* * *
И до всесильного, главного тадибея заснеженного Ямала - хитрого, хромоногого Вывки - дошла весть страшная и тревожная. Старый Вывка еще пять лун назад разослал по тундрам двадцать зарубок о дне большого сбора князей, почетных шаманов и старейшин родов, чьи оленьи отрубы мощнее туч на хмуром небе. Сегодня, в день сбора, одна за другой мчались оленьи упряжки с богатыми, сильными в тундре ездоками.
Когда все собрались и молча расселись на снег вокруг святого кургана, не смея войти к великому шаману и помешать его разговору с божествами, Вывка вышел и, ковыляя, быстро направился к кургану. Святое, привычное для Вывки место, встречало его уже обильной данью приезжих: золотом, мануфактурой, серебром, шкурами песцов и лисиц и черепами оленей.
Вывка вошел на курган, напялил на сутулую спину и детские плечи одежду из тряпья и лент и начал свой бессмысленный, неистовый обрядовый танец... Все молчали, боясь гнева могучего тадибея. Только слышалось ритмичное постукивание руки в пензер (бубен) и смех игривых бубенцов и медных побрякушек. Да луна бесстрастно глядела на танец Вывки прямо из-за кургана. Шаман танцовал, нелепо извиваясь и бормоча. Ударами кулака он все чаще и чаще пробуждал неподвижную жизнь звуков бубна. И было непонятно, во что же колотит Вывка: в бубен или в луну, вырисовывающуюся за его спиной.
После пляски шаман, обессилев, упал. Все молчали, затаив дыхание.
Долго лежал тадибей, пока, наконец, не пришел в себя от порывов холодного ветра, поднялся и глухим нечеловеческим голосом заговорил:
- Великое горе идет, ненцы. Ой, горе! Сами себя убивать будем! Роды разбредутся врозь! Мох исчезнет и олени умрут и разучатся узнавать своего хозяина! Кто виноват? - взвизгнул Вывка. - Все он, проклятый!
Люди под курганом шарахнулись в сторону от злобы Вывки и притихли.
- Он, проклятый!- донеслось, наконец, из-под кургана.
- Ваули - наше горе! - продолжал шаман. - Он отбирает у богатых оленей, он грозит отменить ясак, - Вывка покосился на дары приезжих, - он рушит законы тундры, старейшины! Он смеется над ними! Пусть будет проклят такой ненец, люди!
- Проклят такой ненец, - вторила толпа.
- Где ваши глаза, люди, - трусливые, как куропатки, послушные, как чумовские лайки? Берегите свои аргыши и непои. Вор пришел к нам и от нас. Он убивает детей и плюет табачную жвачку на богов. Позор вам, мудрейшие ненцы!
- Позор нам! - отзывались фигуры на снегу.
- Идите к русскому начальнику, просите его защитить вас. Поймайте, убейте или отдайте проклятого ненца русским!
- Поймаем, отдадим... - виновато шептала толпа.
- Так хотят боги, берегитесь их гнева, старейшины! Я сказал.
Шаман отпустил всех. В чуме за мясом и чаем он сказал прислуживающей ему старшей (по счету четвертой) жене:
- Скажи, баба, батракам, чтобы они всех оленей, слышишь, всех, кроме ездовых, увели на Конец Земли, дальше от волков...
ГЛАВА 2
В чуме, приютившемся на опушке таежной глухомани, кажется, нет никаких признаков жизни. Ветхий чум еле сдерживается под напорами ветра - ветер вот-вот сорвет его с земли, и взлетит он огромной черной птицей в воздух...
Сугробы завалили его вход. Вокруг не видно ни следов человека, ни собаки, ни оленя, ни полозьев нарт. Лишь из дымового отверстия вверху ветер изредка вырывает клочки дыма и развевает их в пространство. Это - единственный признак теплящейся жизни.
У костра посреди чума сидит женщина и неподвижно смотрит в огонь. Время от времени она бросает в него хворост и снова каменеет. Только когда порывы ветра содрогают жилище, когда в щели ветхого покрова его врывается колющий тысячами неведомых лезвий холодный северяк, она зябко кутается в свою изодранную одежду.
Беден чум снаружи, беден он и внутри. Котел висит над костром, несколько шкур в углу - вот и все. Большая нужда, безжалостная нищета глядит из каждого предмета в чуме. Пустынно. Неуютно. Холодно...
Вот опять жестокий порыв ветра потряс жилище. Кутается в лохмотья шкур женщина у костра. Из угла с лежанки поднялся мальчик, подошел к огню.
- Что, мой маленький Майри, холодно? Грейся у огня, - говорит женщина. - Почему не спишь, сын?
- Холодно, - ответил мальчик, присаживаясь к костру. - Холодно. Есть хочется. Хочу мороженой рыбы, большой-большой кусок. Где отец, почему он не привез нам из лавки кренделя и сахара?
Мать взглянула на него печальными глазами и ответила:
- Ты, Майри, большой вырос. Скоро в лес один белковать пойдешь, по звериным тропам пойдешь, слопцы и луки настораживать будешь. Везде ходи, сын, но далеко обходи дома царских людей. Никогда, Майри, не меняйся подарками с ними и не ходи в лавку к ним. Ты видишь сам, какой отец стал! Как приехали в леса к нам царские люди, построили стойбище на реке, привезли пьяную воду, худо шибко стал жить наш род. Ясачники берут большой ясак, поят мужчин водкой и отбирают оленей и добытого зверя...
Она говорила теперь уже для себя. Маленький Майри, как и отец, сутулый и плосколицый, многого не понимал из слов матери. Он сидел и слушал больше не ее слова, а таинственный говор тайги.
Женщина продолжала:
- Вот и твой отец слаб стал к веселой воде. Добрые хозяева давно ушли в леса от худых людей, увели с собой олешек, унесли капканы и скликали собак. А твой отец остался, ходит меняет на водку оленей, собак, зверя, утварь... Ум его ушел из него, Майри. Три дня назад взял он мою последнюю ягушку и ушел в стойбище русских.
- Он придет скоро и даст мне сахар и рыбы? - встрепенулся мальчик..
- Да, принесет, сын, принесет много кренделя, много жира и чая, - говорила мать и лгала сыну и себе. А потом она посадила Майри рядом с собой, спрятала его голову в свои колени и стала рассказывать ему и блуждающим ветрам древнюю хантэйскую сказку:
"...Мышонка, реки у изгиба, гнездышко там находится.
Однажды льдинки пронеслись... Мышонок сказал:
- Льдинка! Подальше! Мое гнездышко не задень.
Лед заговорил. Сказал:
- Раз если пронесусь, по обыкновению не спрашиваю, гнездышко ломаю.
Мышонок сказал:
- Льдинка! Отчего твой нос по амбару вырос? Солнце тебя растопит. Пользы от тебя обыкновенно не бывает.
Солнце заговорило. Сказало:
- Мышонок! Почему твой нос по амбару вырос? В моем таянии льда твое какое дело?
Мышонок сказал:
- Раз пронесусь - много льда речек пробегаю. Кочки по склону увижу - забегу. Тучи по верху идут - ты вовсе не светишь. В это время от тебя пользы не бывает.
Облако заговорило. Сказало:
- Мышонок! Солнца в моем закрывании тебе какое дело?
Мышонок сказал:
- Облако, почему твой нос по амбару вырос? На Голом Камне если твоя половина останется - от тебя пользы не бывает.
Голый Камень заговорил. Сказал:
- Мышонок! Тучи половина на моем хребте - тебе какое дело?
Мышонок сказал:
- Голый Камень, почему твой нос по амбару вырос? Самец росомахи если тебя обмочит, пользы от тебя никакой нет.
Росомаха заговорила. Сказала:
- Мышонок! Голый Камень как я обмочу - тебе какое дело?
Мышонок сказал:
- Почему по амбару нос поднял? Хантэ пасть твою воду разбрызжет, пользы от тебя не бывает.
Хантэ пасть очень уже деревянная. Она не заговорила..."