Мне все хочется еще обосновать мои соображения, которые я высказывал Вам в последний раз. Думаю, что Вы согласитесь со мной, если я буду точнее: насколько я понял Вас, Вы говорили о некотором "белом" синтезе, долженствующем сочетать и "очистить" (приблизительно): эстетику и этику, эрос и "влюбленность", язычество и "старое" христианство (и дальше – по тому же пути). Спорил же я с Вами только относительно возможной "реальности" этого сочетания, потому что мне кажется, что оно не только и до сих пор составляет "чистую возможность", но и конечные пути к нему еще вполне скрыты от нашей "логики" (в том широком смысле, в каком мы в последний раз употребляли это слово, то есть будь то логика плоти или логика духа). Вы, если я понял до конца, считаете эти пути доступными нашему логическому сознанию даже настолько, что мы можем двигаться по ним, не нарушая и (более того) – поддерживая связь с жизнью, не отталкивая преднамеренно "шумы" жизни, дабы они не заглушали Великого шороха. Мне иногда кажется, что рядом с этим более "реальным" синтезом, но еще дальше и еще желаннее его, существует и уже теперь дает о себе знать во внутреннем откровении (подобном приблизительно Плотиновскому и Соловьевскому), но отнюдь не логически, иной – и уже окончательный "апокалипсический" – синтез, именно тот, о котором сказано: "И ничего уже не будет проклятого". "И дух и невеста говорят: прииди". "Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний". Кажется же мне это не на одном основании "беспредметности" (которая, впрочем, играет здесь некоторую роль), а также и на следующих основаниях: во-первых, – к тому единству мы можем деятельно стремиться, это же явится "помимо" воли. "И внезапно внидет в дом свой господь", а нам возможно только "учуять ветр с цветущих берегов". Истинный "конец" ведь и помыслить трудно. А во-вторых (и главное), всякий сколько-нибудь реальный синтез есть "человеческий" угол зрения. Мы видим только образ грядущего, как видим только образ божий, а не самого бога; а потому – не заключены ли мы по самой природе своей в рамки одного ожидания и относительного (по отношению к последнему) бездействия? Ваш ответ на последний пункт был бы для меня ощутительно важен даже по практическим причинам (ведь этот вопрос граничит уже с образом жизни). Сам я все еще редко и с трудом решаюсь пускаться в твердое обоснование всей "сути века", главное потому, что органически не имею в себе большой части необходимого для построений матерьяла, например – сознания общественных связей и древнехристианской этики. Еще мне ужасно важно было бы узнать Ваше разрешение некоторой частности, именно: если в понятии Эроса совсем отсутствовала "влюбленность", как Вы говорили (т. е. – "тоскованье", мечта о невозможном, Дон-Кихот, "рыцарь бедный"), то как понимать Орфея и Евридику, "платоновскую" любовь и Сапфо? (Если они могут служить возражением, то лишь условным?) Ваша формула открыла для меня такие громадные горизонты, что у меня явилась большая потребность ее проверки на частностях, которые очень могут оказаться исключениями с известной стороны, чего мне очень хочется. – Извините меня за этот ряд отвлеченных и даже, уж наконец, филологических вопросов; очень боюсь Вам наскучить. Я живу в месте очень зеленом и очень тихом, и опять начинает чаще казаться, что на высоте решается "таинственное дело". Тут и покоится ноша мира сего. Если Вы мне напишете, буду Вам благодарен, потому что для меня очень важны Ваши ответы. Решаюсь также просить Вас и о стихах (?).
Преданный Вам.
Андрею Белому
3 января 1903. Петербург
Многоуважаемый Борис Николаевич.
Только что я прочел Вашу статью "Формы искусства" и почувствовал органическую потребность написать Вам. Статья гениальна, откровенна. Это – "песня системы", которой я давно жду. На Вас вся надежда. Но меня глубоко тревожит одно (единое) в Вашей статье. Об этом я хочу написать, но прежде всего должен оговориться. Я до отчаянья ничего не понимаю в музыке, от природы лишен всякого признака музыкального слуха, так что не могу говорить о музыке как искусстве ни с какой стороны. Таким образом, я осужден на то, чтобы вечно поющее внутри никогда не вышло наружу и не перехватило чего бы то ни было существенного из музыки искусства. Последнее может случиться только в случае перемещения воспринимающих центров, т. е. просто безумия, сумасшествия (и то – гадательно). По всему этому я буду писать Вам о том, о чем мне писать необходимо, не с точки зрения музыки-искусства, а с точки зрения интуитивной, от голоса музыки, поющего внутри, и оттуда, откуда мне слышны окружающие меня "слова о музыке", более или менее доступные. С этой оговоркой и пишу. Есть ли Ваша статья только "формы искусства"? Конечно, нет. "Не имеем ли мы здесь намека на превращение жизни в мистерию"? Следующая фраза еще настойчивее, как настойчивы Вы всегда, как настойчивы и неотвязны Ваши духовные стихи в "Симфонии" и в статье об Алениной. И, остановившись на этом, я почувствовал целую боль, целый внутренний рвущийся крик оттого, что Вы (дай бог, чтобы это не было так!) заполонили всю жизнь "миром искусства". "Глубина музыки и отсутствие в ней внешней действительности наводят на мысль о нуменальном характере музыки, объясняющей тайну движения, тайну бытия". Ведь Вы хотите слушать музыку будущего! Ведь тут вопрос последней важности, который Вы обошли в Вашей статье. Это и нужно сказать, необходимо во избежание соблазна здесь именно кричать и вопить о границах, о пределах, о том, что апокалипсическая труба не "искуссна" (Ваша 344 страница). Вы последнего слова не сказали, и оттого последние страницы – ужас и сомнение. Ведь это окраина, вьющаяся тропинка, на которой Вы исчезаете за поворотом, и последние слова слышны как-то уже издалека, под сурдинку, в сеточке, а Вас мы уже не видим. Ваше лицо уже спряталось тогда именно, когда пришлось говорить о том, последнее ли музыка или не последнее? А главное, какая это музыка там, в конце? Под "формой" ли она искусства? Ведь это в руку эстетизму, метафизикам, "Новому пути", "Миру искусства". Вы гениально достигли полпути и вдруг свернули, улыбнулись Мережковскому с его символом-соединением (συμ-βάλλω – подумаешь, что все дело в предлоге и глаголе! Мертвая филология, "грех, проклятие и смерть", индийский Дионис с его "символическим" атрибутом, скалящий зубы без смеха в глазах, без "созидающего" хохота Вл. Соловьева, с "разлагающим" хохотом Arlekilio – Erl-König!). Разве у Вагнера нет ужаса "святой плоти"? Разве не одуряюще святы Зигмунд и Зиглинда и голос птички, "запевающей" Зигфриду, "манящей", инфернальной… о, да! инфернальной! "Она влияет". Тут ведь каламбур, перевод на французский язык слова "инфлуэнца" – influence! (простите за каламбур). Главное все в том, что я глубоко верю в Вас и надеюсь на Вас, потому что Вам необходимо сменить Петербург, в котором "для красы" останется один Медный всадник на болоте, на белокаменную Москву. В прошлом году я читал Ваше письмо к Зин. Ник. Гиппиус с подписью "студент-естественник". Теперь оно, кажется, в "Новом пути", но я не видел журнала. В этом письме все белое, целый свод апокалипсической белизны. В "Формах искусства" Вы замолчали ее. Вам неизменно приходится ссылаться на Платона, на Ницше, на Вагнера, на "бессознательного" (конечно!) Верлэна. Но ведь "музыка сфер" – мифологическая глубина, ведь это пифагорейское общество, в котором все считали друг друга равными блаженным богам (λόγψ ουτ εν αριθμω), а других (!) – τδον μάχαρεδσι θεοτιν! Ведь у них у всех последнее самоутверждение, агамемноновские замашки пастырства народов. Ведь Пифагора, как Орфея, растерзали вакханки (символически). Ваши же цитаты единственного не языческого титана гласят:
"Бывшие мгновения поступью беззвучною"… и т. д. (стр. 359).
Разве это о том? Ведь это вот что:
Страсти волну с ее пеной кипучей
Тщетным желаньем, дитя, не лови.
Вверх погляди – на недвижно могучий
С небом сходящийся берег любви.