен своим Макбетом. Ну что ж, не ты первый. С этим ужасным персонажем трудно ужиться любому актеру. Пусть попробует кто-нибудь сыграть его и выйти из этого целым и невредимым. Он убийца, Макбет, киллер. В этой пьесе все гипертрофировано. По правде говоря, я никогда не понимал всего этого нагромождения зла. Забудь ты "Макбета"! Забудь проклятые рецензии! - выкрикнул Джерри. - Пора выбираться из тупика. Ты должен поехать в Нью-Йорк и начать работать с Винсентом Дэниелсом в его студии. Ты будешь не первым, кому он помог вновь обрести уверенность в себе. Послушай, ты прошел через всю эту неподъемную классику, через Шекспира и других. Еще бы, тебе было ее не миновать, при твоей-то карьере. Сейчас главное - перетерпеть. Все, что с тобой происходит, - это временная потеря уверенности в себе, и только.
- Дело не в уверенности, - ответил Экслер. - Я всегда смутно подозревал, что никакого таланта у меня нет.
- Ну, это чепуха! Это говорит твоя депрессия, а не ты. Актеры то и дело бросаются такими фразами, когда переживают упадок сил, как ты сейчас. "Нет у меня никакого таланта" - да, именно так. Слышали, слышали тысячу раз.
- Нет, послушай меня. Я думал, что честен с собой, когда говорил: "Ладно, небольшой талант у тебя есть. По крайней мере, ты можешь притвориться талантливым". Но это все обман, Джерри. Обман и то, что талант был дан мне, и то, что теперь он отнят у меня. Жизнь вообще обман, от начала до конца.
- Да перестань ты, Саймон! Ты и сейчас способен держать внимание зала, как могут только большие актеры. Да ты титан, черт возьми!
- Ну нет, фальшь, сплошная фальшь, и она так заметна, что мне остается лишь выйти на сцену и сказать публике: "Я лгун, но даже лгать хорошо не умею. Я просто мошенник".
- И опять чушь. Вспомни, есть плохие актеры. Их, между прочим, огромное множество, и они как-то играют. И ты будешь мне говорить, что Саймон Экслер, с его талантом, играть не может? Абсурд. Я видел тебя в тяжелые времена, когда ты страдал, но стоило положить перед тобой сценарий, дать тебе время его осмыслить, воплотиться в другого человека - и тебе становилось легче. Такое вот простое лекарство. Помогало раньше, поможет и сейчас. Ты снова полюбишь то, что умеешь делать так хорошо. Послушай, Винсент Дэниелс - настоящий дока в разрешении таких проблем, он сильный, разумный человек, настоящий наставник, чуткий и умный. И потом, он сам такой же… неприкаянный.
- Слышал о нем, - кивнул Саймон, - но никогда не встречался. Не довелось.
- Он бунтарь, герой-одиночка. Вот увидишь, он вернет тебе способность работать. Вернее, он снова вдохнет в тебя эту способность. Если надо, начнет с нуля. Если потребуется, заставит отказаться от всего, что ты делал раньше. Несколько месяцев настоящей работы - и Винсент выведет тебя, куда нужно. Я бывал в его студии, видел, как он работает. Он говорит: "Покажите мне… момент. Один-единственный момент. Сыграйте этот момент, сыграйте всё, что имеет для вас значение в этот момент, а потом переходите к следующему. Неважно, куда вы шли, не волнуйтесь об этом. Просто поймайте момент, момент, момент, момент! Ваша задача сейчас - прожить этот момент, не заботясь об остальном и не задумываясь, куда двигаться дальше. Потому что если у вас получится этот, именно этот момент, значит, вы на верном пути. Если вам удастся по-настоящему раскрыться здесь, вы дойдете куда угодно". Да, знаю, звучит как нечто совершенно очевидное. Потому и трудно сделать, что кажется слишком простым, чтобы обращать на это внимание. Уверен, что Винсент Дэниелс как раз тот человек, который тебе нужен. На твоем месте я бы доверился ему совершенно. Вот его визитная карточка. Я, собственно, и приехал-то для того, чтобы вручить ее тебе.
Принимая от Джерри визитку, Саймон покачал головой:
- Не могу.
- И что же ты будешь делать? А как же роли, для которых ты уже созрел? У меня сердце разрывается, как подумаю обо всех пьесах, которые словно для тебя написаны. Если возьмешься за роль Джеймса Тайрона и начнешь работать с Винсентом - точно выберешься. Он такое делает для актеров! Буквально каждый день. Я уже сбился со счета, сколько их на вручении "Тони" или "Оскара" говорили: "Хочу поблагодарить Винсента Дэниелса…" Он самый лучший.
Экслер опять покачал головой.
- Послушай, - не отступал Джерри, - всем знакомо такое чувство: я этого не смогу. Мало кто никогда не боялся, что его разоблачат, уличат в фальши. Это кошмар любого актера: они всё поймут про меня, они уже поняли! Давай признаем: паника - это еще и возрастное. Я гораздо старше тебя и живу с ней уже давно. Во-первых, все делаешь медленнее. Буквально все. Даже читаешь медленнее. Если пробуешь читать быстрее, многое вообще ускользает. Речь замедляется, память включается не сразу. Реакция уже не та. И когда все это начинается, перестаешь себе доверять. Особенно если ты актер. В молодости запоминал страницу за страницей, без всяких усилий. Легко и просто. И вдруг оказывается, что ничего простого в этом нет. Учить текст - мука для актеров, которым за пятьдесят, а тем более за шестьдесят. Раньше запоминал по сценарию в день, а теперь хорошо бы страницу в памяти удержать. И начинаешь бояться, становишься тише, слабее, больше не чувствуешь в себе той неукротимой жизненной силы, какую ощущал прежде. Это пугает. И в итоге ты больше не свободен, как говоришь. А что еще страшнее, с тобой больше ничего не происходит.
- Джерри, я не в силах продолжать этот разговор. Мы так весь день можем беседовать, и толку не будет. Очень мило с твоей стороны приехать повидать меня, привезти ланч и цветы, попытаться помочь мне, подбодрить, утешить. Ты необыкновенно внимателен. Я рад тебя видеть и рад, что все у тебя хорошо. Но твоя жизнь - это твоя жизнь, и у нее своя энергия и своя инерция. Я же больше не способен играть. Исчезло что-то главное. Может быть, и должно было исчезнуть. Все уходит. Не надо думать, что моя карьера безвременно и трагически оборвалась. Подумай лучше, как долго я протянул. После колледжа я же просто валял дурака! Играл на сцене, чтобы покрасоваться перед девушками. Это потом у меня открылось настоящее театральное дыхание, я научился жить на сцене. Я рано начал. В двадцать два приехал в Нью-Йорк на прослушивание. И сразу получил роль. Стал брать уроки. Упражнялся в воспроизведении чувственных образов предметов и явлений. Прежде чем играть, ты творишь реальность, в которую готовишься шагнуть. Творишь случившееся прежде того, и то, какое было время года, и то, с кем ты в тот день говорил. Пытаешься представить, чем пахло вокруг, холодно было или тепло, на улице все происходило или в доме, - тогда умели заставить тебя включить все свои чувства и вызвать к жизни то, за что можно зацепиться. Помню, когда я только начинал брать уроки, нас заставляли пить воображаемый чай из воображаемой чашки. Надо было сыграть, насколько он горяч, насколько полна чашка, есть или нет блюдце и ложечка, кладешь ли ты сахар в чай и сколько кусочков. Потом прихлебывать… Другие просто тащились от всего этого, но я не находил в этом никакой пользы. Более того, я ничего такого не мог. Я плохо справлялся с подобными этюдами, просто из рук вон. Честно старался, но у меня никогда не получалось. У меня получалось только то, что я делал инстинктивно, а все эти этюды, выработанные навыки - ну да, они позволяют тебе выглядеть как актер. А я с воображаемой чашкой в руке выглядел глупо. Ехидный внутренний голос то и дело повторял мне: "Нет никакой чашки!" И вот этот голос теперь победил. Как бы я ни готовился, как бы ни старался, стоит оказаться на сцене, как ехидный голос начинает нашептывать мне: "Нет никакой чашки". Джерри, все кончилось, я больше не умею делать воображаемое настоящим.
После ухода агента Экслер нашел у себя в кабинете экземпляр "Долгого путешествия в ночь". Попытался читать, но любое усилие было невыносимо. Он добрался до четвертой страницы и бросил, заложил книгу визитной карточкой Винсента Дэниелса. В Кеннеди-центре он чувствовал себя так, будто никогда раньше не играл, а сейчас - будто никогда не читал пьес, не читал этой пьесы! Фразы словно не имели смысла. Он не мог уразуметь, кому какая реплика принадлежит. Сидя в кабинете среди книг, припоминал пьесы, персонажи которых совершают самоубийство. Гедда в "Гедде Габлер". Жюли в "Фрёкен Жюли". Федра в "Ипполите". Иокаста в "Царе Эдипе". Почти все в "Антигоне". Вилли Ломен в "Смерти коммивояжера". Джо Келлер во "Всех моих сыновьях". Дон Пэрритт в драме "Продавец льда грядет". Саймон Стимсон в "Нашем городке". Офелия в "Гамлете". Отелло. Кассий и Брут в "Юлии Цезаре". Гонерилья в "Короле Аире". Антоний, Клеопатра, Энобарб и Хармиана в "Антонии и Клеопатре". Дедушка в "Проснись и пой!". Иванов. Константин Треплев в "Чайке". И этот шокирующий список включает только те пьесы, в которых он когда-то играл. А так их больше, гораздо больше. Примечательна эта частота, с какой самоубийство входит в драму, как будто оно вписано в ее фундаментальную формулу и не столько вытекает из действия, сколько диктуется самим жанром. Дейдре в "Дейдре, дочь печалей". Хедвиг в "Дикой утке". Ребекка Вест в "Росмерсхольме". Кристина и Орин в пьесе "Электре подобает траур". Ромео и Джульетта. Аякс у Софокла. С пятого столетия до нашей эры драматурги с ужасом всматриваются в самоубийство, зачарованные эмоциями, толкающими на столь необычный поступок. Он должен заставить себя перечитать все эти пьесы. Да, надо взглянуть ужасу прямо в лицо. Никто не сможет упрекнуть его, что он не докопался до сути, не продумал все до конца.