Степан Захарыч достал кисет и, сворачивая толстую цыгарку, принялся рассказывать про войну. Федор не поверил своим ушам. Не то чтобы сержант привирал, но он слишком щедро и картинно описывал фронтовые происшествия.
- Чисто из книги читаете, - осторожно сказал Федор.
Степан Захарыч обозлился. Теперь в его рассказах появился новый оттенок. То и дело слышалось:
- Тогда я вызываю Федора, вот этого самого: "Товарищ боец, сполнять живо!" Ну и бежит, аж ноги рассыпаются..
"Я, верно, исполнительный солдат был, - думал Федор. - Только к чему он так…"
- А вот еще случай был, - продолжал Степан Захарыч, пуская голубые кольца дымя. - Заминировал немец болото, птице сесть некуда. От командира роты мне приказ: разминировать. Срок - два часа; в четырнадцать ноль-ноль наши танки по болоту наступать будут. Время, конечно, в обрез, но отвечаю: "Будет исполнено". А командир знает: коли Степан Захарыч сказал, так и будет. Уважал он меня, по правде. Вызываю я Федора, - Степан Захарыч искоса глянул на огорченного товарища. - Прибегает, конечно, дурачок, запыхался, потому я ему командир и начальство, что хочу, то с ним и поделаю. "Так-то и так, говорю, возьми людей, сполняй живо!" И что вы думаете? - Степан Захарыч вытащил из кармана большие серебряные часы с множеством стрелок. - Трофейные, с убитого офицера снял… В тринадцать сорок восемь - всё подчистую. Командир роты мне перед строем руку жал!
- Ох, бедненький, - вздохнула хозяйка, глянув на Федора, - и доставалось же ему! А вам, - она с укоризной обратилась к Степану Захарычу, - нехорошо так на товарища все перекладывать.
На какое-то мгновение Степан Захарыч смутился. Он никак не ожидал такого оборота.
- Ничего не перекладывал. Военная служба - она, знаете…
Федору стало как-то по-хорошему грустно от заступничества хозяйки. Желая сохранить это чувство, он встал из-за стола и вышел на крыльцо.
IV
Сад повлажнел к ночи, остро запахли цветы и травы, неслышные днем. Ландышевый дух был так силен, что, казалось, рослые, полные пряного сока, благоухают деревья.
Порой набегал ветер и относил прочь аромат цветов, и тогда на короткие мгновения ощущался нежный и такой тонкий яблоневый дух, что все другие запахи в природе казались грубыми по сравнению с ним.
Где-то далеко закуковала кукушка, задумчиво, словно справляясь, не перекуковала ли она кому-нибудь положенных лет жизни.
- Кукушка, кукушка, сколько мне годов осталось жить? - тихонько сказал Федор.
Кукушка на секунду замолкла и повела новый счет. "Два, три, четыре…" улыбаясь и ожидая, что вот-вот прервется, начал считать Федор. Тридцать шестой, тридцать седьмой, тридцать восьмой быстро откуковала кукушка и смолкла. А что, если в самом деле отпущен ему впереди столь долгий век?! Такую жизнь надо суметь прожить. Не случайно и не как-нибудь, а так же серьезно, хоть и по-другому, как на войне…
Кто-то подошел и стал позади него. Он подумал, что это Степан Захарыч, и не оглянулся. Осторожное теплое дыхание коснулось его затылка. Федор неловко подвинулся к косяку.
- Хороший у вас товарищ, - голос хозяйки тронул Федора, как нежданная ласка.
- Замечательный! - сказал он горячее, чем чувствовал в эту минуту.
Хозяйка внимательно поглядела на него и засмеялась.
- Я не люблю, кто много о себе понимает.
- Вы не думайте… он хорошо воевал.
- Кто хорошо воевал, тот домой не пришел, - жестко сказала хозяйка.
Федор вспомнил парня на фотографии, ворот рубашки на тонкой шее и выражение доверчивости, которое не мог стереть даже плохой снимок.
- Неужто всем помирать было?
Ему стало неловко рядом с хозяйкой, но она стояла в дверях, загораживая проход. И опять ее дыхание тепло касалось его затылка и щеки.
Соловей попробовал голос. Другой соловей повторил ноту, но только звонче и свободнее. Снова первый соловей взял ноту неуверенно и слабо. Второй голос подхватил, усилив ее до настоящей красоты. Он как будто звал первый голос за собой, и тот попробовал пойти за ним, но опять кукушка принялась за свое и погасила короткую вспышку неопытного певца.
- Таланта нету… - тихо проговорил Федор.
- Молодой еще, неученый, - добрым голосом сказала хозяйка.
- Учить надо! - задорно бросил вышедший в сечи Степан Захарыч.
Снова второй голос подал сигнал. Раз-другой звонким щелком - и разлетелся трелью. Но все усилия соловья-учителя привели лишь к тому, что молодой заладил на одной ноте что-то бедное. И тут, возмущенный его неуменьем, ударил и разлетелся бесконечной трелью другой соловей. Притихли все птицы, только голос соловья, уверенный в силе своей и великолепии, заполнял ночь.
- Соловей-то в сосняке? - громко спросил Степан Захарыч.
Хозяйка кивнула.
- Сейчас я его словлю. Поди, не видела, как соловьев голыми руками ловят?
- Да вы придумаете!..
- Не веришь?
Федору вспомнился майский вечер под Селищевом, когда ребята совсем очумели от соловьев, не могли спать, а один парень, орловец, хороший молчаливый солдат, заплакал на своей шинельке. Выделялся из всех соловьев тот, что поселился над самой их палаткой и выводил так жалобно и сердечно. А Степан Захарыч, чтоб не истомились понапрасну ребята, вышел из палатки и вернулся с маленькой серенькой птичкой, обмершей в его большом кулаке. "Вот он, безобразник", - сказал Степан Захарыч и разжал ладонь. Соловей, как ослепленный, прокружил по палатке, тыкаясь в полотняные стены, и вылетел через вход. Больше он не пел.
Хозяйка не на шутку обиделась. Она заступила Степану Захарычу проход, и глаза ее сверкнули гневом в темноте.
- Ишь, что придумали! Соловья спугнуть… Да он в жизни сюда не вернется!..
Степан Захарыч недоуменно поглядел на хозяйку, вздохнул и, громко стуча сапогами, прошел в горницу.
Он шумно ворочался, устраиваясь спать, затем крикнул:
- Эй, полуношник, на боковую пора!.
Но в первый раз Федор ослушался своего сержанта.
Они долго простояли вдвоем. Ничего особенного не было сказано, но Федору все происходившее казалось исполненным важности. Важным казался соловей с неутомимым горлышком, важным был тоненький серпок только что родившегося месяца, важным был шепот деревьев, раскачивающих свои верхушки, важными были простые слова, которыми они обменивались, вроде: "Месяц взошел", "Ветерок проснулся".
Ближе к рассвету неясный шепот деревьев перешел в глухое бормотание. Где-то прокатился гром тяжко и неспешно, и вдруг весь сад просиял трепетным, как в сновидении, светом, чудно прозеленели деревья, за изгородью молочно пробелела дорога - упала длинная зарница, громче забормотали деревья.
- Гроза заходит, - сказал Федор.
- Дай-то бог! Оно и кстати. А то все мимо да мимо. С этого месяца весь год кормимся. Вы сами-то из каких мест будете? - неожиданно спросила хозяйка.
- Россошанские мы. Деревня Филатово.
- Что ж на родину не едете?
- Одинокому везде родина…
Три зарницы одна за другой упали на землю, и в мгновенном их воссиянии увидел Федор близко от себя ласковые, немного усталые глаза хозяйки с озабоченно сведенными у переносья бровями. Федору казалось, что он ощущает тепло, исходящее от ее лица.
- Больно частят зарницы, опять мимо пройдет, - сказала хозяйка, как-то мягко и незаметно отстраняясь от него в тень.
Зыбкий куст бузины и разбухший от росы, словно осевший, плетень призрачно возникли там, где, казалось, всего мгновение назад была лишь смутно шевелящаяся, бездонная тьма. И тихо светящийся, лишенный теней предрассветный мир открылся им в серебряной росе, молчаливой настороженности и печальной прохладе.
- Господи, уж заутрело! - всплеснула руками хозяйка. Лицо ее, как и все в этот призрачный час, источало бледный, усталый свет. - У вас, поди, глаза клеит. Ступайте спать, Федечка.
Федора качнуло, когда он перешагивал порог. Ноги его были как ватные. Тут только он заметил, что всю ночь простоял в одной и той же позе, прислонившись спиной к косяку, словно околдованный.
Утренний сон еще водил Федора туманными и легкими дорогами, когда сержант принялся расталкивать его.
- Слышь аль нет? - Злой оклик вернул Федора к сознанию, он приподнялся, виновато мигая. - Я ухожу. Ты тут один управишься. Встретимся через неделю на базаре.
- Куда же вы, Степан Захарович?
- На прядильную. В город.
Лицо Степана Захарыча было сухо и сурово. Федор почувствовал неловкость перед товарищем и, не зная, что сказать, только тер кулаками глаза, а костистый, острый, как у птицы, профиль сержанта уже мелькнул в окне и скрылся за яблонями.
Федор вздохнул и повалился головой в подушку…