Я не понимала, зачем она тащит меня с собой. Раза два она уговорила пойти с ней на вечеринки. Во-первых, это бездарная трата времени; ребята и девчонки танцевали с ленцой пли сидели по углам парочками, пили крепленое вино и молчали, ни остроумных тостов, ни смеха, ни споров,- тишина меня угнетала. Во-вторых, молодые люди "свободные", без спутниц, ухаживали за мной и еще за одной девушкой с Центрального телеграфа, хорошенькой хохотушкой Зиной, которая, захмелев, пыталась вылить вино за ворот белой рубашки самодовольному красавцу и, когда ей это удалось, захлопала в ладоши, засмеялась, а парень, рассвирепев, выругался, нехорошо, мерзко, никого не постеснявшись - маска была сброшена, и проглянуло рыло; молодые люди ухаживали за нами, и Эльвира, забытая, дулась на меня и на Зину.
- Как жаль! Я обещала прийти вдвоем. Ты всегда меня подводишь...
- Возьми еще кого-нибудь, пойдут с удовольствием. Или иди одна.
- Одной неудобно как-то. Никого не знаешь...
- Зачем же идти, если никого не знаешь? Где ты с ними познакомилась?
- На улице. Шли три парня, у одного гитара. Остановили, разговорились. Один из них очень симпатичный. Он тебе понравится. Я обещала быть у них. С тобой.
- Передай от меня привет,- сказала я, но Эльвира не уловила иронии.
- Передам. Скажу, что придешь в другой раз...- И убежала, на ходу надевая пальто.- Позову Светланку Зайцеву...
3
АЛЁША. Накатанная дорога оборвалась, едва только мы отъехали от Браславска. Она свернула влево, к реке. Там стояло какое-то приземистое здание, видневшееся сквозь редкие стволы деревьев; из трубы этого здания подымался в блеклое небо, в морозное безветрие черный столб дыма.
Мы остановились. Мы - это наша колонна: два бульдозера и шестнадцать грузовиков с оборудованием, с горючим и с людьми. Замыкал колонну трактор, который тащил вагон-столовую на полозьях. Все, кто находился в машинах, высыпали на дорогу - более ста человек.
Перед нами расстилалась снежная целина, а вдалеке - стена обметанных инеем деревьев. Тайга. Кто-то вздохнул не то с испугом, не то с восхищением:
- Эх, черт, вот это работенка будет!
На снегу, чуть заметный, пролегал зимник, узенькая дорога, на которой едва ли могли бы разъехаться два грузовика.
Петр Гордиенко, начальник колонны, прищурясь, смотрел перед собой, и во взгляде его было что-то и изумленное и тревожное, как при встрече с неизведанным, впервые увиденным. Было тихо вокруг, глухо, лишь урчали с затаенной звериной яростью машины - точно перед опасным прыжком. Затем Петр улыбнулся, надвинул шапку на самые брови и взмахнул варежкой.
- Пошли!
Так, должно быть, говорили землепроходцы, отправляясь в неизведанное, так скорей всего говорили командиры, ведя войска в наступление. Так сказали и мы: "Пошли!", начиная путь в глубь тайги.
Бульдозер, опустив нож, мягко взрезал снежный пласт и, громоздя по бокам рыхлые валы из белых, как бы звенящих комьев, медленно пополз, расширяя зимник, по равнине. За первым бульдозером двинулся второй, углубляя прорубленный коридор. Мелькнули вывороченные корни кустов и, отброшенные, черно легли на гребень сбоку.
За бульдозерами шагал Петр, в полушубке, в валенках, хлопая варежками, весело покрякивал, чтобы взбодрить себя. Я и Трифон шли за Петром, а за нами медленно продвигалась колонна. Ребята, чтобы не стыть в кузовах, группами следовали за машинами пешком, толкались для "разогрева", подставляли друг другу подножки. Прокаленный стужей воздух был недвижим и как-то стеклянно звенел. Пар от дыхания не рассеивался, а все время висел перед глазами реденькими клочковатыми облачками.
Вскоре нам перегородила путь лесная чаща. Бульдозер осторожно стукнулся ножом в комель сосны. Она упиралась, кажется, в самое поднебесье. От удара с вершины ее. обволакивая ствол, сухо шурша, потек снег.
- Такой орешек с ходу не расколешь,- сказал бульдозерист Анохин Петру,- Возле него придется повозиться.
- Валить будем. И эту и вон ту, соседнюю. А с мелкотой, что дальше, справятся машины. Пилить под самый корень, чтобы грузовики не засели на пнях. Эту класть влево, ту - вправо.
Петр повернулся к нам.
- Слышали?
Мы сняли с бульдозеров механические пилы и с немалым трудом завели моторчики. От машин прибежали ребята с лопатами и откопали стволы. Ни я, ни Трифон не работали такими пилами и не валили таких деревьев, и к соснам мы приближались с некоторой неуверенностью и опаской.
- Чего боишься? - крикнул мне Илья Дурасов, - Подумаешь, какое дело! Подходи смелее. А то давай я попробую!..
Я встал на одно колено и поднес стремительно бегущие зубья пилы к стволу сосны. Они мягко вошли в древесину, выбросив струю свежих опилок. На середине ствола полотно застопорило: я увлекся и сильно навалился на пилу. Я ослабил нажим, и острые зубья с характерным визгом побежали, сантиметр за сантиметром приближаясь к противоположной стороне ствола. Несколько человек уперлись в бок сосны, направляя ее падение. На какой-то миг я оглянулся и увидел в стороне столпившихся людей. Сюда прибежали все - и ребята и девчонки,- чтобы взглянуть на работу лесорубов.
"Только Жени нет",- подумал я.
А сосна чуть охнула, качнулась. Потом она, простившись взглядом с сестрами, с которыми жила тут вместе, быть может, сотню лет, медленно и величаво стала клониться на сторону и рухнула, хлыстом своим рассекая снег; раздался звук, похожий на выстрел. А вот и второй "выстрел": грохнулась сосна, спиленная Трифоном Будорагиным. И все, кто находился здесь и следил за нашим первым шагом, закричали, захлопали в ладоши, меня и Трифона подхватили на руки и подкинули вверх, а потом бросили в сугроб. Мы ликовали: начало было положено! Но никто из нас не знал в этот момент, сколько таких же сосен и лиственниц встретится нам на двухсоткилометровом пути к нашей цели...
Анка варежкой отряхивала с Трифона снег.
- Ты очень красиво работал, Триша,- хвалила она.- Как настоящий лесоруб. Я все время смотрела на тебя, глаз не спускала. И гордилась тем, что муж у меня такой сильный и ловкий. Настоящий!
- Я во всем настоящий и ловкий.- Он засмеялся и облапил ее своими ручищами.- Не думал, что когда-нибудь черт занесет меня на край света!..- Огляделся, поражаясь: - Эх, дичь-то какая, вот уж действительно места для каторжников... Не озябла, курица?
- Ни капельки,- ответила Анка.- Даже жарко.
У меня все еще дрожали руки от напряжения, от волнений, с непривычки. Еще не улеглись страсти от первой встречи с тайгой, а Петр уже скомандовал:
- Пошел!..
Бульдозеристы отодвинули поваленные сосны с дороги и врезались в мелколесье, вырывая с корнями небольшие деревца.
Засветло продвинулись лишь на двадцать километров. Сколько повалили мы деревьев, я сбился со счета. Руки у меня ныли и слегка подрагивали.
Но время работы стужа как бы отступала от нас. Трифон Будорагин распахнул полушубок, а когда пилил, то сбрасывал его с плеч прямо на снег, стаскивал шапку, распаленный. На ворсистом шерстяном свитере, на тугих кольцах медных волос серебряной пыльцой лег иней. Анка робко и трогательно молила его:
- Простудишься, Триша...
Он возвышался над ней, громадный и какой-то свирепо-добрый.
- За собой следи, не отморозила бы чего, кой грех, навозишься тогда с тобой. Мы где очутились, видишь? В краю зверей. Вот и буду жить по-звериному. А зверю зачем одеваться, он себя не жалеет.
- Что ты городишь, Трифон, подумай,- сказала Анка.- Бессердечный ты...
- Нет, уважаемая супруга Анка, я сердечный. Чересчур! Нужны мне эти деревья, скажи? Растут и пускай растут, они не помеха мне. Но уж если я взялся работать - не трожь. Тайга вздрогнет, если я за нее возьмусь!..
Подошел Петр.
- Оденься, если тебя просят,- сказал он.- Анка нервничает.
- Она по всякому случаю нервничает. Завернули бы меня в пеленки, как младенца, была бы рада.
- Оденься,- повторил Петр.
- Жарко же, черт возьми! - Трифон нехотя надел на себя полушубок и шапку, негромко и как будто с сожалением сказал мне: - Никогда не думал, что придется мне в жизни валить лес, а, Алеша? А ты?
- Я тоже не думал.
Трифон басисто засмеялся.
- Ты, конечно, мечтал о райском гнездышке под крышей генеральского дома, да? С Женечкой, да? А вместо генеральской крыши - белый снежок на вершинах сосен да пихт, вместо звуков магнитофона - медвежий рев.
- Болтун ты, Трифон,- сказал я без злобы.- Мелешь чепуху, и всегда не к месту. Если бы я мечтал о том доме, разве был бы здесь, с тобой?
- Твоя взяла, Алеша... Это я так, сдуру. Успокоиться охота, а успокоения нет. Отчего?
- Жалеешь, что уехал?
- Жалею. Я ведь, Алеша, по-настоящему-то и не жил никогда. В деревне спал на полу, на соломе, честное слово. В ФЗО - на железной койке, двенадцать человек в комнате. В Москве... Ты знаешь наш барак. Вот и все. Думал, получу комнату, станем жить с Анкой в самой столице - молодые, работящие. Мебелью обзавелись бы, телевизором, ванная под боком... А вместо этого - дичь, холод... Я не жалуюсь, Алеша, нет. Просто обидно.
- Я тебя понимаю, Трифон,- сказал я.- Когда тепло, светло, уютно - лучше, намного лучше... А знаешь, кто с нами едет? Сын профессора Вершинина, сын композитора Ларина, сын ответственного работника Володя Петров. Много их. Добровольцы, как и мы. И дома у них всего вдоволь. Наверняка больше того, о чем ты мечтал, во много раз. А поехали...
Трифон озадаченно крякнул.
- Н-да... Бывает и так... Что ж, за дело? - Подойдя к стволу, он все-таки сбросил с себя и полушубок и шапку, чтобы начать пилить...