- Обмен опытом, - не удержался Митька.
- Да, и обмен опытом, - снова решительно отвел "подкус" Михаил, - тогда казались нам… ну, оказененными, что ли. А точнее сказать, затертыми от повседневного и зачастую совсем не обязательного употребления. К сожалению, еще не все наши наставники понимают, что и в пропаганде, как и во всяком искусстве слова, полезно соблюдать чувство меры!
Этот, как его друзья запоздало поняли, волновавший его разговор Громов начал у себя в общежитии, куда, кроме проживавших здесь братьев Малышевых, Яруллы Уразбаева, Митьки Небогатикова и кота Баптиста, забрели на "вечерний звон" еще два члена молодежной бригады: здоровенная и на редкость простодушно-невозмутимая подсобница Васёна Луковцева - еще в недавнем прошлом телятница из заволжского колхоза "Светлый путь" - и тоже недавно покинувший руководящую должность и примкнувший к громовцам Фридрих Веретенников, по внешнему облику и повадке - полная противоположность Васене.
Но, видимо, не без основания кем-то и когда-то была высказана мысль, что крайности нередко сходятся. И хотя Васена с Фридрихом еще не сошлись в житейском значении этого слова, но, по выражению фронтовых лет, "вышли на ближние подступы" к этому исходному для семейной жизни рубежу.
Впрочем, Васена уже испытала усладу супружества. Когда девушке исполнилось только семнадцать лет, зрелого возраста вдовец - колхозный бухгалтер Артемий Иванович Колупаев - уговорил, по старинному заведению, пойти в дом Васены сватьей ни более ни менее как знатную доярку и депутата Верховного Совета республики Марию Никитичну Гуськову. А Васена - чи по молодости, чи сдуру - возьми и согласись.
Правда, и родители невесты - колхозный конюх Федор Иванович Луковцев и его необхватная супружница (в мать, в мать задалась Васена!) - не только не воспрепятствовали раннему браку, но даже одобрили выбор дочери: и то сказать - не какой-нибудь стригун набивался к ним в зятья, а бухгалтер, мужчина степенный и при культурной должности.
И все-таки не сладилась у Васены семейная жизнь.
- Ты, милочек, не поверишь, а мне такое житьишко - днем телят услаждай, а ночью бухгалтера - приелось хуже тюри на постном масле! Даже рожать передумала.
С таким невозмутимо искренним признанием Васена обратилась к тому же самому вершителю трудовых судеб светоградской молодежи, к которому некогда адресовался и Михаил Громов - к Фридриху Веретенникову. И хотя Луковцева прибыла на новостройку не по комсомольской путевке, Ф. Ф. Веретенников принял в судьбе девушки живейшее участие.
Больше того: глянул Фридрих на подошедшую к его служебному столу на диво краснощекую и могучую русачку и будто кипятку хлебнул не остерегшись, - так вот, оказывается, где она его застукала, прихотливая судьба!
Ну, а в дальнейшем…
Последним препятствием к затянувшемуся роману Васены Луковцевой и Фридриха Веретенникова явилось имя жениха. Вообще-то отец этого комсомольского деятеля поступил не только правильно, но и, так сказать, благодарственно, присвоив своему первенцу имя старшины роты эстонца Фридриха Куузика, который в последний месяц войны оказал кавалеру двух орденов Славы ефрейтору Федоту Веретенникову поистине неоценимую услугу: разве же можно во что-нибудь оценить жизнь человеческую?
Но - Фридрих Федотович?
- А как же я тебя буду называть, когда мы с тобой в одну постельку ляжем? Как зубную врачиху - Фрида? Или, не приведи бог, Фрицик? - неожиданно сказала Васена своему ухажеру, казалось бы, в самый неподходящий момент: они в первый раз поцеловались. - Конечно, для какой-нибудь иностранки такое имя, возможная вещь, даже милее, чем Ваня или Петруша, но я ведь тебе не какая-нибудь мадам!
Да, всякие случаются в жизни препоны: иногда ну никак не ожидает человек, где, когда и в чем подстерегает его опасность.
Вот и в тот вечер: уж кажется, как хорошо все обдумал бригадир и слова нашел подходящие, но день-то, как назло, оказался субботний, да еще и послеполучешный. Ну, естественно, ребята и "скинулись" на полтора целковых без каких-то копеек. И пропустили-то нормально: подумаешь, две посудины на четырех здоровых парней! Да еще под хорошую закусь: по тарелке борща и по две порции голубцов на душу усидели.
И все-таки не зря понаторевший на воспитательской должности председателя постройкома Г. П. Мальков вывесил у входа в столовку красочно оформленный плакат, на котором была изображена громадная рука с зажатой в кулаке поллитровкой и вцепившийся в рукав спецовки крохотный пацанчик. И подпись:
"Папочка, милый, не пей!"
Очень предостерегающий рисунок.
Правда, какой-то мерзавец внизу начертал шариковой ручкой еще три слова: "Лучше оставь мне!" Находятся же такие подлые люди! Но, к счастью, эту кощунственную надпись издали не разглядишь, а вплотную редко кто подходил. Стеснялись.
Прошествовали в "самоналивайку" в этот день, даже не покосившись на плакат, и братья Малышевы, Ярулла Уразбаев и конечно же первый заводила в этом никудышном деле - Митька Небогатиков.
И хотя никто из лихой четверки ничего такого себе не позволил - разве чуть громче и веселее поговорили о полетах на Луну и о девчатах за столиком в укромном углу столовки - и в общежитие возвратились, как и обещали бригадиру, в шесть часов, "тютелька в тютельку", а все-таки сработало паскудное зелье! Не получился в этот вечер серьезный разговор на существенную тему.
…- И еще хочу я рассказать вам, ребята, про один случай.
Громов возбужденно поднялся с дивана, прошелся по комнате, ни к чему будто бы глянул в окно.
- Это было в Швеции, в городе Мальмё. Нам, трем советским студентам, прибывшим туда по приглашению студенческого Союза Скандинавии, однажды рано утром довелось понаблюдать за работой, схожей с нашенской: семь человек, почти все ребята тоже примерно нашего возраста, монтировали каркас для какого-то, судя по габаритам, летнего торгового заведения. И хотя никто из семерых не проявлял того, что у нас именуется трудовым энтузиазмом…
- А на шута он им сдался, этот самый трудовой энтузиазм! Наверняка какому-нибудь хозяйчику ларек-то ставили, - осуждающе отозвался один из братьев Малышевых.
- Правильно. - Михаил задержался посреди комнаты, сосредоточенно поерошил волосы. - Работали эти парни действительно не на себя, а на какого-то торгаша. И тем показалось нам удивительнее, что за все время, - а мы наблюдали за ними, наверное, минут двадцать, - ни один не закурил, не заговорил с товарищем, то есть никто буквально ни на минуту не словчил. Красиво работали, черти!
- Подумаешь! То же роботы, а не люди, - снова осуждающе сказал Глеб Малышев.
- Нет, люди! И возможно, неплохие, - возразил Громов. - Но, в отличие от тебя, Глеб, и от каждого из нас, у этих молодых рабочих был только один стимул: ее величество крона!
- А мы разве только за спасибо вкалываем?
- Правильно. Каждому из нас тоже присуще стремление побольше заработать. И это естественно: ведь пока что и в нашем социалистическом обществе даже газировка денег стоит.
- Эх, поскорей бы нам с тобой, Баптиша, до коммунизма добраться! - совсем не к месту с озорной веселостью воскликнул Небогатиков. И что уж совсем не понравилось, больше того - обидело Михаила: этот возглас окончательно сбил разговор с серьезного пути.
- Да, таким трудалям без коммунизма не жизнь: способностей-то у вас - двух котов! - на четвертак, а потребностей больше, чем у жены академика! - в тон Небогатикову откликнулся Борис Малышев, что вызвало уже общий смех и у каждого стремление самому сострить.
Вот когда она сработала - "столичная" местного разлива!
Так что в первый момент никто из четверых собутыльников даже не понял, почему вдруг у Михаила строптиво пригнулась голова, стиснулись одна с другой руки и, не сказав больше ни слова, он решительно направился к выходу.
И только когда осуждающе захлопнулась за бригадиром дверь, оставшиеся в комнате громовцы сообразили, что не к месту развеселились.
- Паразиты вы все! - тоже направляясь к двери, сказала Васена Луковцева.
- Так уж и паразиты, - попробовал возмутиться один из братьев Малышевых. Однако возмущения не получилось.
- В зеркало на себя полюбуйся! - добавила Васена и хотя не столь резко, как Михаил, но тоже внушительно пристукнула дверью.
Минуту, а может быть, и пять минут все парни молчали, старательно избегая смотреть друг на друга. А зачинщик Митька даже ни в чем не повинного Баптиста со своей кровати шуганул.
- Да, комсомольцы, - заговорил наконец Веретенников, - неуютно получилось. Надо знать, когда можно шутить и над чем шутить! А такие слова, как честь и совесть, для каждого из нас… В общем, я лично Михаила Ивановича вполне понимаю. И Васену Федоровну.
Ушел и Фридрих.