- Ничего страшного, - снова попыталась разрядить возникшую натянутость Катюша. - В прошлом году Миша опять стал студентом: только не Московского, а Казанского университета. Заочником. Он будет юристом.
- Юристом? - удивленно переспросил Добродеев.
- Вам, Кузьма Петрович, это не нравится? - напряженно передохнув, спросил Михаил.
- Незаметная профессия: что юрист, что экономист. Для одышливых людей.
- Я не про то.
- Видите ли, Михаил Иванович, - после небольшой паузы наставительно заговорил Кузьма Петрович. - С Иваном Алексеевичем Громовым я не имею счастья быть знакомым. Да и причины вашей размолвки мне неясны. Но я тоже - отец. Отец!.. А некоторые молодые люди - родитель слово, а сынок или дочка в ответ десять слов. Да каких! Вот над чем всем нам надлежит крепко задуматься. Ведь, если говорить откровенно, пожалуй, легче будет нашим ученым целиком хор Пятницкого в космос подбросить для культурной связи с марсианами или венерянами, чем… Эх, и цепкое слово - пережитки! И удобное, кстати сказать: есть на что списывать собственные огрехи. А вообще… Сорняк ведь чем силен: знает, паразит, что на земле советской ему пощады не будет, так он под землей укрылся. В корень пошел.
- Значит, с корнем вырвем! - упрямо пригнув вихрасто-лобастую голову, сказал Михаил. - Как кулака. Тоже ведь кое-кому казался несокрушимым.
- Не кое-кому, а всей крестьянской матушке России! - Добродеев внушительно откашлялся. - Это времечко я твердо запомнил: меня тогда в Старобельский район забросили - налаживать светлую жизнь. А кулачье… Трое суток, поверите ли, отсиживался в погребище у одной солдатской вдовы. Отзывчивая такая была женщина - Екатерина Васильевна Прянишникова. Сейчас, заметьте, депутат Верховного. В честь ее я и дочери своей имя определил.
- Имя хорошее - Екатерина.
- Угодил, значит, будущему прокурору? - спросил Кузьма Петрович, как показалось Громову, с подкусом.
- Почему - прокурору?
- Самая гуманная должность в нашем социалистическом обществе. Оздоровитель! А вы, видать, хлопец настойчивый, и по работе и… уж если мою царевну-недотрогу сумел приручить…
- Папаша! - воскликнула Катюша.
- Есть папаша. Только этому папаше обидно.
- Что именно? - спросил Громов.
- Как-то не по-людски у теперешних невест да женихов все делается. Наспех. Семья - дорога длинная, ухабистая. А у нас девица венчаться идет, словно тапочки купить или путевку на курорт выправить. И в дальнейшем… Ну, хорошо, что у дочери Кузьмы Добродеева есть свой угол площадью восемнадцать метров…
- Я тоже не бездомный, Кузьма Петрович! - Слова Михаила снова прозвучали вызывающе.
- Тоже, а не похоже. Конечно, с милым не только за ширмочкой в общежитии, а как в давнее время шутили - и в шалаше рай, но… Хорошо у Алексея Максимовича где-то сказано: верую в бога, но предпочитаю коньяк!
- Не знаю, как было в давнее время, - уже совсем непочтительно возразил Добродееву Михаил, - а сейчас… Для кого, по-вашему, уже отделываются два четырехэтажных "шалаша" на Верхней набережной?
- Вот куда вы целите: под одну крышу с начальством! Ну что же, блажен, кто верует.
- А я, между прочим, стал верующим! И именно здесь - в Светограде. Только не в бога, конечно. И не в коньяк!
После такого неожиданно обострившегося разговора Михаил предпочел откланяться.
И, пожалуй, напрасно.
Во всяком случае, если бы Громов услышал разговор отца с дочерью, который произошел после его ухода, он, вероятно, даже удивился бы.
- Да, силен мужик, не иначе - в вояку-родителя характером задался, - сказал Кузьма Петрович после довольно томительной для Катюши паузы.
- Папаша, ты, очевидно, не так понял Мишу.
- А как следует понимать?
- Он совсем не такой стал, каким… Честный, прямой!
- Маловато для героя. Оглобля, заметь, тоже прямая, а ценится дешевле, чем согбенная дуга!.. Ну, ну, не топорщись. Твой Михаил, пожалуй, действительно далеко пойдет. Орел!.. А орлы, как известно, мух не ловят.
- Папочка! Я так и знала, - Катюша приблизилась к отцу, обняла, доверчиво прижалась щекой к его плечу.
В таком положении и застала их по-кошачьи бесшумно проникшая в комнату сестра Кузьмы Петровича, Елизавета Петровна, полная противоположность брату - тощая, великопостного обличья старуха. Вошла, полюбовалась и произнесла умиленно:
- Прямо душа радуется!
- Есть чему, - ласково приглаживая распушившиеся волосы дочери, отозвался Кузьма Петрович. - Наконец и меня дочка познакомила с… будущим зятьком, надо понимать.
- Это еще что за зятек? Неужто…
- Он самый. Генерала Громова единственный наследник.
- Мать пресвятая дева! Никак ты, Кузьма, ума решился, - испуганно зачастила Елизавета Петровна. - Да от таких генеральских сынков чужие родители в голос ревут. Он и бригаду-то подобрал себе под масть - из футболистов да уголовников. Не зря и кличут его - Мишка-гром!
- Тетя Лиза!.. Вы не имеете права порочить Мишу, - отстраняясь от отца, возмущенно воскликнула Катюша.
- А ты не учи меня, родную тетку, невеста самосватаная! Уж если родной отец отрекся от такого… волосатого!
- Неправда!.. Неправда!
- Ну вот что, девицы, одна перезрелая, другая недозрелая, - недовольно заговорил Кузьма Петрович. - Обсуждение кандидатуры товарища Громова на выдвижение в женихи можете продолжить в кухонной аудитории!
- Кузьма! - умоляюще прижав одну к другой ладони, воззвала к брату Елизавета Петровна.
- Все! - властно поставил точку Кузьма Петрович.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Первая, правда, не столь ощутимая трещина во взаимоотношениях отца и сына Громовых наметилась, когда "Мишунчик" - только так именовала сынка его безмерно заботливая мамочка Алевтина Григорьевна, - не без натуги преодолев среднюю ступень в своем образовании, решил посягнуть на высшую. Однако в этом вообще-то вполне доступном молодому человеку деле мало возжелать. А уповать на общественный авторитет родителя и вовсе негоже. Что и подтвердилось, когда Михаил на первом же экзамене - письменной работе по русскому языку - "хватанул лебедя" (так абитуриенты именовали двойку по сходству с лебединой шеей). Поскольку "Мишунчик", непонятно по каким соображениям, метил поступить на филологический факультет, на этом его "непосильные испытания" и закончились.
А когда незадачливый сын, словно малолеток, ведомый мамашей за руку, предстал перед недовольно сощуренными очами отца, он услышал из уст Ивана Алексеевича слова, которые глубоко разочаровали парня: ведь до сих пор ничто так не помогало ему преодолевать пока что не препятствия, а мелкие, по сути, рытвинки на житейском пути, как именитость папаши.
- Вперед будет умнее. Университет - это не футбольные ворота, куда неуча, как мяч, пинком можно направить!
- Иван! Что ты говоришь?! - панически воскликнула Алевтина Григорьевна.
- Хвалить прикажете?
- Боже мой, не хвалить, конечно, а… действовать. Да, да, действовать! Неужели тебе трудно снять трубку и протелефонить тому же Платону Сергеевичу? Или хотя бы Якову Ананьевичу. Ведь если Мишунчик не поступит в этом году в университет…
- Пойдет в армию!
И, видимо желая смягчить эти прозвучавшие сурово, как судебный приговор, слова, Иван Алексеевич добавил:
- Ничего страшного. И мы с этого начинали. А для таких баловней, как твой Мишунчик, наша Советская Армия - а-атличная школа!
И хотя сынолюбивой мамаше, действовавшей "скрытыми путями сообщения", удалось добиться того, что Михаилу разрешили переадресовать документы из университета в педагогический институт, на сей раз - чего Алевтина Григорьевна уже никак не ожидала - проявил характер сам "Мишунчик".
- В армию так в армию! - сказал он таким тоном, как будто отец обрекал его на заключение в концлагерь строгого режима.
Правда, и солдатская служба, которую Михаил Громов проходил в одном из южных военных округов, оказалась для него не обременительной. И здесь пользовалось заслуженным уважением имя и звание его отца, который не раз приезжал в округ инспектировать, а кроме того, Михаилу значительно облегчило пребывание на действительной то обстоятельство, что он с юношеских лет весьма успешно проявил себя как центр нападения: уже в восьмом классе защищал цвета футбольной школьной команды, завоевавшей переходящий приз, а перекочевав на "птице-тройке" в десятый, был включен, правда на первое время запасным игроком, в одну из ведущих клубных команд столицы.
Ну, а поскольку от вируса футбольной лихорадки не застрахованы даже маршалы Советского Союза, уже на шестом месяце службы рядовой Михаил Громов был произведен в сержанты и зачислен в сборную команду военного округа на должность одного из центральных нападающих. Боевой расчет команды определялся формулой: один, четыре, четыре, два.
Правда, к чести начальника "футбольного подразделения" лейтенанта Гаврюшина, в прошлом комсомольского работника на одной из шахт Донбасса, нужно сказать, что в команде неукоснительно проводилась политико-воспитательная работа и, что не менее важно, поддерживалась строевая дисциплина.
Как говорится, не разбалуешься!
Впрочем, и сам Михаил, лишившись безмерно заботливой опеки своей "мамули", скоро пришел к убеждению, что "сколько ты ни гоняй по зеленому полю пестрый мяч, а с годами он наступит - поворот от футбольных ворот!". Да и отцовские черты в его характере все явственнее начали проявляться.
Словом, парень взялся за ум.