В настоящем издании представлен роман П. А. Павленко "Счастье", рассказывающий о послевоенном времени жизни деревни и фронтовиков.
За роман "Счастье" П. А. Павленко была присуждена Сталинская премия первой степени за 1948 год.
Содержание:
Часть I 1
Глава первая 1
Глава вторая 10
Глава третья 13
Глава четвертая 17
Глава пятая 23
Глава шестая 26
Часть II 33
Глава седьмая 33
Глава восьмая 36
Глава девятая 44
Глава десятая 49
Глава одиннадцатая 52
Глава двенадцатая 58
Часть I
Глава первая
"Дружище!
Я получил письмо от Александры Ивановны Горевой.
Вот несколько строк о тебе:
"Знаете ли Вы, где Воропаев? Он был тяжело ранен и эвакуирован в тыл.
Говорят, его отпустили в бессрочный, но толком мы так ничего и не знаем. Он всех нас забыл.
Если разузнаете, где он и что с ним, черкните мне немедленно. Номер моей полевой почты - прежний".
Воропаев скомкал письмо и бросил его за борт. Пароход подходил к молу. Вечерело. Горы были уже в тени. Отливая всеми оттенками синего, они необыкновенно картинно висели над городом, похожие на низкие грозовые тучи. Серые массивы садов вокруг города напоминали клубящийся у входа в ущелье туман, а резкие тени облаков на склонах гор - широкие, темные овраги.
Эмалевая вода маленькой бухты отражала в себе и синюю - в переливах - тучу гор, и нежный цвет неба, и еще что-то глубокое, тонкое и прекрасное, что незримо глядело в море сверху, - может быть, музыку, доносившуюся из дальних домов, может быть, запах лесов, душно ниспадающий на воду, или просторный и могучий голос поющей по радио женщины, который так вольно реял над землею и морем и был так родственен пейзажу, что, казалось, принадлежит существу, обитающему где-то здесь, между гор.
Еще издали, как только пароход стал осторожно входить в бухту, Воропаев увидел обезображенную набережную, разрушенный морской вокзал и исковерканный бомбами мол. Он невольно поморщился: чувство боли уже не раз овладевало им и в Сталинграде и в Киеве - везде, где он видел след немца.
Мол и набережная, где до войны к прибытию теплохода из Одессы или Батуми собирались веселые шумные толпы и звучала речь на добрых шести языках, были безмолвны.
Несколько немецких дотов из ноздреватого ракушечника выпячивалось на месте шумных "поплавков". У берега валялись обломки десантной баржи.
"Не сюда нужно было ехать", - с тоскою подумал Воропаев, озабоченно прикидывая, где же собственно он остановится и с чего начнутся его первые шаги в этом, так на себя непохожем, полуживом городке.
- Мертвый город, - обернулся к нему капитан, разглядывавший берег, как вновь открытую гавань, и махнул рукой. Воропаев перегнулся с капитанского мостика.
Человек полтораста пассажиров, переселенцев с Кубани, истошно крича и толкаясь, волновались у трапа.
Из трюмов выгружали коров. Нелепо покачиваясь в воздухе на тросах подъемных кранов, они испуганно мычали.
Казачки в высоко подоткнутых юбках сновали по молу, на разные лады успокаивали перепуганную скотину, волочили в завязанных мешках поросят, в лукошках - кур, подбрасывали на руках обомлевших от морской качки ребят или степенно выносили, под насмешки мужчин, вазоны с разлапистыми фикусами, неизвестно зачем привезенными.
- Яке ж тут лихо? - несмело оглядывая горы и море, говорил-пожилой казак, обращаясь к молодой женщине, очевидно, невестке. - Лихо баби на печи, шо пичь высоко… А тут, бачь, декабрь на двори, а показувает вроде на май…
Женщину это не утешило. Она шумно потянула носом, готовясь заплакать.
- Таманские, старостеблиевские, славянские!.. Регистрироваться!.. Инвалиды, до Стойко!.. Солдатки, сюда!..
- Эй, Степаныч! - крикнули с мола старику. - Чого ж ты!..
И он засуетился, закивал головой и, робко поглядывая на окружающих, стал спускаться по трапу.
- Робинзоны, мать их за хвост! - сказал капитан. - И кой чорт их понес?.. Вы что, тоже с ними, товарищ полковник? - спросил он.
- Нет, я сам по себе, - сквозь кашель ответил Воропаев, не договорив, однако, зачем он собственно сюда прибыл.
Сказать, что приехал из госпиталя в долгосрочный отпуск с намерением получить домишко, показалось как-то неудобно, хотя таких, как он, с костылями, с золотыми и красными нашивками за ранения, на пароходе было, как он заметил еще вчера, несколько человек.
- Местные сами? - поинтересовался капитан.
- Вроде как местный, - чтобы отвязаться, ответил Воропаев.
- Ну, тогда еще так, тогда ничего. А то разве тут жизнь? Да вы не торопитесь сходить, - сказал он, заметив, что Воропаев намерен был уже спускаться с мостика. - Собьют с ног и задавят за милую душу. Ногу недавно, видно, потеряли, гляжу я. Нет еще привычки к протезу… И чего, спрашивается, едут, какое такое переселение, с какой стати? Тут лишнего гвоздя не найдешь, война все взяла, а они - то им подай, это выложи… К зиме разбегутся, я вас уверяю. Мыслимое ли дело воздвигнуть жизнь на голых камнях? Это же блажь! Ерунда!.. Цыганство какое-то!
Не слушая капитана, Воропаев стал осторожно спускаться с мостика, левой рукой опираясь на костыль, а правой держась за поручень. Матрос помог ему снести по трапу чемодан и рюкзак, и Воропаев с радостью ощутил под ногой землю. Приятно закружилась голова. Покашливая, он тихо двинулся к городу.
На молу и на площади, у развалин морского вокзала, - где до войны помещалась контора Союзтранса и царило постоянное оживление, - было теперь совсем безлюдно.
Набережная открылась нежилыми развалинами.
Город передвинулся в сторону - дальше от моря.
В комитете партии, тоже очень тихом, с моргаликами на столах в пустых и ободранных, когда-то великолепных комнатах, несказанно удивились, услышав, что больной и одноногий полковник приехал на отдых, но не с путевкой - это было бы еще полбеды, так как один или два санатория уже работали, - а просто так, сам по себе, одиночкой, с намерением получить здесь в аренду маленький домик и жить как придется.
И, наверно, только этому общему удивлению обязан был Воропаев тем, что о нем немедленно доложили секретарю райкома Корытову. Тот, выглянув в приемную и взяв Воропаева под руку, повел его к себе в кабинет, усадил в кресло и подозрительно взглянул ему в глаза, раньше чем прочел документы прибывшего.
Лицо Корытова, желтое и морщинистое, выглядело больным, и во взгляде, которым он встретил странного посетителя, чувствовалось недоумение, почти тревога. Лицо не казалось симпатичным. Вялое, малоподвижное, оно не располагало к себе с первого же взгляда.
- Вы меня не за жулика ли считаете? Секретарь поднял брови, не отвечая.
- Признаться, вы у меня первый такой, - сказал он потом, несколько раз перечитав все воропаевские бумаги. - С чего же начнешь, полковник? - полюбопытствовал он и сам же себе ответил, как бы не заметив воропаевского смущения. - Для начала тебе хорошо бы устроиться на ночлег. Раз! Потом поесть. Два! Но это, друг, уже не сегодня. Горячее едим разок в день. Ты, значит, места здешние хорошо знаешь? - И снова не подождал ответа. - Ну вот, тогда сам и выбирай, чего душе твоей угодно. Работать намерен или на пенсии будешь сидеть?
Расспрашивая, секретарь глядел на Воропаева недружелюбно-подозрительно, и в глазах и во всем его облике сквозила явная боязнь неприятных осложнений, которые неизбежны с этим нелепым полковником, приехавшим отдыхать, когда еще не кончилась война, и претендующим на дом и сад, будто он был по крайней мере трижды Герой Советского Союза. А сам Корытов жил в квартире без стекол.
- Выслушай меня, товарищ Корытов, - сказал Воропаев, осторожно забирая свои бумаги из секретарских рук. - Скажу тебе сразу, я, видно, свалял дурака, приехав. Это я вижу. Но в общем попробую устроиться так, чтобы не висеть на тебе.
- На мне ты висеть не будешь, я это в один момент ликвидирую, - убежденно, с неприязнью в голосе перебил его секретарь, - а главное, виси не виси, а толку тебе от этого никакого.
- Понимаю, понимаю. Значит, я сначала попробую найти себе угол, а потом зайду, поговорим о работе.
- Прокурором не пошел бы? - думая о чем-то своем, спросил Корыгов. - А с лекторским делом у тебя как? Работа, сам знаешь, не пыльная, особо загружать не буду, а все-таки паек, и то и се… Оформляйся лектором. Журина! - крикнул он торопливо. - Позови кого-нибудь из кадров!. Беда, телефонов нет. Голосовая связь, брат, как в рукопашном бою…
В кабинет никто не вошел, и Корытов тем же торопливым движением, каким он брал у Воропаева бумаги, развернул на письменном столе потрепанный и расчерченный цветными карандашами план города.