* * *
За несколько месяцев волосы Пиджин отросли почти до плеч - каштановые волосы, такие густые и блестящие, что она стала подумывать, не сделать ли ей какую-нибудь другую стрижку вместо привычной мужской. Как-то раз она привезла с собой на уик-энд пару журналов с фотографиями разных причесок. Экслер никогда раньше не видел таких журналов.
- Где ты их взяла? - спросил он.
- У одного из моих студентов, - коротко пояснила она.
Они сидели рядом на диване в гостиной, она переворачивала страницы и загибала уголки страниц, на которых находила подходящие модели. В конце концов они остановились на двух, она безжалостно выдрала страницы из журнала, а он позвонил своей приятельнице, актрисе с Манхэттена, спросить, где бы Пиджин могла подстричься. Той же приятельнице, у которой узнавал, где лучше покупать одежду и драгоценности. "Хотела бы я иметь такого папика", - улыбнулась его подруга. Но Экслер смотрел на это иначе. Он просто помогал Пиджин стать желанной для него, а не для другой женщины. Этот процесс поглощал их обоих.
Он повел Пиджин к дорогому стилисту в районе Восточных Шестидесятых улиц. Молодая японка, посмотрев на фотографии, взялась за дело. Он еще не видел Пиджин такой беззащитной, как после мытья головы, когда она сидела в кресле перед зеркалом с мокрыми волосами. Никогда она не казалась ему такой слабой и беспомощной. Молчаливая, робкая, почти униженная, она напоминала промокшую кошку и не осмеливалась даже взглянуть на себя в зеркало. Все это придало процедуре стрижки особый смысл, разбудив в Саймоне прежнюю неуверенность и заставив его уже в который раз задаться вопросом, а не ослеплен ли он великолепной и отчаянной иллюзией. Что привлекает такую женщину к мужчине, столь много потерявшему? Не заставляет ли он ее изменять своей сути? Не рядит ли в маскарадный костюм, как будто дорогая юбка способна перечеркнуть почти двадцатилетний опыт жизни? Не калечит ли, рассказывая себе сказки - сказки, которые, возможно, ведут к опасному концу? Что, если связь с ним не более чем краткое вторжение мужчины в ее лесбийское существование?
Но вот наконец густые блестящие каштановые волосы Пиджин подстригли: неровные, разной длины пряди не закрывали шею, создавая впечатление взъерошенности, беззаботности, безответственности, и она так преобразилась, что все проклятые вопросы сразу перестали беспокоить его; они вообще не стоили серьезных размышлений. Пиджин потребовалось немного больше времени, чем Экслеру, чтобы убедиться в том, что стиль выбран правильно. Но уже через несколько дней они оба приняли ее новую стрижку, в том числе и как символическое согласие Пиджин на то, чтобы Экслер лепил ее образ и определял, какой быть ее жизни. Возможно, восхищение, которое она читала в его глазах, заставило ее покориться его воле, принимать его услуги, пусть даже это противоречило ее привычному представлению о себе. Если и в самом деле это он подчинил ее волю своей, а не она подчинила его полностью, подчинила и завоевала.
Однажды в пятницу вечером Пиджин приехала к нему расстроенная: около полуночи ее родителям в Лансинг позвонила Луиза и рассказала, как ее использовала и обманула их дочь.
- Что еще? - спросил он.
В ответ Пиджин расплакалась:
- Она рассказала им о тебе. Что я живу с тобой.
- И что они на это сказали?
- К телефону подошла мама. Отец спал.
- И как она отреагировала?
- Спросила меня, правда ли это. Я ответила, что не живу с тобой, но что мы близкие друзья.
- А что отец?
- Он не берет трубку.
- Почему?
- Не знаю. Между мною и моим отцом никогда не вставал другой мужчина. Гадкая сучка! Никак не может заткнуться! - кричала она. - Навязчивая, ревнивая, властная, злобная сучка!
- Это действительно так тревожит тебя - что она рассказала все твоим родителям?
- А тебя?
- Только если ты встревожена. А так - абсолютно нет. Я думаю, это даже к лучшему.
- А что я скажу отцу? - спросила она.
- Пиджин Майк, скажи ему что хочешь.
- А вдруг он вообще откажется разговаривать со мной?
- Тогда с ним поговорю я, - сказал Экслер. - Все очень просто.
- Как бы он ни был зол?
- С чего бы ему злиться? Твой отец разумный, здравомыслящий человек.
- Почему меня это так подкосило?
- Ты сама сказала. Лесбийский гамбит. Вот она, верность отцу.
- Ах, сучка! Взять и позвонить им! У нее совсем крыша поехала. Не контролирует себя.
- Да, - согласился он. - Видимо, любая мысль о тебе причиняет ей страдание. Но у тебя-то крыша не поехала. И у меня. И у твоей матери, и у отца.
- Тогда почему отец не стал говорить со мной?
- Если тебя это так волнует, почему бы не позвонить и не спросить его? Может быть, ты хотела бы, чтобы я с ним поговорил?
- Нет, я сама.
Они сначала поели, а уже потом она позвонила отцу, закрывшись в кабинете. Минут через пятнадцать вышла, протянула ему трубку и кивнула.
- Эйса? - сказал он. - Привет!
- Привет! Слыхал, ты соблазнил мою дочь.
- У нас роман, это правда.
- Не скрою, я несколько удивлен.
- Не скрою, я тоже, - со смехом ответил Экслер.
- Когда она сказала, что собирается навестить тебя, я и не предполагал, чем все кончится.
По голосу Эйсы трудно было определить, рассержен ли он, и Экслер решил исходить из предположения, что нет, не рассержен.
- Ну, я рад, что ты ничего не имеешь против, - сказал он.
Последовала пауза, потом Эйса ответил:
- Пиджин - сама себе хозяйка. Она уже давно не ребенок. Послушай, тут Кэрол хочет сказать пару слов. - И Эйса передал трубку жене.
- Да уж, - проговорила Кэрол, - кто бы мог предположить такое во времена нашей молодости в Нью-Йорке?
- Никто, - согласился Экслер. - Я не мог бы такого предположить даже в тот день, когда она тут появилась.
- По-твоему, моя дочь поступает правильно? - спросила Кэрол.
- Думаю, да.
- Какие у вас планы? - продолжала Кэрол.
- У меня - никаких.
- Пиджин всегда умела удивить нас.
- Она и меня удивила, - ответил Экслер. - По-моему, себя тоже.
- И свою подругу Луизу.
Он воздержался от замечания, что Луиза сама достойна удивления. Понятно было, что Кэрол хочет, чтобы ее голос звучал мягко и дружелюбно, но по некоторой отрывистости фраз он понял, что разговор дается ей нелегко и что они с Эйсой изо всех сил стараются вести себя разумно, как полагается, только потому, что им кажется, так будет лучше для Пиджин. Родители не хотят отталкивать ее в сорок лет, как оттолкнули в двадцать три, узнав, что она лесбиянка.
В следующую же субботу Кэрол примчалась из Мичигана, чтобы пообедать с Пиджин в Нью-Йорке. Пиджин в тот день уехала в город утром, а вернулась в восемь вечера. Он дождался ее, приготовил ужин и, только когда они поели, позволил себе спросить, как все прошло.
- Ну так что она сказала?
- Хочешь, чтобы я была честной до конца? - ответила Пиджин.
- Да, пожалуйста, - попросил Экслер.
- Хорошо, - сказала она, - постараюсь припомнить все как можно точнее. Это был мягкий допрос с пристрастием. Ее реакция не заключала в себе ничего вульгарного и эгоистичного. Просто канзасская материнская прямота.
- Продолжай.
- Ты действительно хочешь знать все?
- Да, - подтвердил он.
- Ну, во-первых, в ресторане она меня не узнала и проскочила мимо столика, за которым я сидела. Я ее окликнула.
Она обернулась: "О боже, да это моя дочь! Какая ты хорошенькая!"
"Хорошенькая? А раньше ты не находила меня хорошенькой?" - спросила я.
"У тебя новая прическа, и ты так никогда раньше не одевалась".
"Я стала более женственной - ты это имела в виду?"
"Определенно! - ответила она. - И тебе это очень идет, дорогая. Сколько это продолжается?"
Я сказала сколько, и тут она заметила: "Какая симпатичная стрижка! Должно быть, очень дорогая".
"Просто решила попробовать что-нибудь новенькое".
"Мне кажется, ты сейчас пробуешь что-то новенькое во многих смыслах. Я сюда выбралась, чтобы удостовериться, что ты обдумала все последствия своего… романа".
Я ответила ей, что не уверена, обдумывает ли кто-то вообще свои романтические отношения, а мне они приносят радость.
И тогда она сказала: "Мы слышали, он лечился в психиатрической больнице. Кажется, это было год назад. Кто говорит, что он провел там три месяца, кто - шесть, я точно не знаю".
Я сказала ей, что ты провел там двадцать шесть дней и что это было связано с профессиональными проблемами. Что ты на время утратил способность играть на сцене, а без актерской игры расклеился. И еще я сказала, что, с какими бы психическими проблемами ты ни столкнулся, они никак не сказываются на наших отношениях, что ты совершенно здоров, здоровее всех, кого я знала, и что, когда мы вместе, ты совершенно уравновешен и счастлив.
Тогда она спросила: "А с игрой на сцене у него по-прежнему не ладится?"
И да и нет, сказала я. Не ладится, но благодаря встрече со мной и нашим отношениям, как мне кажется, это перестало быть такой трагедией. Теперь ты, скорее, напоминаешь спортсмена, получившего травму и ожидающего, когда все заживет.
Она сказала: "Ты ведь не считаешь своим долгом спасти его?"
Я заверила, что нет.
Она спросила, чем ты заполняешь время, а я сказала: "Он видится со мной. И мне кажется, намерен видеться и дальше. Он читает, гуляет, покупает мне одежду…"