- В нашем словаре есть слово: "вдохновение". Так вот, вино, которое я создаю, существует, чтобы вдохновлять людей. Оно пахнет ассоциациями, жизнью. Вино, что вы опрокинули в себя залпом, - должен заметить, - обычно пьют маленькими глотками. Оно пробирается к вашему спинному мозгу, как воспоминание о странствиях и путешествиях, о золотых лугах на высоких скалах, и вы молодеете, если стары. Грудь ваша дышит таким широким простором, глаза ваши прикованы к таким далям, что все трудное представляется легким, неразрешимое - простым, далекое - близким. Это вино кажется мне, поэтически говоря, душой пастуха-горца. Склоны гор в густых виноградниках, далеко внизу - море… Зной, тишина, просторы, а он, опершись на герлыгу, поет в треть голоса о прадедовских походах. Впрочем, извините великодушно за неуместное лирическое отступление… Пойдем дальше… Вот это второй тип нашего белого муската. Он - сосед первого… Их разделяют какие-нибудь двадцать километров вдоль побережья, но понюхайте - этот второй почему-то нежнейше пахнет цитроном. Откуда? Совершенно непонятно. У нас, как известно, цитрусовых нет. Наше вино не знает к тому же никаких чужеродных примесей. И, вероятно, мы так никогда и не узнаем происхождения этого странного запаха.
Так пахнет на океанских пароходах. Это запах странствий, открытий. Второй мускат представляется мне душой моряка, пересекшего все океаны и испытавшего все штормы, а на старости лет мирно рассказывающего о путешествиях у порога своего дома. Ну-с, так… Теперь вот перед вами - мускат розовый. Он отличается от первых двух только цветом да той весьма странной и тоже пока еще необъяснимой чертой, что он пахнет розой, но - заметьте - не каждый сезон. Аромат розы посещает его как бы в особые годы. Вино это чрезвычайно красиво, женственно. Вы слышали старую сказку о соловье, влюбленном в розу? Будь я поэтом или сказочником, я бы обязательно создал сказку о виноградном кусте, влюбленном в цветок розы.
- Ну, это просто замечательно, - сказал Гаррис. - Сентиментально, как в Америке. Но слушайте, доктор, как вы можете заниматься всеми этими гармоническими глупостями, когда ваша страна в развалинах? - спросил он, пряча в карман блокнот.
- Я готовлю ей эликсиры торжества, милый друг, вина Победы, вина отдыха и уюта. Нельзя жить только сегодняшним, ибо оно чаще всего - незаконченное вчерашнее. Истинное настоящее всегда впереди.
Гаррис без приглашения налил себе почти полный стакан муската и долил его мадерой.
Широкогоров неодобрительно покачал головой.
- Никогда не могу понять людей, пьющих коктейли. Пить так неаппетитно…
- …могут только англичане и американцы, знаю! Кто идет впереди всех? - Русские! Кто ест лучше всех? - Русские! Кто пьет вкуснее всех? - Русские! Знаете, я это уже слышал и хорошо знаю цену подобным высказываниям.
- Видите ли, господин Гаррис, дело тут не в том, что мы едим лучше всех, - мы едим, может быть, и хуже вас, но давно уже заслужили лучшую жизнь за очень, очень многое. Вы этого не запишете? Очень жаль.
- Душа здешних вин не так воинственна, как ваша, господин профессор.
- И очень жаль. Нам еще понадобятся качества воинственные.
- К чему? Вы же собираетесь закончить войну еще в этом году, и фашизм будет разгромлен, как я понимаю.
- Германский - да, но вы, господин Гаррис, займете место поверженного, вы станете самым ярым защитником капитализма в его злейших формах. И таких, как вы, немало.
- Почему же я? - Гаррис снова взялся за блокнот. - Это просто замечательно. А Рузвельт, вы считаете, тоже может когда-нибудь сделаться защитником фашизма?
- Почему же непременно защитником фашизма? Он может стать рядом с нами.
- Ах, вот как! Но почему - последний вопрос - вы пророчествуете сие в отношении Америки? Разве же Англии не более подходит фашистское качество?
- Англия Черчилля - ваша содержанка. Эта дама весьма почтенных лет рискнула связать свою судьбу с молодым ловеласом, обещая, что оставит ему хорошее наследство, если он ее будет любить, пока она жива.
- Ну, все! Я на вас сегодня заработаю, как давно не зарабатывал, господин профессор. До свидания, благодарю вас, - и Гаррис зло рассмеялся.
- Сказать, что Англия - наша содержанка!.. - проворчал он, садясь в машину. - Вы слышали, конечно?
- По-моему, старик настолько прав, что об этом даже неинтересно говорить. Ведь есть две Англии, одна из них - ваша содержанка.
- Мы не настолько богаты, чтобы содержать Англию.
- Но и Англия - согласитесь - не настолько богата, чтобы отдаваться вам даром.
Воропаев приказал водителю подняться в горы, к детскому санаторию Мережковой.
Дети обедали.
Воропаев ввел гостя в комнату "философов", где были в сборе все, кроме Зины, но и она прибежала, узнав о приезде американца, и, как всегда, начала тотчас рассказывать о себе и товарищах.
Шура Найденов, не отрываясь, читал какую-то книгу, переворачивая страницы палочкой с шершавым резиновым наконечником, которую он держал в зубах.
- Это не гуманно, - сказал Гаррис шепотом, хотя, вероятно, не допускал, что его английский язык может быть здесь кем-нибудь понят.
- Что не гуманно?
- Не гуманно заставлять жить это несчастное существо. Вы понимаете, что я хочу сказать.
- Вы думаете, господин Гаррис, что, обладая парой рук и парой ног, вы намного счастливее его? И что гуманнее дать возможность жить вам? Так я вас понял?
- Да. Так.
- Я не согласен.
Гаррис между тем не унимался.
- Так скажите мне, для каких экспериментов существует это дитя? - спрашивал он Воропаева. - Вы так уж уверены, что из него вырастет обязательно гений?
- Допускаю, но не настаиваю на этом.
- Так что же в таком случае вы рассчитываете вырастить?
- Человека. Впрочем, почему бы вам самому не расспросить его, этот мальчик немного говорит по-английски.
Не взглянув на Найденова, который по-прежнему читал книжку, Гаррис вышел из комнаты и, ни с кем не простясь, направился к машине.
Возвращались нижней дорогой, шедшей у самого моря.
Водитель спросил Воропаева:
- Что, не понравилось ему, видно, наверху?
- Не понравилось.
- Да, не та дегустация.
Дорога вилась между виноградниками, пустыми и грустными в это время года. Голые лозы серыми закорючками торчали по склонам, и как-то не верилось, что летом они оденутся в нарядную листву и будут выглядеть живописно.
Сторожевые будки, в которых осенью сидели сторожихи, были тоже безлюдны, и вообще ни одна живая душа не попалась им навстречу, будто они ехали по земле без людей.
Водитель круто остановил машину у придорожного колодца и обернулся к Воропаеву.
- Скажите ему, товарищ полковник, что в этот колодец немцы бросили живьем двоих ребятишек моего шурина.
Воропаев перевел.
Гаррис молчал.
- Я, как вернулся из партизан, сам лазал вниз, опознал. Ух, жуткое дело! Вспомнить страшно. У одного, младшенького, семи лет парнишки, ножки были только сломаны и ребрышко, от голода, видно, помер, а у старшего, тринадцатилетнего, - голова, сразу, видно…
У Гарриса побелели губы.
- Есть вещи, о которых нельзя говорить вслух, - сказал он.
- Тогда бы нам пришлось слишком часто замолкать. И они не разговаривали до самого городка.
…Следующий разговор Воропаева с Гаррисом произошел на городской набережной.
Гаррис уверял, что русские не любят американцев, а Воропаев объяснял ему, что дело не в любви.
- Но у нас никто не может понять, почему ваша страна поддерживает самую реакционную политику. Ведь послушайте, Гаррис, вы не станете отрицать, что Англия потеряла в этой войне все свои преимущества и что победа ничего хорошего не принесет ей?
- Да, это, пожалуй, так.
- А вы же не станете отрицать, что у вас многие хотят забрать себе все доходы победы.
- Нет, вот тут вы… нет, нет, тут вы не правы.
- А я вам говорю, что ваши банкиры стремятся к одному - превратить Америку в крепость милитаризма, и Черчилль будет благодарить небо, что он вовремя воспитал из них таких добрых милитаристов. Черчилль - их бог, а не Рузвельт. Рузвельт для них слишком хорош. Они давно уже заслуживают худшего президента, Гаррис.
- Можно вам когда-нибудь написать, Воропаев? - неожиданно спросил он.
- А зачем? Если вы изменитесь, я услышу о вас и без писем, а если останетесь тем, чем являетесь сейчас, к чему тогда ваши письма?
- Пожалуй, верно.
Они разошлись, хотя им очень еще хотелось поговорить.
Беседа с Гаррисом так взволновала Воропаева, что он с радостью воспользовался первым же удобным случаем уклониться от дальнейших встреч с приезжим.
И все-таки ему еще раз пришлось встретиться с Гаррисом. Иностранные журналисты собрались на экскурсию в Севастополь, и Воропаев оказался снова нужен.
Только что приехавший из обкома Васютин лично заехал к нему, чтобы попросить - в качестве одолжения - не отказываться от этой поездки, как он несколько раз подчеркнул.
Воропаев не был еще знаком с Васютиным, и ему понравилось, что тот заехал запросто, без начальственного высокомерия, да и внешне Васютин произвел приятное впечатление.
Это был широкоплечий толстяк с копною вьющихся русых волос и обаятельной в обе щеки улыбкой, от которой каждый раз розовело его довольное лицо.
- Я уже сказал Корытову не мучить вас. Но ведь и то - кого, как не вас? Народу нет. Я вам и так еще одно попутное заданьице подкину. На местную тему.
- Я, товарищ Васютин, тоже здесь без году неделя, не старожил.
- Не старожил, так станете им. Уезжать пока не собираетесь? Мало-мало устроились?
- Более или менее.