Государство, в лице одной из своих организаций, дает на поиски немного денег. Я в этом участвовать не могу, я болен. Это для вас.- Симбирцев кивнул на капитана.
- Второе - для Берга и товарища (Батурина,- подсказал Берг)... Батурина,- повторил Симбирцев.- Дневник этот - событие в литературе наших дней.
- Ясно!
Капитан поднялся исполинской тенью на стене и хлопнул по столу тяжелой лапой. Упали рюмки. Миссури проснулась и презрительно посмотрела на красное от волнения капитанское лицо.
- Ясно! Довольно лирики, и давайте говорить о деле. Мы согласны.
Батурин встал, налил водки. К окнам прильнул синий туманный рассвет. Батурин выпил рюмку, вздрогнул и спросил:
- Поехали, капитан?
- Поехали! Будьте спокойны,- этот американский шаркун вспомнит у меня папу и маму.
"СТОЙ, Я ПОТЕРЯЛ СВОЮ ТРУБКУ!"
Берг условился с Симбирцевым встретиться во Дворце труда, в столовой. В сводчатой комнате было темно. За окнами с угрюмого неба падал редкий снег. Сухие цветы на столиках наивно выглядывали из розовой бумаги.
Берг сел боком к столу и начал писать. Он написал несколько строчек, погрыз карандаш и задумался. В голове гудела пустота, работать не хотелось. Все, что было написано, казалось напыщенным и жалким, как цветы в розовой бумаге: "Бывают дни, как с перепою,- насквозь мутные, вонючие, мучительные. Внезапно вылезает бахрома на рукавах, отстает подметка, течет из носу, замечаешь на лице серую щетину, пальцы пахнут табачищем. В такие дни страшнее всего встретиться с любимой женщиной, со школьным товарищем и с большим зеркалом. Неужели этот в зеркале, в мокром, обвисшем и пахнущем псиной пальто,- это я, Берг,- это у меня нос покраснел от холода и руки вылезают из кургузых рукавов?"
Берг изорвал исписанный листок. "Ненавижу зиму,- подумал он.- Пропащее время!"
Настроение было окончательно испорчено. Берг вышел в темный, как труба, коридор и пошел бродить по всем этажам.
На чугунных лестницах сквозило. За стеклянными дверьми пылились тысячи дел и сидели стриженые машинистки, главбухи и секретари. Пахло пылью, нездоровым дыханьем, ализариновыми чернилами.
Берг поглядел с пятого этажа в окно. Серый снег шел теперь густо, как в театре, застилая Замоскворечье. На реке бабы полоскали в проруби белье, галопом мчались порожние ломовики, накручивая над головой вожжи. Прошел запотевший, забрызганный грязью трамвай А. Из трамвая вышел инженер с женщиной в короткой шубке; она быстро перебежала улицу.
Берг, прыгая через три ступеньки, помчался в столовую. Симбирцев был уже там. С ним сидела высокая девушка в светящихся изумительных чулках.
- Вот Наташа,- сказал Симбирцев Бергу.- Тащите стул, будем пить кофе.
Берг пошел за стулом. Ему казалось, что Наташа смотрит на его рваные калоши,- он покраснел, толкнул соседний столик, расплескал чашку кофе. Человек во френче посмотрел на него белыми злыми глазами. Берг пробормотал что-то невнятное, на что френч брезгливо ответил:
- Надо же ходить аккуратней.
"Удрать бы",- подумал Берг, но удирать было поздно. Кофе он пить не мог,- несколько раз подносил кружку ко рту, но рука дико вздрагивала и пить, не рискуя облить себя, было невозможно. Единственное, что можно было сделать, не выдавая себя,- это закурить. Берг воровато закурил.
- Вы что же не пьете? - спросила Наташа.
- Я горячий не пью.
Бергу показалось, что все заметили, как у него дрожат руки, и смотрят на него с презрительным недоумением.
- Наташа,- сказал Симбирцев,- расскажет многое, что вам необходимо знать, прежде чем начать поиски. Было бы хорошо собраться всем вместе.
- Да, конечно,- пробормотал Берг.
Наташа вынула из сумочки коробку папирос. Берг, стараясь изобразить рассеянность, хотел потушить папиросу в пепельнице, но опоздал.
- Будьте добры,- сказала она. Берг похолодел; так и есть! Она просит прикурить. Он изогнул руку, уперся локтем в столик и в сторону, вбок протянул папиросу. Папироса дергалась. Наташа крепко взяла его за руку и спокойно прикурила.
- Вы больны,- сказала она.- У вас психастения. Вам надо серьезно лечиться.
Инженер щурился на дым, щелки его глаз смеялись.
- Она медичка,- он показал папиросой на Наташу.- Вылечит, будьте спокойны. Ну, так где же мы встретимся?
- Можно у нас,- робко предложил Берг.- В воскресенье. Там хорошо, снегу уже навалило.
- А лыжи у вас есть? - спросила Наташа.
- Есть. У Нелидова... то есть у Батурина, есть две пары.
- Ну вот, прекрасно.- Симбирцев встал.- В воскресенье с одиннадцатичасовым я приеду с Наташей, поговорим, потом пошляемся по лесу. Заметано. А сейчас я пошел.
Берг тоже встал, начал застегивать пальто. "Удеру,- подумал он.- Как глупо все вышло!"
- Вы куда?
Он сделал отчаянную попытку догадаться, куда пойдет Наташа, чтобы назвать как раз противоположный район.
- Мне на Пресню, к приятелю.
- Значит, нам вместе. Мне к Арбатским воротам. Идемте!
Берг пошел как на казнь. "О чем бы заговорить?" - думал он и мычал.
- Да... что я хотел сказать... да... вот это самое...
- Вы уедете, и у вас все пройдет.- Наташа тронула его за локоть.- Вам надо переменить обстановку.
Берг рассердился.
- Ничего у меня нет. То есть я совершенно здоров. Попросту холод собачий, я никак не могу согреться. В поезде зябнешь, в Москве зябнешь,-кому нужен этот холод, не понимаю. Самое нелепое время - зима!
- А я люблю зиму. Вы южанин, вам, конечно, трудно.
- Я еврей!
Наташа засмеялась. На глазах ее даже появились слезинки. Смеялась она легко, будто что-то бегучее в звонкое лилось из горла. Она взяла Берга за рукав.
- Ну так что ж, что еврей? Вы сказали это так, будто выругали меня. Ужасно смешно и... мило. Ну, а теперь расскажите мне про вашего страшного капитана. Капитана я боюсь,- она искоса взглянула на Берга.- Говорят, он ненавидит женщин и одной рукой двигает комод. Он не будет рычать на меня?
- Пусть попробует,- пробормотал Берг хвастливо, тотчас же подумал: "Как пошло, боже, как пошло! - и ущипнул себя через карман пальто за ногу.Идиот!"
Наташа шла быстро. Берг глядел украдкой в ее зеленоватые глаза, и зависть к инженеру засосала под ложечкой. Зависть к инженеру и ко всем хорошо выбритым, уверенным мужчинам, которые так весело и непринужденно обращаются с насмешливыми женщинами.
"Шаркуны!" - подумал он о них словами капитана.
На Арбатской площади они расстались. Берг вздохнул, размял плечи и закурил "Червонец". Он чувствовал себя как грузчик, сбросивший пятипудовый мешок, сдвинул кепку и, насвистывая, пошел по Пречистенскому бульвару к храму Христа.
Снег казался ему душистым и даже теплым. В домах шла уютная зимняя жизнь: кипятили кофе, смеялись дети, жаром тянуло от батарей отопления, и сухой янтарь солнца брызгал в глаза женщин. Ущипленное место на ноге сильно болело.
До воскресенья Берг прожил в снежном дыму, в глубокой созерцательности. Он починил старый пиджак, достал утюг и разгладил брюки, выстирал рубашку. Капитан помогал ему советами.
На дачу Берг возвращался раньше всех, еще засветло. До приезда капитана он лежал у него на продавленном диване. Миссури спала рядом, от шкурки ее тянуло теплом. За окнами морской водой зеленели глухие закаты. С верхушек сосен сыпался снег. Воздух похрустывал, как лед, и дым уходил столбами к небу.
"Антициклон,- думал Берг.- Тишина!"
Потом в синем окне очень далеко и низко, над самой рамой, зажигали звезду, и Берг засыпал.
Отъезд задерживался из-за денег. По словам капитана, "гадили главбухи" - народ неромантичный и сомневающийся.
Раздраженные приказы ускорить выдачу денег главбухи принимали как каприз ребенка и, поправляя очки, шли к начальству объясняться и разводить руками. Но чающим денег они внушали, что, пока не сведен баланс, денег дать нельзя и настаивать на выдаче просто глупо.
Капитан и Симбирцев злились, Берг и Батурин ждали терпеливо - они предпочитали выехать позже, к весне.
Берга будил капитан,
- Опять не дали, сволочи, денег! - гремел он, стаскивая пальто.- Всем главбухам - камень на шею и в реку.
Сидят на подушечках от геморроя и кудахчут, как квочки.
Геморрой был высшей степенью падения в глазах капитана. О людях, не заслуживающих внимания, он говорил: "У него же геморрой, разве вы не видите!"
Воскресенье пришло в тишине и оранжевом солнце. Берг умывался и пел,вода пахла сосной и снегом.
Прочь, тоска, уймись, кручинушка,
Аль тебя и водкой не зальешь!
пел Берг, плескался и фыркал. Батурин в своем обычном виде - с засунутой в угол рта папиросой и прищуренным глазом - возился с лыжами, мазал их дегтем и натирал тряпкой до сверхъестественного блеска.
Капитан прибирал комнату, половицы стонали под его ботинками. Он бранился с Миссури по-английски. С ней он говорил всегда по-английски, чтобы не забывала языка. Миссури, растопырив пятерню, яростно вылизывала лапу, вывернув ее и держа перед собой, как зеркало, и искоса поглядывала на капитана.
- Я тебе посмотрю,-бормотал капитан.-Продажная тварь! Где сосиски?
Миссури зевнула. Капитан крикнул через стену Батурину:
- Слопала сосиски! Черт ее знает, чем теперь лирика угощать. Сбегайте в кооператив, притащите какой-нибудь штуковины.
Батурин пошел. День прозрачно дымился. Шапки снега на заборах казались страшно знакомыми,- где-то он читал об этом, в старом романе - не то Измайлова, не то Боборыкина.